Классическая русская литература в свете Христовой правды - Вера Еремина

От первой жены у Тютчева было три дочери, от второй — тоже трое детей: два сына и дочь. А среди друзей Тютчева, например, Гейне, разные дипломаты. Словом, заграницей Тютчев был как рыба в воде. Там же он узнал о смерти Пушкина, вот знаменитые строки Тютчева об этом:

Тебя, как первую любовь

России сердце не забудет…

Но в произведениях поэта этого периода чувствуется какая-то малая глубина. Может быть, с большей глубиной он бы и не смог жить так долго заграницей. Там он живет как бы «верхними слоями» души. В отличие от самого поэта, который живет за границей безвыездно, Элеонора, не знающая по-русски, наезжает в Россию и посещает родню мужа. Однажды, возвращаясь из России, она оказалась на загоревшемся пароходе, на котором плыл и Тургенев, который бросался к разным людям, в том числе и к матросам, и все кричал: «Спасите меня, я единственный сын у матери», что, впрочем, была ложь. Там же плыла и мать Герцена, Луиза Ивановна Гааг с его сыном Николаем, они оба утонули. Однако Элеонора Тютчева и ее дети были спасены, но через некоторое время она умерла и, по заключению врачей, главной причиной был сильнейший стресс, испытанный на этом тонущем горящем корабле. Тютчев просидел над гробом жены одну ночь и наутро был весь седой.

Его первой жене было посвящено только одно настоящее стихотворение, и то Post-post factum, 50-х годов:

Еще томлюсь тоской желаний,

Еще стремлюсь к тебе душой,

И в сумраке воспоминаний

Еще ловлю я образ твой.

Твой образ милый, незабвенный.

Он предо мной везде, всегда.

Недостижимый, неизменный,

Как ночью на небе звезда.

Однако, не дождавшись сроков окончания траура, он опять собрался жениться. Он скачет ночью на свидание со своей новой любовью, бросая всю дипломатическую почту с незапертым кабинетом. И за это он сподобляется легкого нарекания, а не позорной отставки, и через некоторое время — отзыва в Россию. Со второй женой, с четырьмя уже детьми и ожидаемым ребенком он отправляется в Россию. Обо всем этом он пишет своей маменьке; кстати, сам Тютчев был человеком родственным. Сестра поэта, Дарья Ивановна Сушкова (по мужу) принадлежала к очень твердому патриархальному укладу; к примеру, ее муж, Николай Васильевич Сушков,— автор первой биографии Филарета Московского.

Впоследствии Тютчев довольно легко обходится со своими дочерьми от первого брака: старшая дочь Анна (1829 года рождения, в будущем жена Аксакова) находилась у своей тетки, жены какого-то немецкого ученого Мальтица, и только спустя два или три года ее перевозят в Россию (в семью).

Забыв все прегрешения Тютчева, в России его быстро определяют на службу — по министерству иностранных дел, а также по литературным делам, консультантом в цензурный комитет. А при дворе ему жалуют сан камергера. Вспомним, что Пушкин так и умер камер-юнкером. Тютчев главным образом получает жалование за то, что дает умные и четкие советы. Другая его «должность» — он негласно является при дворе политическим комментатором для членов царской семьи. Наконец, он является «придворным» поэтом, хотя его поэзия остается свободной, «придворности» в его поэзии нет, он свободней, чем Некрасов.

От николаевской «реакции» Тютчев не страдает. Но когда в 1851 году заходит речь о том, чтобы определить во фрейлины к цесаревне Марии Александровне его старшую дочь Анну Федоровну, то он пишет маменьке, что если «они» (императорская семья) мне все-таки откажут, то я просто на них обижусь. Но при дворе все боятся огорчить Тютчева. В душах есть какая-то зазубрина, напоминающая шевеление совести, что вот этого щупленького, маленького Тютчева нельзя обижать. При этом сам Тютчев называет себя юродивым; вспомним, что тогда свобода допускалась только для юродивых. Дам два событийно-смысловых подтверждения.

Сравним Тютчева и Пушкина: оба принадлежат к старинным боярским родам; оба никогда не имеют поползновения выходить из высшего общества, которому они принадлежат по рождению и по воспитанию. Оба во второй половине своей жизни оказываются при дворе. Оба — признанные профессиональные писатели. Когда при бальном разъезде лакей выкликал: «Карета Пушкина!», то кучера откликались: «Которого?!». Лакей отвечал: «Сочинителя!»

Но на этом сходство кончается и начинаются глубокие различия. Пушкин, к сожалению, обладал комплексами: при дворе чувствует себя все время униженным и боится быть униженным. Тютчев же, наоборот, боится, как бы сам кого не унизить. Пушкин не умел говорить в обществе. Если он увлекался беседой, то только в своей родной литературной среде или если это был монолог. Тютчев же — непревзойденный мастер диалога, то, что называется «блестящий собеседник». Это же свойство унаследовала от него его старшая дочь Анна Федоровна, но ее при дворе называли «ежом».

Пушкину все время кажется, что он не так одет: то перчатки у него взмокли, то шляпа слишком напомажена, то еще что-то. И все время он чувствует себя в фальшивом, дурацком, ложном положении.

Для Тютчева же характерен один случай: всегда у него был старший лакей, он же нянька, и в сущности — как Захар у Обломова. В один прекрасный день нужно было идти на именины к великой княгине Елене Павловне, прием был назначен в саду. Лакей все приготовил, но самим же Тютчевым был послан с поручением по другому делу. Таким образом, бедный Тютчев был вынужден одеться сам и нарядился в результате по рассеянности во фрак своего лакея, который был ему не по росту, и поехал на прием. Его встретил какой-то крупный придворный чин и сказал: «Федор Иванович, что же это на вас одето?» «Как что надето? Фрак. Если плохо сшит, так это же не моя вина, а портного». Он подошел к великой княгине Елене Павловне со своими поздравлениями; вокруг, естественно, придворная толпа; она закусила губу, чтобы не улыбаться, и быстрым взглядом дала понять всем окружающим, чтобы гости «ничего не замечали». В течении следующего часа Тютчев на приеме: блестящий собеседник, переговорил с одним, другим, третьим, откланялся и ушел. А в доме его в это время суматоха: украден фрак лакея, в то же время новый фрак Федора Ивановича на стуле — нетронутый. Возвращается Тютчев и говорит: «Ну, тогда я знаю, кто украл фрак. Он на мне». Вот вам одна история, достойная пера.

Вторая история: 1856 год, коронация Александра II в Москве, в Успенском Соборе Кремля. Церемониймейстер распоряжается сценарием. Сделано шествие в виде восьмерки, пары встречаются друг с другом и обходят друг друга. Встречается молодой император с императрицей — им навстречу Тютчев с дочерью Екатериной Федоровной (младшей дочерью от первого брака[26]). Они грациозно кланяются и он, улыбаясь, говорит Екатерине Федоровне: «Смотрите, какая толпа. Не потеряйте вашего папеньку». Тот пишет в ответ на это своей матери: «Видимо, меня считают юродивым. Но это даже удобно».

В 1852 году международная ситуация против России была очень напряженной, и разрешилось это в Крымскую войну 1853-1855 годов. Тютчев пишет жене «об этом несчастном человеке, который сначала заколотил все окна и двери, а потом стал пробивать стену лбом и в вопросе о задунайских княжествах, которые в конце концов и послужили последним предлогом к войне. Но агитация во Франции была католической: поход против «фотиан».

На смерть Николая I он пишет уничижительные стихи:

Не Богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей.

И все дела твои, и добрые и злые,—

Всё было ложь в тебе, все призраки пустые

Ты был не царь, а лицедей.

И все это было распространено, но Тютчев не сподобился не только выговора, но даже и мягкого увещания. То есть, Тютчева можно назвать одним из самых свободных людей России, кроме, разве что, Пелагии Ивановны Серебренниковой, дивеевской Христа ради юродивой. Вообще говоря, Тютчев имеет репутацию человека глубоко достойного. У Пушкина, например, была безалаберная семья. У Тютчева же очень твердая семья при очень благочестивой матери, имевшей также и репутацию глубоко благочестивого человека; его сестра Сушкова замужем за общеизвестным благочестивым человеком; вся атмосфера в семье — атмосфера московского благочестия. И Тютчев до поры до времени не выбивается из этого благочестия. Для сравнения с «западниками», возьмем, скажем, Сазонова, у которого в Париже подружки легкого поведения.

Герцен еще чудней: у него за границей появляется соперник в лице немецкого поэта Гервега: Герцен оказывается украшенным рогами. Он поступает в этой ситуации как герой Островского: готов жену убить, а она на коленях вымаливает у него пощады. Но кончается дело тем, что она умирает, как бы от плеврита, на самом деле жизнь ее исчерпывается. Но сам Герцен еще при жизни жены не дерется с Гервегом на дуэли, в отличие от Пушкина, то есть не защищает свой дом с оружием в руках. Вместо этого Герцен пытается собрать комиссию из авторитетных лиц Европы: художников и музыкантов, которые должны вынести Гервегу общественное порицание! (Это сопоставимо только с советской властью, когда собирали открытое партсобрание для «прорабатывания»). Притом Герцен «набирается ума»: пытается включить в эту комиссию и Вагнера, который сам живет с чужой женой, бывшей женой своего бывшего лучшего друга фон Бюлова.