Тетрадь вторая - Марина Цветаева

В них несбывающееся — не ты, несбывшийся!

* * *

Слезы задерживаемой...

* * *

Непроливающиеся, в счет не идущие...

* * *

1-го мая 1925 г. — ПАСТЕРНАК — ВЕЙМАР. Мурке ровно 3 месяца.

* * *

(День когда мы должны были «через два года» с Пастернаком встретиться в Веймаре.)

* * *

Записи:

Призраки вызываются нашей тоской. Иначе они не смеют. (С робостью призрака) Доведите ее (дотоскуйтесь) до отчаяния, и они станут полновластными хозяевами ваших дней и ночей. Если призрак является днем — вы дотосковались до смерти. (Призраку переступить порог зари!)

* * *

(Всё сказанное — обо мне.)

* * *

«Призраки являются когда их не ждут».

(Эпиграф к предыдущему отрывку)

* * *

Не шелестенье бумаги — враг:

Я! — — —

      — — как

Призраки входят — без спросу:

Дотосковался!

* * *

Душа не может быть заполнена никем и ничем, ибо она не сосуд, а содержание. (Тело — сосуд.) Ибо она — заполняющее, единственное заполняющее. Это во-первых. Во-вторых же: — ибо она беспредельна.

Душа может быть заполнена только душою, т. е. собой же. Как море — морем, небо — небом.

* * *

Строки (NB! неважные, важна только интонация)

— В день один не вложишь гóда!

— Вложишь! Жизнь в единый час —

Вкладываю

Мур:

3-го мая (3 мес. 3 дня) Мур весил 6 к. 40 гр. чистого весу. (NB! как золото!) Первое слово (нёбное, горловое) совершенно явственно, с характерным франц<узским> r — «heureux» [153].

* * *

10-го мая Мур весил 6 к. 70 гр. чистого весу.

17-го мая — 7 к.

24-го мая — 7 к. 20

31-го мая — 7 к. 50 (4 мес. — 1/2 пуда 1 ф<унт> с хвостом)

* * *

Строка:

Счастье — курчавое

(предвосхищение будущих Муриных кудрей!)

* * *

С ручками, с ножками

— Ушки сторожкие —

* * *

Эх, вишенка | моя

       ягодка |

Скороспелочка!

Колясочка моя

Тарахтелочка!

* * *

Каждую народную песню, будь то русская, французская, немецкая, пр. — я неизменно чувствую — моею.

ИЗ АЛИНОГО ДНЕВНИКА О МУРЕ

мур в чехии

Сперва — Мур в Волероссийской коляске (паучихе) — лысый, большеголовый, в чепчике. Большой круглый лоб, безбровые дуги над ярко-синими глазами, маленькие кулачки с трогательными пальчиками и еще более трогательными ноготками, похожими на крошечные листочки шиповника. Когда солнце Мур лежит в шелковой голубенькой распашонке, в коляске, во дворе. Я сижу на березовой скамейке и его сторожу. Иногда рядом сидит Лелик, и мы почтительным шепотом играем «в Катю и Гришу». Мур никогда не плачет, он очень торжественен и умен. Купали его раньше в тазу, а потом в страшном сером баке, к<оторо>го мама безумно боится, купают с подстилкой, с градусником, с губкой и каким-то особенным, очень легким на вес мылом, точно из пены. Купаться Мур любит, и в воде делает всякие неуравновешенные движения, брыкается и обдает всех присутствующих водой.

У Мура очень большое приданое, давали вещи знакомые, знакомые знакомых, знакомые знакомых знакомых, и незнакомые. У него шесть пеленок полосатых голубых, шесть полосатых серых, шесть белых двойных, три белых тройных, двенадцать разных, и даже одна моя, Московская. У него одно одеяло белое шерстяное, одно белое войлочное, одно розовое с амурами (М<аргариты> Н<иколаевны>), одно розовое с белыми полосками, и одно голубое с белыми полосками (NB! купленные мною наперед наугад: на мальчика и на девочку. Розовое д. с. п. живо, голубое, сделавшееся грязно-белым, исклочилось. 1933 г.) Да. Еще одно голубое, стёганое, подарок Валентины Чириковой, и голубая с кружевом подушечка. Потом около сотни распашонок, кофточек, теплых, холодных, полотняных, вязаных, кружевных, шелковых, и т. д. (И ни одних штанов. Я.) И всех цветов. Чепчиков уже меньше, около десяти. (Почти совсем их не носил. Я.) Два из них сшила А<лександра> З<ахаровна> из кружева моего старого платья. Она же сшила матрасики и два конверта. Нельзя не упомянуть восемь Тешковских свивальников, которые живы и поныне. И еще костюмчик, вязаный, голубой, с шапочкой, бывший Ирусин [154].

* * *

— Передайте Цветаевой и скажите ей, чтобы не <пропуск одного слова>, что — ношеное. Бабушка всю жизнь в чужом проходила!

(Передача от «бабушки» Брешко-Брешковской [155].)

Из Алиного чешского дневника

31-го марта 1925 г.

Барсику идет третий месяц. (Я: только завтра, после 12 ч., пойдет!) У него вот сколько имен: Барсик, Марсик, Зай, Баран, Максик, Гзак и маме еще хочется Димитрий, потом Мурз, Мурзак, Мурзик, и еще много, много. (Мое любимое было: Зверóбушек, — от Воробушек, но только — зверского.) Он очень, очень хорошенький (м. м. (NB! либо: «мое мнение», либо: «мамино мнение»)) у него голубые глаза, шелковые волосочки на затылке, верхняя губа — заячья (т. е. сильно выдающаяся) и явно-мамин носик. Плачет он довольно редко, всегда чист, и от него не пахнет этим затхлым детским запахом. Он спит в большой белой коляске, даже повозке, которую ему подарили Лебедевы. Он сегодня перешел на систему Черни, т. е. молоко, вода, мука и масло. Муку и масло жарят, и получается месиво вроде кофейной гущи. Потом к этому еще молоко с водой, и получается что-то вроде кофе с молоком. Я теперь допиваю остатки и нахожу их очень вкусными. Я теперь Барсикина молочная сестра.

Погода у нас сегодня теплая, но неустойчивая. Завтра наверное опять мороз, снег и дождь. Когда я <запись оборвана>

* * *

25-го апреля

Мурке уже около трех месяцев. Теперь весна устойчивая, — жара. Мы все давно без пальто, а в платьях, хотя еще не летних.

Мама и я возим коляску по верхнему шоссе, Мурка такие путешествия очень любит и спит. Но несмотря на весну жизнь у мамы ужасная: у ней нет ни минуточки времени, чтобы писать, но виной этого не Мурка, а всё вместе, весь быт. От примуса к Мурке, от Мурки за водой, от воды к уборке, и т. д., и т. д.

* * *

25-го апреля (продолжение)

Пасха прошла чудесно: мы с папой были у заутрени, когда вернулись — всё было мамой приготовлено. На постеленном белой скатертью столе стояли кулич и пасха, яйца всех цветов и мастей, ýжене мясо (солонина), масло, сыр и бутылка вина. Мама всё собственноручно убрала, завесила окно, подмела пол и вымыла посуду.

* * *

30 апреля

Мой день

Встаю часов в 8, в 81/2, убираю нашу с мамой и Муркину комнату, потом прихожу в другую. Там уже зажжен примус, мама мелет кофе, папа подметает. Накрываю на стол, моюсь, пьем. После этого стол очищается, на нем появляются

1-го мая

весы, мука, масло, сковородка и 7 или 8 бутылочек. Если папа дома, то иногда жарит «Черни» он, но большей частью мама. Он (т. е. Мурка) получает почти 1/2 1/8 (по-чешски: «осьминки») масла в день. Потом мама мне дает перевод по-французски, после окончания вожу Мурку по двору, 10 шагов наверх, 10 шагов вниз, 10 шагов наверх, 10 шагов вниз... В это время маме всё же не удается писать: на примусе варится суп, который то недокипает, то перекипает, то примус непрочищен, то слишком горит, и т. д., и т. д. Потом Мурка кушает и укладывается спать и мы обедаем. После обеда приходит прислуга, которая убирает, и мы в это время уходим с коляской по верхнему шоссе, если тепло, то довольно далеко, если холодно, то близко. Возвращаясь пьем чай, отпускаем прислугу и от 7-ми до 11-ти является Лове [156]. Ужинаем, моюсь, ложусь.

березовая беседка

Наверху двора, за загородкой — березовая беседка. В ней по утрам сторожу Мура и пишу. Почти весь Крысолов там написан. Одиночное заключение на воле. Покой и Wunschlosigkeit [157] тюрьмы. Всё, что надо: стол, тетрадь, Мур. Вместо железной решетки — березовая, с вьющейся зеленью, как рукою трогающей меня по (тогда совсем золотым еще и молодым!) волосам.

Ко мне сюда никто не ходит, я отсюда никуда не хожу — и не хочу.

Там же снята Мурина первая карточка — трехмесячная, где он весь сдвинутый, а я — улыбаюсь. Эту карточку я называю — Наклон.

(Запись 1933 г.)

записи об Ахилле

* * *

Ахилл: сын нереиды Фетиды (дочери Зевеса, значит — внук Зевеса) и героя Пелея. По ночам мать, желая ему дать бессмертье, держит его в небесном огне, чтобы выжечь всё смертное, имевшееся в нем от отца. Днем же залечивает ожоги амброзией.

Пелей подстерегает, вырывает ребенка, Фетида со стоном возвращается в Океан, Ахилл останется смертным.