Похождения нелегала - Валерий Алексеев

Я посмотрел на часы: половина шестого, времени на расспросы больше не было.

— Собирай вещи, ни о чем не спрашивай и ничему не удивляйся. Мы отсюда уходим.

— Да какие вещи! — вскинулась Лена. — Ничего мне не надо! Поскорей бы домой.

— Сказано тебе: собери всю верхнюю одежду и обувь. Сумка хоть какая-нибудь есть?

— Есть, конечно, я с нею из Петербурга приехала. Да, но где она, где?

Вскочила, заметалась в поисках, потом вдруг замерла с какой-то тряпочкой в руках.

— Вы только меня увозите? А девчонки как?

— Девчонок тоже не оставим в беде.

— Да, но их не разбудишь, хозяйка их снотворным пичкает, чтобы дольше спали. Как же мы, на себе их понесем?

— Это не твоя печаль. Может, проснутся.

— Нет, раньше двух не проснутся.

— А ты откуда знаешь?

— Мы, когда просыпаемся, друг другу в стенку стучим.

— Но ты же сейчас не спишь?

— А на меня никакой наркоз не действует, — с гордостью сообщила Лена. — С самого детства мучаюсь. И вот теперь пригодилось. Иначе я бы вас проспала.

74

В общем, я вывел из подвала их всех: питерскую Лену, москвичек Тому и Дашу, обеих Наташ и польку Катаржину.

Точнее, вывел одну только Лену, а остальных, спящих непробудным сном, вынес в пластиковом пакете, предварительно проверив, нет ли в нем дырок. Они лежали у меня там без упаковки, простым гамузом, как плотвички среднего размера. Скромный улов, такой обыкновенно скармливают кошкам.

Чемоданы свои московские я забирать не стал, чтобы не терять время — и не тревожить Махмуда. Багаж — дело наживное. При моих-то деньгах.

А вот спутница моя тащила сумку со своей одеждой. Мы шагали быстро, почти впробежку, ей было тяжело, но взять на себя ее ношу я не мог: мой собственный груз требовал к себе повышенного внимания. Достаточно было задеть пакетом угол дома или уличную тумбу, чтобы причинить девчонкам несовместимые с жизнью увечья.

— Послушайте, можно я брошу эту сумку? — взмолилась наконец питерская Лена. — Всё равно домой приеду — все эти тряпки сожгу.

— Неси и терпи, — отрезал я. — Так надо.

Район "Рататуя" был препакостный, трущобный. Узкие улочки, облезлые дома, булыжная мостовая. И темень. То есть, фонари горят, но как будто их нет. Недаром западные немцы называют восток "дункель Дойчланд" — "темная Германия". Впрочем, об этом я узнал много позже.

В какую сторону бежать — я понятия не имел. Спрашивать у спутницы было бессмысленно. К счастью, подкатил пустой трамвай, мы как раз проходили мимо остановки. Трамваи — они всегда куда-нибудь идут, так уж заведено.

Поднялись в вагон. Да, но как здесь платят за проезд? Ехать зайцем нельзя: мы были единственные пассажиры, и вагоновожатый с любопытством поглядывал в зеркальце на мой непотребный фингал.

— У тебя мелочи нет? — спросил я свою спутницу.

— Ничего у меня нет, — ответила Лена.

Делать нечего, я прошел к кабине, протянул вагоновожатому стомарочную купюру и пробормотал "Цвай бис цум энде" ("Два до конца"): первая моя словесная горбушка в германоязычной среде.

— Ист дас аллес фюр михь? И это все мне? — дружелюбно осведомился немец.

Из его дальнейшего монолога мне стало ясно, что сдачи у него нет и быть в такую рань не может, что с такими крупными банкнотами приличные пассажиры совершают прогулку пешком, да и для поправки здоровье полезнее, ну да ладно, черт со мной, могу ехать бесплатно.

Доброта за казенный счет, пережиток соцпрошлого.

— Данке шён, — сказал я и для верности повторил еще в двух знакомых мне формах. — Данке зер. Филен данк.

Тут в пакете моем бурно затрепыхалось: видимо, сказался утренний берлинский холодок. У меня ведь не было времени одеть-обуть полдесятка спящих девчонок, и они ехали в чем спали, а накрыть их какой-нибудь тряпицей я побоялся: задохнутся, чего доброго. И вот теперь, продрогнув, девчонки завозились в холодном пакете, устраиваясь поуютнее.

Чтобы отвлечь внимание вагоновожатого от этой странности, я выдал ему бесценную жемчужину своей благодарственной коллекции, которую приберегал на особо торжественные случаи:

— Ихь беданке михь филь мальс.

Типа: "Премного благодарствую".

На эту нечеловеческой красоты реплику вагоновожатый ответил в том смысле, что одного "данка" ему было вполне достаточно: сдачи-то все равно нет.

Недопонимание собеседника — это в юморе самое забавное, вот вагоновожатый и развлекался.

Знал бы он, кто я такой и что с собой везу в пакете из супермаркета "Плюс" с надписью "Прима лебен унд шпарен" ("Как это классно — жить и экономить").

Трамвай дошел до площади, тоже темной и тоже колдобистой. Там мы распрощались с вагоновожатым, вышли на улицу и взяли такси.

— Нах Тиргартен, — сказал я смуглокожему водителю.

Почему Тиргартен? Во-первых, это единственное берлинское наименование, которое я припомнил. А во-вторых — все-таки центр — и к тому же парк.

В машине я держал пакет на весу между колен. То ли от тепла, то ли от качки добыча моя вновь убаюкалась.

Я понял, что в комфорте девчонок держать не следует, иначе они до вечера не проснутся.

75

И приехали мы в Тиргартен.

Наконец-то я увидел настоящий немецкий город: с витринами, со столиками уличных по-утреннему полупустых кафе, с бледными огнями утренних реклам.

Спутница моя, скорее всего, тоже видела центр Берлина впервые, но не выражала никаких эмоций, только зыркала глазищами по сторонам.

Она всё жалась ко мне и тряслась мелкой дрожью. Может быть, от страха и возбуждения, но скорее от холода: ведь под спортивным костюмчиком на ней тоже ничего не было.

Я оставил бедолагу в кафетерии, заказал ей кофе с бутербродами, строго повелел караулить сумку с одеждой и пошел искать укромный уголок по соседству, чтобы привести в должную форму ее товарок.

В столь ранний час народу было мало, но я долго ходил по улицам, выискивая совершенно безлюдный квартал.

Нет, все-таки Германия слишком густонаселенная страна.

Только я находил глухой переулок, приостанавливался и запускал руку в пакет — как из-за угла или из подворотни непременно кто-нибудь да выползал.

Наконец мне удалось обнаружить длинный и прямой скверик, он был пуст, хорошо просматривался в оба конца, а главное — рядом не было высоких домов, из которых могли бы таращиться обыватели.

Я вытащил из пакета свой снулый улов и стал рассаживать девчонок на лавочке, пытаясь придать им товарный вид, точно это были действительно рыбешки или пучки укропа.

Затем привел их в нормальный размер. Со стороны это должно было выглядеть по меньшей мере подозрительно: взрослый мужик залезает с ногами на пустую скамью, пропадает — и тотчас же возникает вновь в компании пяти юных полуодетых красоток.

Это была первая в моей практике "групповуха": Вергилия своего и мадам Рататуй я дисминуизировал по отдельности.

Надо сказать, из девчонок получилась живописная композиция: кто в банном халате, кто в пеньюаре, кто со ссадиной на щеке, все нечесаные и все босиком.

Не скамейка, а плот "Медузы". Или, чтоб вам было яснее, уцелевшие пассажирки "Титаника".

Я, конечно, опасался, что не все подопечные мои благополучно пережили бестарную транспортировку: проверил у каждой пульс, послушал дыхание.

Одна вдруг широко раскрыла глаза:

— Ну и холодрыга. Мамочка, накрой меня чем-нибудь.

И тут же снова заснула.

76

Я вернулся в кафетерий к питерской Лене.

— Ой, как быстро! — воскликнула она. — Вы уже съездили в "Рататуй"?

— В "Рататуй"? — переспросил я. — А что мы там забыли?

— Девчонок забыли, — жалобно сказала Лена. — Вы же обещали их тоже забрать.

Ничего не отвечая, я подхватил сумку, крепко взял Лену за руку и повел в сквер.

— Видишь, на скамеечке? — показал издали. — Вон они, подружки твои.

— Как они здесь оказались?

— Меньше вопросов. Ступай сейчас к ним и одень потеплее. Не то простудятся.

— А вы?

— Еще раз повторяю: вопросы здесь задаю только я. По-немецки говоришь?

— Да вроде да. Через пятое на десятое.

— Ну, выбора нет. Назначаю тебя руководителем группы.

Худенькое изглоданное переживаниями личико моей спутницы просветлело, как будто я объявил ее любимой женой.

— Посидишь, посторожишь девочек, — сурово продолжал я, — дождешься, когда все проснутся…

— А если мужики будут приставать?

— Не будут, — заверил я. — Во-первых, утро, во-вторых — вас слишком много. Короче, ждешь пробуждения, а потом ведешь их к первому встречному полицейскому и всё рассказываешь.

— А что рассказывать?

— Что вас обманом сюда завезли. Что взаперти держали, что били, издевались, запугивали. Что вы из этого борделя сбежали и хотите домой. А как сбежали — не их дело. Наплети что-нибудь. Про меня упоминать нельзя, это исключено.