Путешествия к Лобнору и на Тибет - Николай Пржевальский

Идем опять с верблюдами. С прибытием в оазис Чира верблюдов, багажа и казаков, остававшихся летом на складе, экспедиция наша опять собралась воедино. Вместе с тем близился самый конец путешествия, так как, согласно давнишнему плану, мы должны были теперь итти в Хотан, затем вниз по Хотанской реке на Аксу и далее за Тянь-шань в родные пределы.

Несмотря на продолжительный отдых в окрестностях оазиса Ой-туграк, наши верблюды мало поправились;[1012] несколько штук издохли; семеро плохих были проданы. Всего теперь у нас осталось 39 верблюдов, но уже не тех гигантов, с которыми мы пошли из Кяхты; наоборот – слабосильных и полубольных, словом – таких, которые могли еще протащить облегченные вьюки по ровной местности до Тянь-шаня, но не перевалить через названный хребет. Ввиду этого я отправил через Кашгар в Семиречье тамошнему военному губернатору А. Я. Фриде письмо с просьбой выслать нам в Аксу в половине октября 40 свежих верблюдов.

Пересортировка вьюков и разные мелочи по снаряжению задержали нас в Чира еще на несколько дней. Да и спешить особенно не следовало, ибо по Хотанской реке, как туземцы единогласно уверяли, итти почти невозможно ранее сентября, когда спадет окончательно летняя вода, полегчают жары и уменьшатся тучи комаров. Наконец, 16 августа мы тронулись в путь. Почти все верблюды шли под вьюком; для казаков же наняты были до Хотана верховые лошади.

Местность от Чира на протяжении 40 с лишком верст до большого оазиса Сампула представляет пустыню, кое-где поросшую тамариском и совершенно безводную. Здесь Тэкелик-таг заслоняет собой снега Кэрийского хребта, вода с которого течет или в Аши-дарью, или в Юрун-каш. Дорога сильно песчана; по ней хотя и можно проехать на колесах, но с большим трудом. Кое-где дорога эта обозначена вехами; на расстоянии же трех-четырех, местами – двух верст, словом, как попало, поставлены сделанные из сырцового кирпича небольшие (сажени 4 в основании каждой стороны фундамента и сажени 3 высотой) пирамиды, называемые туземцами потай. Эти потай служат здесь мерой расстояний взамен таша. Кроме того, недалеко один от другого имеются станционные дворы (лянгер),[1013] состоящие из 1–2 саклей и колодца. В этих колодцах (иногда до 50 футов глубиной) воды мало и она дурного вкуса. Впрочем, говорят, что в большие дожди вода иногда временно прибегает с Тэкелик-тага, как, например, в лянгере Бэш-туграк. На месте же лянгера Яильган, по словам туземцев, лет 35 тому назад стояла деревня из 35 дворов; при ней были пашни и сады. Вода приходила летом с Тэкелик-тага; ныне эта вода не добегает, ибо русло речки занесено песком.

Вправо от нашего пути сплошные сыпучие пески тянулись невдалеке. На окраине этих песков, в 6–7 верстах к северу от лянгера Бэш-туграк, находятся, как говорят, следы древнего города Шаристан, о котором было упомянуто в девятой главе настоящей книги.[1014] Предание гласит, что этот город, основанный Сия-вуш-ханом, был весьма обширен и имел 24 ворот; при каждых из них стоял караул в тысячу человек. В средине города лежал огромный пруд. Вода проведена была, вероятно, из р. Юрун-каш, орошающей и поныне недалеко (15 верст) отсюда находящийся оазис Сампула. Жители Шаристана были мачины, наполовину огнепоклонники, наполовину веры Ноя. Время разорения этого города, как кажется, неизвестно.

Оазис Сампула. Вышеупомянутый оазис Сампула, куда мы пришли, миновав пустынную к западу от Чира полосу, лежит при абсолютной высоте 4500 футов, на левом берегу р. Юрун-каш, и весь орошается ее водой. Эта вода отведена от названной реки четырьмя большими арыками, которые выкопаны, вероятно, очень давно и ныне уже превратились в настоящие речки. Крайняя из них к востоку называется Кара-су и составляет в административном отношении границу описываемого оазиса, принадлежащего Кэрийскому округу, с оазисом Юрун-каш, который подчинен Хотану.

По своей величине оазис Сампула самый обширный из всех до сих пор нами виденных. Он состоит из 15 волостей (кэнт), управляемых каждая особым мин-баши; все они подчинены одному хакиму. Отдельные волости имеют следующие названия: Дол, Лоб, Рахман-пур, Хангуй, Гапа, Нава, Джама, Чаваг, Акчи, Гиджа, Кико, Бизлия, собственно Сампула, составляющая резиденцию местного хакима и заключающая в себе еще две волости – Алтын и Буя. Общее число жителей во всех волостях простирается, как нам сообщали, до 5500 семейств. Все это мачинцы, за исключением лишь волостей Лоб и Хангуй.[1015] В первой из них, считающей 275 дворов, живут потомки беглецов разоренного города Лоб; вторая, имеющая 130 дворов, населена, по местному преданию, потомками богатыря Рустем-дагестана. Те и другие ныне не отличаются от прочих оазисных мачинцев, в особенности лобцы. Между жителями Хангуя еще попадаются, даже нередко, мужчины со светлыми волосами; случайно мы видели здесь даже женщину-блондинку; но все-таки черный цвет волос преобладает.

Легенда о происхождении жителей Хангуя следующая: «У Рустем-дагестана был сын, которого он оставил в нынешнем Восточном Туркестане маленьким вместе с матерью, отправляясь куда-то в дальний поход. Прошли годы, ребенок вырос, сделался юношей и занимался посевом дынь, которыми продовольствовался сам и кормил мать. Возвратившись после долгого отсутствия, Рустем-дагестан не мог разыскать оставленных жену и сына. Лишь случай помог этому. Именно, названный герой, при одном из своих поисков, встретил незнакомого юношу, с которым вздумал ратоборствовать, одолел его и хотел уже убить, как услышал мольбу побежденного: «Пощади сына Рустем-дагестана». Обрадованный отец признал таким образом своего сына, от которого впоследствии пошло многочисленное потомство, основавшееся на месте столь счастливой встречи. Место это сначала называлось Маган, позднее же переименовано в Хангуй».

По приходе нашем в Сампула случилась довольно неприятная история, в которой главными виновниками, несомненно, были китайцы; пострадавшим же явился местный хаким. Вот как произошло все дело.

Не доходя 7 верст до описываемого оазиса, мы свернули от станции Ак-лянгер с большой дороги вправо, чтобы итти в поселение Хангуй, где, как нам давно уже говорили, живут рыжеволосые потомки Рустем-дагестана. Вскоре нас встретили аксакал и другие старшины названной деревни и предложили дастар-хан (угощение) из фруктов. Немного погодя приехал хаким всего Сампула и вызвался быть нашим вожаком. С ним мы прошли сначала несколько верст по дороге между разбросанными саклями; затем вдруг круто свернули вправо и двинулись напрямик по указанию того же хакима. Этот последний вскоре уехал вперед, оставив вместо себя нового проводника, с которым нам пришлось итти не только по пустырям, но и через поля туземцев, засеянные кукурузой или клевером. Позади нашего каравана оставался широкий пояс истоптанного хлеба; прекратить такое безобразие нельзя было, ибо не находилось годного места для бивуака, жара же стояла страшная. Строго допрошенный вожак, а с ним и выехавшие навстречу старшины откровенно теперь нам объяснили, что дело это не случайное, но умышленное со стороны хакима, получившего, в свою очередь, приказание от китайцев всеми силами дискредитировать нас в глазах туземцев. А чем же больше можно оскорбить земледельца-азиата, как не порчей его излюбленного поля? Наконец, уже на окраине д. Хангуй встретилось удобное для бивуака местечко, и мы остановились. Сюда был тотчас вытребован виновный хаким. Он начал отговариваться своей сшибкой и незнанием местности, что, конечно, был чистейший вздор. Ввиду необходимости действовать в подобном случае круто и показать как туземцам, так и китайцам, что мы можем за себя постоять, я приказал арестовать хакима и его помощника мин-баши, умышленно сотворивших с нами подобную историю. Обоих их казаки привязали веревками к деревьям возле нашего бивуака; к арестованным приставлен был часовой с ружьем. В то же время велено было нашему переводчику и одному из местных старшин собрать у хозяев истоптанных полей сведения об их убытках. Часа через два сведения эти были доставлены и потерпевшим заплачено. Между тем весть, что хаким сидит на привязи, быстро облетела ближайшие деревни, и толпы туземцев украдкой там и сям выглядывали на такое необычайное зрелище, большей частью радуясь злополучию своего управителя, всей душой, как говорят, преданного китайцам.

Я хотел продержать арестованных до следующего утра и заставить их вывести нас обратно отсюда; но перед вечером пришли местные старшины и многие почетные туземцы с просьбой простить «виновного» (их собственное выражение) хакима. Последний был посрамлен уже достаточно, поэтому получил освобождение с надлежащим внушением перед собравшейся толпой. Тут же явились и два китайца, присланные хотанским амбанем «узнать о нашем здоровье»; но эти посланцы, ввиду явного криводушия, с китайской стороны нам оказываемого, не были мной приняты.