Бунтарка - Бенуа Дютертр

Барон создал видимость спонтанного приглашения Элианы к себе, хотя у него все было обдумано. Мари-Франсуаза участвует в каком-то конгрессе в провинции, их дочка отправилась к подруге. Сиприан рассказывает Элиане историю имения, представляющую собой смесь анекдотов из жизни родителей и дедов его жены и чистого вранья: в 1862 году якобы его прадеды построили этот дом рядом с железной дорогой. В долине между холмами паровоз, влекущий за собой шлейф дыма, являл единственный элемент современности, раз в день проезжая посреди полей. Сиприан еще помнит поезд в десять семнадцать, на смену которому сейчас пришли грохочущие автострады. Из года в год он бессильно наблюдает постепенное уничтожение рая своего детства.

В полукилометре отсюда находится торговый центр «Робот», куда приезжают покупать всякую бытовую электротехнику все живущие в радиусе десяти лье. С южной стороны находится исправительное заведение строгого режима, построенное в 1975 году. Высоковольтная линия, что проходит на западе, регулярно создает помехи радио-и телеприему. За двадцать лет стоимость имения упала вдвое. Поднимаясь на крыльцо, Сиприан с фатализмом разорившегося аристократа говорит Элиане об этом последнем своем убежище в разрушенном пригороде. Он проходит в вестибюль, затем в гостиную, где принимается рассказывать о тех, кто изображен на семейных портретах: вот это один из его предков, уехавший сражаться за независимость Америки; эта суровая женщина в черном кружевном чепце – двоюродная прабабушка, феминистка и коммунарка (на самом деле – двоюродная бабка Мари-Франсуазы, жена торговца скобяным товаром в Бове).

Услыхав про эту неканонизированную святую, Элиана восклицает:

– Она, вполне возможно, знала Флору Тристан! У вас есть архивы?

– Все утрачено, выброшено, сожжено! Она была позором семьи. Братья лишили ее доли в наследстве и уничтожили все связанное с ней, прямо как сталинские сатрапы. Все, кроме этой картины.

Взволнованная Элиана вскинула голову. В сухощавом лице этой женщины она видит ту же непреклонность, какую чувствует в себе. Сиприан внезапно смущенно смолкает (на самом деле он ищет, что бы еще придумать). Через несколько секунд он протянет руку к гостье, чтобы увлечь ее к дивану; ему остается лишь сорвать мягкий созревший плод.

Разговор продолжится после занятия любовью.

Закрыв глаза и выдохнув дым «Кравен А», Сиприан говорит:

– Нет, вы никакая не правая и не левая! Вы, Элиана, мудрая…

– Да нет же, я самая настоящая дрянная озлобленная гошистка!

– Нет, вы принадлежите к тому меньшинству, которому предназначено думать, понимать, играть жизнью, знать то, чего не знают другие.

Она обожает это обращение на «вы» даже в момент телесной близости!

– Вы принадлежите к избранному высшему классу!

Элиана заливается смехом. Она приподнимает голову и поворачивает к Сиприану лицо, немножко раскрасневшееся и сейчас какое-то детское. Выражение жесткости, измученности куда-то исчезло, словно толчки свежей крови превратили бунтарку в чувственную женщину, которой хочется смеяться, любить, испытывать оргазм. Все идеи Сиприана, все его слова должны были бы возмущать Элиану, противоречить ее гуманистическому сознанию, чувству равенства, ее неприятию любой несправедливости. Однако он веселит ее. Она находит его одухотворенным, необычайным, видит в нем своеобразного бунтаря. Что, впрочем, не мешает ей спорить с ним.

– Избранный класс… высший класс… Уж не собираетесь ли вы превратить меня в представительницу высшей расы, как эсэсовцев?

Сиприан порывисто взмахнул указательным пальцем:

– Идиоты, скоты. Они опорочили все, к чему прикасались. Они даже антисемитизм опошлили.

Элиана недовольно поморщилась: на некоторые темы не шутят. Но ей было так приятно рядом с этим крупным мужским телом. Этот голос доставлял ей доселе неведомое удовольствие: не бояться слов, не быть страшно серьезной, зная, что в результате еще больше укрепится ее вера в прогресс… Однако Сиприан, увлеченный своей провокационной речью, не может остановиться:

– До Гитлера антисемитизм был вполне приемлем. Случались, конечно, эксцессы вроде дела Дрейфуса, но в основном все происходило пристойно и в меру…

– Прошу вас, немедленно замолчите! – почти кричит она.

Сиприан понимает, что зашел слишком далеко. У Элианы опять стало лицо женщины, знающей истину.

– Сейчас вы мне сообщите, что все средства информации находятся под контролем евреев… например, вроде меня! Так вот, это не так!

Сиприан изображает огорчение. А на самом деле думает: «Бедняжка! Она воображает, будто что-то контролирует, и не подозревает, что является всего лишь шестеренкой!» Однако оправдывается он очень тонко:

– А вы знаете, что мать у меня еврейка?

Лицо Элианы проясняется. Какой он все-таки чудовищный циник! Сиприан, оказывается, еврей. Он изображает речи своих врагов. Его поведение объясняется страданием. Она снова кладет голову ему на грудь, взволнованная невозможной, в сущности, встречей двух неисправимых бунтарей – анархиста правого толка и левой активистки. Она спрашивает:

– А ваша мать рассказывала вам про ту двоюродную прабабушку, коммунарку?

– Нет, она ведь была со стороны отца. Да в любом случае об этом и речи быть не могло: эта тема была табу. Ее вымарали из истории.

– А как же вы узнали?

– Сестра дедушки рассказала почти что по секрету. Женщины в нашей семье передавали эту историю из поколения в поколение.

Элиана тронута тем, что женщины передавали друг другу эту тайну. И когда барон произносит эти слова, его перстень с печаткой выписывает изысканную арабеску. Элиана мурлыкающим голосом спрашивает его:

– А вам иногда не наскучивает быть немножко женоненавистником?

Распаленная желанием, она глядит на него. По правде сказать, Сиприану совсем не хочется повторять, но надо: слишком большой куш поставлен на кон!

5

Менантро взирал на море. Легкий ветерок трепал его волосы. Затем камера приблизилась и углубилась в его просветленный взор. Благодаря этой образной игре уподоблений казалось, будто Менантро самолично увлекает зрителей в прозрачную глубину вод под скалой Афродиты, чтобы собрать жемчужины – те, что он хочет подарить молодежи, Третьему миру, женщинам и всем пользователям Интернетом. Белый берег Кипра искрился под солнцем, и звучал голос ПГД Всеобщей кабельной – сладостный, обволакивающий, дружественный, преисполненный счастья, оттого что есть возможность раздать жемчужину знания, жемчужину телекоммуникаций, жемчужину информации, жемчужину аудиовизуальных средств, жемчужину окупаемости инвестиций… В течение нескольких секунд у зрителей «Другого канала» было чувство, будто из телевизора их овевает ласковый средиземноморский ветерок, меж тем на экране возник портрет Рембо в сопровождении слогана:

«Войдите в абсолютно новый мир».

Этим образом клип завершился. На экране опять появилась шумная кабина вертолета. Элиана Брён вещала конструктивным голосом:

– «Охота на ведьм» служит не только для того, чтобы разоблачать. Как и в первой передаче, вышедшей в эфир месяц назад, я с удовольствием принимаю в нашем вертолете «несущего надежду».

Камера спанорамировала в глубь кабины, где находился, оробевший и напряженный, человек лет сорока с бритой головой, облаченный в теплую куртку с капюшоном. Элиана голосом, в котором доминировали ободряющие интонации, представила его:

– Франсис – гей. Ему приходилось сражаться за право быть тем, кто он есть, – в школе, в универе, в собственной семье, на работе. Многие годы он боролся за то, чтобы иметь возможность идти по жизни с высоко поднятой головой и заставить уважать себя как полноправного гражданина.

Рот Франсиса сжался в недовольной гримасе.

– Сейчас, – продолжала Элиана, – общество хотело бы заставить нас поверить, будто для Франсиса теперь стало все легко и просто. Да, благодаря «Gay Pride», благодаря outing[19] некоторого числа политиков теперь, несомненно, все обстоит гораздо лучше. Но значит ли это, что теперь возможно и просто быть геем? Или нет? Вот Франсис сейчас нам это объяснит.

Журналистка с материнской улыбкой протянула микрофон гостю, который принялся рассказывать о своих душевных страданиях:

– Да, действительно… Например, сейчас я хотел бы иметь ребенка, но для меня это невозможно.

– Вы хотите сказать, Франсис, что ваше желание иметь ребенка наталкивается на запрет?

– Да, я это утверждаю. Я живу с моим другом, у нас совершенно нормальная пара. Привет, Фарид, если ты меня видишь! Я тебя люблю! Так вот, государство' отказывает нам в праве иметь детей подобно любой другой паре.

– Франсис, вы мечтаете усыновить ребенка?

– Да, но нам категорически в этом отказано. Единственный выход – пойти на обман и притворяться холостяками. А раз мы объявили себя гомосексуальной супружеской парой, нам запрещается быть родителями.