Моя горькая месть - Юлия Гауф

или Ника была жива даже когда я уходила. Мама ушла, и я ушла. Мы обе бросили ее там. Я в таком ужасе была, мне все казалось, что если я расскажу — то мне конец, и я молчала, а потом забыла. Но это ведь могла быть я, всему я виной. Вот она — правда.

Да, вот она — правда, и я не знаю, что с ней делать. Хотел — получай, так? Так. Но Вера открылась мне, и, черт, не виновата она. Вернее, не она виновата, а та женщина, которая меня родила. Не было у Веры злого умысла, зависть к сестре была, да, но зла она не хотела, и сейчас правду мне сказала, душу открыла. И груз этот, от которого Вера страдает, я бы с радостью себе забрал, заслужил ведь, но не могу — она срослась с ним, намертво сцепилась.

— Не плачь. Хватит, любимая, забудь. Ты не виновата, — слова дались мне тяжело, ведь именно ее я и считал виновной столько лет, но Вера — такая же жертва, как и Ника. Пожалуй, ей даже тяжелее пришлось, чем моей сестре.

— А если это я? Я помочь хотела, но если это я? — в голос зарыдала она, и я перевернулся на кровати, подмял ее под себя, впервые решив сделать то, что должен — постараться защитить от всего мира.

— Это не ты, это мать, — жестко оборвал, чтобы и не думала об этом.

Хотя сам не уверен. Но даже если Вера, виновата все равно не она.

— Но мама больна, Влад. Ты ведь видел ее? Она всегда была не в себе, а таких людей нельзя винить. Нику она любила, и специально никогда бы не стала ей вредить!

— Ты после всего ее защищаешь, — лбом к ее лбу прислонился, и так горько от того, что Вера всегда преданной собакой будет для той, кто этого не оценит. — Да не любила мать никого, кроме себя. И да, ее можно винить, ее НУЖНО винить! Травила она и тебя, и меня — это поступок ненормальный, но спланированный. И за действия она свои всегда могла отвечать. Мать была больна, но вменяема, а значит — она виновата. Себя не вини, вини ее, и прошу, Вера, хватит ее любить! Люби лучше меня, только меня, но не ее. Не достойна эта женщина ничего, кроме плевка на могилу.

В мою спину пальцами вцепилась, Вере больно, и она на мне это вымещает — пусть, пара царапин или синяков. Ерунда, на самом деле. Губы кусает, спорить со мной хочет, отказывается верить, что матери плевать и на Нику, и на меня, и на саму Веру. Все хочет верить в великую любовь, а не было ее, только я Веру любил и любить буду всегда.

И постараюсь все исправить. Чтобы только я и она, и никакого прошлого между нами, никаких тайн больше.

— Прости, что не рассказывала об этом. Прости меня. Ты так о маме говорил, так презирал ее, ненавидел, а мне это ножом по сердцу. Она болела очень, и я решила, что незачем тебе знать, — Вера поморщилась, и зашипела от моего нечаянного прикосновения к ее груди. — И я знала, что тебе будет больно это узнать. Я тебя чувствую, Влад, знаю, каково тебе. И за это прости.

Глупая девчонка. Да, мне больно, но это пройдет. Вообще все пройдет, главное — она рядом, и теперь никуда не денется от меня. Теперь на всю жизнь!

— Хватит уже извиняться, — поцеловал ее мокрые, соленые губы — грубовато, чтобы в чувство пришла, и Вера глаза распахнула широко, а в них слезы подступающие. — И плакать хватит. Давай просто жить. Вдвоем, и желательно, счастливо.

Глава 12

Влад

— Новая квартира? А как же та? Мне и прошлая нравилась, — Вера осмотрелась, обернулась ко мне с улыбкой, и снова стало дышать больно, глядя на нее. Вся солнечным светом окутана, и вся она моя. — Хотя здесь тоже ничего, привыкну.

— Привыкнем, — поправил я с нажимом. — Жить я буду с тобой.

Всего на долю секунды брови приподняла удивленно, а затем еще одну улыбку мне подарила. Уже неделю дарит их мне, освобождая от идиотской ненависти, от обиды глупой. Вера теперь только моя, и даже мысли время от времени мелькают: запереть ее, наручниками приковать, чтобы всегда рядом была, подтвердив звание маньяка, как она меня называет.

Мысли — бред, и я справляюсь с ними.

— Каждую неделю будем переезжать, Влад?

— Отец возвращается скоро, любопытная моя. И квартира та — служебная, эту же я снял для нас с тобой. И сюда он не сунется.

Соврал. Сунется, еще как, если захочет. Отца частная собственность, договор аренды и прочая хрень никогда не останавливала, но сейчас хоть какая-то гарантия есть, что он меньше будет лезть в мои дела. Все только-только наладилось между мной и Верой, и до сих пор не верится в это.

Портить не позволю никому, даже отцу голову откручу, если влезть вздумает. Но лучше бы без этого, отец все же.

— Признавайся, девчонок туда водил, — рассмеялась она, и забрала из моих рук чемодан, набитый детским хламом.

Этих непонятных присыпок, салфеток, погремушек и прочей дряни у Веры больше, чем ее собственных вещей. И таскает за собой повсюду этот чемодан мне в укор, да еще и о дочери своей все время порывается рассказывать.

Какая она замечательная.

И что она каждый день растет, меняется, а она, Вера, безвозвратно это время упускает.

И какие у нее пальчики, у Полины этой… будто мне интересен чужой ребенок.

Ребенок, о котором хочется забыть, и которого лучше бы не было. Ребенок, который забирает у меня Веру даже сейчас, когда я рядом с ней, и больше никого.

— Влад? Ау, прием, планета Земля вызывает, — обняла со спины, и прижалась ко мне доверчиво. — Так что? Квартира та, в которой я неделю провела — ты в нее других водил, да?

— Было дело.

— Было, и прошло. Изменишь мне, предашь, — ее пальцы сжимают мою майку, а такое чувство, что горло, — и я уйду навсегда. Терпеть и глотать не стану, ты только мой теперь. Свободы больше нет, милый, ни для тебя, ни для меня.

— Страшноватые слова для любого мужчины, — рассмеялся, и повернулся, чтобы обнять эту ревнивицу, но как на нож напоролся на ее серьезный взгляд. — Я понял, что ты не шутила. И никогда я тебя не предам, урок усвоен. От тебя же мне