Отечественная война 1812 г. Сборник документов и материалов - Евгений Тарле

По тогдашнему заведенному порядку, приезжие курьеры прямо привозились к гр. Аракчееву и оттоль, смотря по лицам и обстоятельствам, он, или один, взявши депеши, или с прибывшим, ехал во дворец, и тогда прибывший допускался до царя. Гр. Аракчеев повез меня во дворец, и я лично и без него был допущен к государю. Подав ему депешу, доложил, что имею записку о личном докладе ему содержания оной. Он и ту взял и, переговорив со мною о содержании всего врученного, сказал мне: «Ты немного отдохнешь, а потом получить отправление от графа». Тут он мне сделал следующие вопросы:

1. Каков дух армии? Я ему отвечал: «Государь! От главнокомандующего до всякого солдата, все готовы положить свою жизнь к защите отечества и вашего и. в.»

2. А дух народный? — На это я ему отвечал: «Государь! Вы должны гордиться им; каждый крестьянин — герой, преданный отечеству и вам».

3. А дворянство? — «Государь! — сказал я ему, — стыжусь, что принадлежу к нему — было много слов, а на деле ничего.»

Записки С. Г. Волконского, СПб., 1901, стр. 191–193.

Оставление Москвы

68

Из воспоминаний А. Я. Ермолова о военном совете в Филях.

… В совете были: главнокомандующий военный министр Барклай де-Толли, ген. — от-кав. барон Беннигсен, ген. — от-инф. Дохтуров, ген.-л. Коновницын, ген. — адъютант Уваров, гр. Остерман-Толстой и Раевский, приехавший из арьергарда после всех. Ген. Милорадович не мог оставить арьергарда, ибо он был в близком весьма расстоянии от неприятеля. Главнокомандующий говорил следующее: «Позиция весьма невыгодна: дожидаться в ней неприятеля опасно; превозмочь, по превосходству сил его, сомнительно. Если бы после сражения мы и не были принуждены к отступлению, но, потерпев такую же убыль, какую в Бородине, не будем в состоянии защищать столь обширного города. Потерю Москвы примет государь хотя чувствительно, к окончанию однако ж войны она его не склонит и к тому он приготовлен. Сохранив Москву, не сохраним России, но, сберегши армию, не уничтожим надежды отечества, и война, единое средство к спасению, может продолжаться удобно. Лучше пожертвовать Москвою и выиграть время, чтобы успеть соединиться с войсками, приготовляемыми во Владимире ген. — от-инф. кн. Лобаиовым-Ростовским, и чтобы могли сформироваться войска, в Нижнем находящиеся. С потерею Москвы мы не лишаемся никаких средств, ибо все рекрутские депо заблаговременно перемещены в губернии, за Москвою лежащие; литейный завод вновь учрежден в Казани; в Туле оканчивается заготовление небольшого количества ружей из остающихся материалов и основан большой Ижевский ружейный завод; Киевский арсенал вывезен; из Шостенского порохового завода большое количество пороха отправлено внутрь России». Барклай де-Толли предлагал взять направление на Владимир, дабы сохранить сообщение с Петербургом и особенно с царскою фамилиею. Потому ли, что я был младший, или вследствие моего звания, Кутузов потребовал мое мнение.

Я находил вполне основательным предложение военного министра и не разделял его мнения только относительно направления на Владимир в единственном намерении сохранить сообщение с Петербургом, так как такое следование армии отдавало во власть неприятеля все полуденные наши области и значительные, уже готовые для войска запасы. Гораздо важнее было не потерять сообщения с ними, а также с армиями ген. Тормасова и адмирала Чичагова, нежели с царскою фамилиею, которая, при малейшей для нее опасности, могла бы выехать в Казань или северные губернии, не принуждая армию к невыгодному для оной направлению. Как офицер, весьма мало известный, я не смел дать согласия моего на оставление столицы; но, страшась упреков соотечественников, предложил атаковать неприятеля; 900 верст беспрерывного отступления, говорил я, не приготовили неприятеля к подобным со стороны нашей движениям, и нет сомнения, что в войсках его произойдет большое замешательство; его светлости, как искусному полководцу, предстоит воспользоваться им, и сие, конечно, даст другой оборот делам нашим[9]. Кн. Кутузов с неприятностию отвечал мне, что потому даю я такое мнение, что не на мне лежит ответственность.

Ген. Беннигсен, известный знанием военного искусства и опытностью своею, хотя удивил меня, предложив мнение, с моим согласное, но я не могу усомниться, что мнение свое он основывает на расчетах более верных, нежели мои. Ген.-л. Коновницын был со стороны предложивших атаковать неприятеля и, как офицер неустрашимый, другого мнения предложить не мог. Ген. Дохтуров говорил, что хорошо было бы итти навстречу неприятелю, но что в Бородинском сражении мы потеряли многих частных начальников, а возлагая атаку на занимающих места их чиновников мало известных, нельзя быть вполне уверенным в успехе. Ген. — адъютант Уваров не замедлил согласиться на отступление. Ген.-л. гр. Остерман-Толстой предлагал отступить и, вспомнив, повидимому^ прежнюю неприязнь свою с гея. Беннигсеном, спросил его, опровергая его предложение, может ли он удостоверить в успехе атаки. Беннигсен с обычною ему холодностью отвечал, что если бы успех ни малейшему не был подвержен сомнению, то не было бы нужды призывать их в совет, а еще менее — знать его личное мнение. Предложенные в совете мнения мне приказано было передать приехавшему после всех ген.-л. Раевскому, и он объявил, что обстоятельства, объясненные военным министром, достаточны, чтобы и его склонить к мнению оставить Москву. Все подавшие мнение об отступлении имели ту выгоду, что военный министр избавил их от объяснения причин такового мнения, сам изложив оные с совершенным благоразумием. Кутузов явно был на стороне их, и приказано сделать диспозицию к отступлению…

Ермолов, стр. 183–188.

69

Из записок С. И. Маевского об оставлении Москвы.

Для удержания неприятеля сделана была последняя попытка пред Москвою; но позиция избрана была в такой трущобе, где армия была вся в яме, где она не имела ни простора, ни сообщений для взаимных подкреплений, и где на флангах ее мог утвердиться неприятель, завладеть ее выходами и располагать Москвой по собственному произволу. Кутузову оставалось, как многие хотели: или из ложного патриотического упрямства оставаться в этой яме и дать неприятелю владеть всем плацдармом действий и Москвою; или, подобно Мел асу, отдать без боя Москву, чтобы только купить свободу и выйти из этой ямы. Может быть, последнее и исполнилось бы, ежели бы известный Фигнер не открыл направления неприятеля, угрожавшего уже стеснить нас и решить всю судьбу всей кампании. Поел© известных споров, решились, наконец, пожертвовать Москвою, чтобы окупить Россию. Итак, тот самый полководец, который накануне сдачи Москвы клялся Ростопчину, что он скорее погребет себя под развалинами Москвы, чем сдаст ее, был побежден обстоятельствами и спас Россию..

Открытие Фигнера, как я уже сказал, спасло Россию от гибели. Ложные понятия о чести спасти Москву исчезли; упрямство уступило место рассудку и из брожения его родилась мысль новая и высокая — стать на операционной линии неприятеля. Фланговый марш был следствием нашего пробуждения, или лучше, воскресением всей России…

Я помню, когда адъютант мой Линдель привез приказ о сдаче Москвы, все умы пришли в волнение: большая часть плакала, многие срывали с себя мундиры и не хотели служить после поносного отступления, или, лучше, уступления Москвы. Мой ген. Бороздин решительно почел приказ сей изменническим и не трогался с места до тех пор, пока не приехал на смену его ген. Дохтуров. С рассветом мы были уже в Москве. Жители ее, не зная еще вполне своего бедствия, встречали нас, как избавителей; но, узнавши, хлынули за нами целою Москвою. Это уже был не ход армии, а перемещение целых народов с одного конца света на другой. Чрез Москву шли мы под конвоем кавалерии, которая, сгустивши цепь свою, сторожила целость наших рядов, и первого, вышедшего из них, должна была изрубить в куски, несмотря на чин и лицо, — так боялись слить родных с родными…

Р. Ст., 1873, № 8, стр. 141–143.

70

Из воспоминаний Ф. Сегюра о Наполеоне перед вступлением р Москву.

2 сентября Наполеон сел на лошадь в нескольких милях от Москвы. Он ехал медленно, с осторожностью, заставляя осматривать впереди себя леса и рвы и взбираться на возвышенности, чтобы открыть местопребывание неприятельской армии. Ждали битвы. Местность была подходящая. Виднелись начатые траншеи, но все было покинуто и нам не было оказано ни малейшего сопротивления.

Наконец, оставалось пройти — последнюю возвышенность, прилегающую к Москве и господствующую над ней. Это была Поклонная гора, названная так потому, что на ее вершине, при виде святого города, все жители крестятся и кладут земные поклоны. Наши разведчики тотчас же заняли эту гору. Было 2 часа. Огромный город сверкал в солнечных лучах разноцветными красками, и это зрелище так поразило наших разведчиков, что они остановились и закричали: «Москва! Москва!» Каждый ускорил шаг, и вся армия прибежала в беспорядке, хлопая в ладоши и повторяя с восторгом: «Москва! Москва!» подобно морякам, которые кричат: «Земля! Земля!» — завидя, наконец, берег в конце своего долгого и тяжелого плавания.