C-dur - Алексей Ефимов

– Парень, ты уши что ли не моешь? Или впадлу дяде ответить?

Он не видел направленных на него взглядов: теща вот-вот взорвется; тетя, услышав угрозу в голосе «дяди», нахохлилась и приготовилась к защите потомства; Беспаловы видели перед собой быдло и чувствовали отвращение. «Дать бы ему по морде, – думал Беспалов. – Пьяная сволочь».

Тем временем сволочь не успокаивалась.

– Ты че в молчанку играешь?

– Я не буду шофером! – сказал мальчик не по-детски серьезно.

«Дядя» опешил от неожиданности:

– А что?

– Мам, можно мороженое? – мальчик снова его игнорировал.

– Эй, я не понял!

– Что тебе надо? – рявкнув на мужа, теща грозно встала со стула. – Все, хватит! – Она забрала водку и поставила рядом с собой.

– Мать, ты это! – Дернув головой, он потянулся к бутылке. – Дай как мужик с мужиком! Что он нос-то воротит как девка? Слышь, парень, что не шофером?

– То! – буркнул мальчик.

– А?

– Платят мало! Водку пьют! Мам, можно мороженое? – Он вновь обратился к матери.

– Интеллигент херовый! Жизни не нюхал. Вон она, видишь? – Отчим вытянул перед собой правую руку ладонью вверх: грубая кожа с въевшейся грязью, шишки мозолей, грязные ногти. – Денег дать? Дам!

– Сходим вместе, – тетя вмешалась. – Кто еще будет? Очень вкусный пломбир.

– Можно на великах, – Рома выдвинул рацпредложение.

– Сына, я лет тридцать не ездила. Я лучше ножками.

Все хотели мороженого. Все, кроме «дяди». Молча набычившись, он налил себе водки (теща из принципа не реагировала), выпил залпом и съел остатки салата.

Тетя с сыном пошли в дом за деньгами. Теща встала, чтобы убрать посуду – не глядя на пьяницу.

Наконец можно было выйти из-за стола, что и сделали гости.

«Дядя» остался один. Он снова наполнил стопку, выпил, шумно выдохнул и, поскольку закусывать было нечем, сморщился и помахал ладонью около рта.

По возвращению тети и Ромы началось чаепитие. Все снова сели за стол. Пили чай-кофе, ели пломбир в стаканчиках (Аня и тетя, любительницы глиссе, смешали мороженое с кофе), а перед этим теща изъяла водку у Снегирева, не дав тому выпить последние сто граммов.

Когда все вышли из-за стола, картина была следующей: Снегирев еле держится на ногах; теща похожа на каменную статую, и от нее веет холодом; тетя солидарна в чувствах с сестрой, но отчего-то оживлена и болтлива; чету Беспаловых одолевают скука и неприязнь; Рома, то ли не чувствуя общего настроения, то ли следуя собственным желаниям, пристает к матери с расспросами о том, пойдут ли они на следующих выходных в зоопарк; мать отвечает, что сходят, конечно, да, но – «Как здесь Надя?»; теща, устав от родственницы, тут же спешит ответить, что ничего страшного, справимся, идите и не волнуйтесь; Леша хочет спать и капризничает, но спать упорно отказывается, – в общем, та еще обстановка.

Следующие два часа были тихими, жутко скучными. Поплавав в пруду, теща и тетя набрали полведра пупырчатых огурцов для гостей, и после этого все выпили чаю на прежнем месте, под старой яблоней, с одним лишь отличием: отчим Ани спал в доме. Леша, выспавшись на ручках у мамы, с новой энергией бегал по грядкам за кошкой, а Рома сел рядом с мамой и пил чай вместе со взрослыми.

Наконец пришло долгожданное время отъезда. Незадолго до этого Беспалов ушел к пруду, сел на одну из бетонных ступеней, спускающихся к воде, и погрузился в чистое созерцание. Здесь никого не было. Здесь было тихо. Он чувствовал: растворяется негатив и постепенно, с каждой минутой, замещается легкостью и спокойствием, столь редкими в последнее время. Это награда за муки, что он принял сегодня. Если бы он был художником, он написал бы здешний пейзаж: застроенные дачами низкие берега, заросли камышей в нескольких метрах по правую руку; рябь серой воды; удочки рыбаков, ждущих поклевки; юркую стрекозу – и над всем этим чистое лазурное небо, еще не тронутое тлением летнего вечера. Какой контраст с тем, что было там, за обедом. Умиротворенность природы – и пьяная ругань. Вечное небо – и мелочный быт.

Пора!

Он встал. В последний раз окинув взглядом окрестности, он пошел вверх по ступеням. Он не вернется сюда. Его ждет будущее, близкое будущее. Он вот-вот будет там.

– Слава Богу, это закончилось! – сказал он, как только они отъехали.

– Здесь я с тобой согласна. Мама сначала не слушала, когда я ей говорила, что он ей не пара, а теперь – сам видишь… Он раньше пил меньше и выглядел лучше. С цветами к ней приходил, чистый, в костюме, но я его сразу вычислила, быдло помойное.

– Каждый сам выбирает свой путь. Твоя мать выбрала.

– Думаю, она долго не выдержит.

– В этом я не уверен.

– Ее тоже можно понять. Она долго жила одна, а тут счастье такое. От радости в зобу дыханье сперло.

– Да уж.

– Можно попросить тебя об одном одолжении?

– Да.

– Мама переживает, что вы с ней мало общаетесь и что ты не можешь поговорить с ней по телефону больше одной минуты.

– О чем? Дома нормально, здоровье нормально, все, в общем, нормально. Давай запишем на диктофон – буду включать. Я все равно не скажу ей, если что-то не так.

– А мне?

– Может быть.

– То есть нет?

– Да, но в меру. Мужчина не должен жаловаться, он должен действовать.

– Сильно сказано. Сына, ты это запомнил?

Сидя сзади в детском кресле, Леша кивнул:

– Да, мам.

– Ладушки!

Обратно доехали без приключений, даже без намека на аварийную ситуацию, поэтому муж скупо похвалил Аню, чем очень польстил ей. Он решил про себя, что кода их отношений должна быть тихой и позитивной, не омраченной громкими глупыми ссорами. Нет смысла ссориться тем, кто скоро расстанется.

Наскоро приняв душ, он отправился на «летнюю холостяцкую прогулку», как он ее называл. Если позволяли погода и время, он шел куда глаза глядят, разными маршрутами, и отдыхал, глядя на город и думая обо всем, о чем угодно, кроме работы. На этот раз он шел в Центральный парк. По выходным, с половины восьмого до половины десятого, там выступали местные рок-команды. Это был своего рода рок-фестиваль, подарок любителям харда. Денег за вход не брали. Вкалывали на совесть.

Он прошел мимо серой девятиэтажной общаги, где жил бедным студентом (эх, сколько воспоминаний!) и вошел в парк со стороны улицы Каменской. Сюда долетали звуки музыки, и он непроизвольно ускорил шаг. Он шел по тенистой центральной аллее, где когда-то гулял с Викой. Как давно это было. Почти десять лет назад. С тех пор, кажется, мало что изменилось, но память штука скверная, ей нельзя верить. Он изменился сам. Он повзрослел. Расставшись с прежними идеалами, он стал жить в мире, где правят деньги, а не любовь к ближнему, и где от смысла слова «свобода», как знал его Саша, остался лишь звук. Он мимикрировал и с этим смирился. Он как все. Он не МакМерфи. Он плывет по течению, вместе со всеми. Он штамп, пусть и удачный с точки зрения ценностей общества потребления. Время от времени он прозревает, но, применив двоемыслие и самостоп, возвращается в зону комфорта из ранних сумерек истины. Когда-то там было солнце. Он жил там, глядя на мир сверху – как Заратустра – и чувствовал в себе силы плыть против течения.

Он уже близко. С каждым шагом музыка громче. Грохот ударных, плотные волны баса, рев электрогитары, – магия, действующая на подсознание, на уровне чувств и инстинктов. Пожалуй, ни один вид искусства не может сравниться с музыкой по силе воздействия. Когда твоя сущность вибрирует в унисон с ней и следует за ней в судорогах экстаза, ты напитываешься энергией из первоисточника, путь к которому знают гении и безумцы.

Вот и площадь.

В ее центре – круглая клумба (на Новый год здесь ставят главную елку города), а на сцене длинноволосые парни рубят старый неувядающий хит «Rock around the clock tonight». Народу немного, сто – сто пятьдесят человек, и места хватает всем. Кто-то потряхивает головой в такт музыке, кто-то скромно притопывает, а седовласые дядьки в косухах, старые рокеры, пляшут у сцены. Рок – музыка всех поколений, она не стареет; однажды родившись, она будет звучать до тех пор, пока люди не исчезнут с лица Земли под тяжестью собственных прегрешений.

When it's eight, nine, ten, eleven too,I'll be going strong and so will you.We're gonna rock around the clock tonight,We're gonna rock, rock, rock, «till broad daylight,We're gonna rock, gonna rock around the clock tonight.

Через двадцать минут стал накрапывать дождик.

Упала капля, другая, третья. Пыльный асфальт жадно впитывал влагу. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Дождь усиливался. Раскрылись зонты, кто-то спрятался под деревья, а самые боязливые двинулись к выходу – скатертью им дорога.

Он не последует их примеру. Закрыв глаза и подставив лицо дождю, он ловит капли открытым ртом – как в детстве – и улыбается. Зачем бояться дождя? Вымокнешь? Вот ведь проблема. Дома высушишься, не сахарный, не растаешь. Простынешь? В июле? Вспомни, как мальчик Саша играл под дождем в футбол, ездил на велике, ходил на рыбалку или просто бегал по улице как угорелый, не внемля голосу разума, которым с ним говорили родители. Он до сих пор жив-здоров, но с возрастом стал осторожней, и нет-нет да и поймает себя на том, что это ему не нравится. Во взрослении есть свои плюсы, но взамен многое отдаешь безвозвратно.