Столпы Земли - Кен Фоллетт

Как только Уильям сел, Филип поднялся со своего места.

Джонатан последовал его примеру.

— Мы уходим? — спросил он.

— Иди за мной, — прошептал ему приор.

Воцарилась полная тишина. Все взгляды были устремлены на них, пока они шли через весь зал к выходу. Толпа расступилась, освободив им проход. Когда двери за ними закрылись, по залу прокатился возбужденный гул.

— С Уильямом в кресле шерифа наше дело — совсем безнадежное, — сказал Джонатан.

— Да уж, хуже некуда. — Филип тяжело вздохнул. — Если бы мы стали сейчас настаивать, мы бы вообще лишились всех прав.

— Я, ей-богу, как-то не подумал об этом.

Филип мрачно кивнул головой.

— Монастырю теперь правды не добиться. Подумать только: Уильям — шериф, Уолеран — епископ, а этот зловредный Ричард — граф. Ну и компания! Да они сделают с нами все, что им взбредет в голову!

Пока помощник конюха седлал их лошадей, Филип сказал:

— Я обращусь с прошением к королю, чтобы он присвоил Кингсбриджу официальный статус города. Тогда у нас будет свой суд, и мы будем платить налоги прямо в королевскую казну. Власть шерифа на нас в этом случае распространяться не будет.

— Раньше ты всегда был против этого, — сказал Джонатан.

— Да, я противился этому, потому что хотел, чтобы центром власти был монастырь. Но теперь, я думаю, надо пожертвовать властью ради независимости. Иначе придется подчиняться Уильяму.

— А король Стефан откликнется на наше прошение?

— Может, хотя цена будет дорогой. Ну а если нет, тогда будем надеяться на герцога.

Они сели на лошадей и, удрученные, поехали через весь город. На выезде из ворот, чуть в стороне от стены, находилась городская свалка. Несколько дряхлых стариков рылись в кучах мусора, пытаясь отыскать еду и что-нибудь из одежды. Филип безучастно смотрел на этих людей, но вдруг глаз его остановился на копавшейся в груде тряпья фигуре; человек показался ему знакомым. Приор остановил лошадь, Джонатан тоже натянул поводья.

— Смотри. — Филип кивнул в сторожу свалки.

Джонатан проследил за его взглядом и мгновение спустя спокойно сказал:

— Ремигиус.

Филип молча наблюдал за бывшим монахом. Уолеран и Уильям просто вышвырнули старика на улицу, когда иссякли деньги на новую церковь. Больше он им был не нужен. Ремигиус предал Филипа, предал монастырь, наконец, предал Кингсбридж, стремясь любой ценой получить место настоятеля церкви в Ширинге. И вот все надежды обратились в пепел.

Приор свернул с дороги и направил коня к свалке, где стоял Ремигиус. Джонатан держался следом. От земли, словно туман, волнами поднимался тошнотворный запах. Подъехав поближе и взглянув на монаха, приор едва не вздрогнул от испуга: Ремигиус был похож на скелет, обтянутый дряблой кожей. Одежда его напоминала грязные лохмотья, ботинок и вовсе не было. Сейчас ему шел уже шестой десяток, он всю свою жизнь прожил в монастыре Кингсбриджа, и никто никогда не учил его, как можно жить без удобств. Филип заметил, как тот вытащил из кучи хлама пару кожаных ботинок и стал внимательно рассматривать их. На обеих подошвах зияли огромные дыры, но Ремигиус такими глазами смотрел на них, словно ему удалось откопать зарытые в землю сокровища. Он уже собрался было примерить их на ногу, когда вдруг увидел Филипа.

Старик выпрямился. На лице его, как в зеркале, отражалась тяжелая внутренняя борьба между жгучим стыдом за содеянное и откровенным вызовом приору. Еще мгновение он смотрел прямо в глаза Филипу, а потом сказал:

— Ну что, радуешься?

— Нет, — мягко ответил приор. Его давний враг являл собой настолько жалкое зрелище, что он не мог испытывать к нему ничего, кроме сострадания. Он слез с коня и достал из седельного мешка бутыль с вином. — Просто приехал предложить тебе немного выпить.

Ремигиус поначалу решил было не принимать ничего от Филипа, но чувство голода оказалось сильнее его воли. Поколебавшись, он вырвал бутыль из рук приора, с некоторым подозрением понюхал вино и жадно присосался к горлышку. В мгновение ока наполовину заполненная бутыль оказалась пустой. Тяжело дыша, он опустил ее и слегка качнулся.

Филип взял у него из руки бутыль и спрятал ее в мешок.

— Хорошо бы тебе теперь чего-нибудь поесть, — сказал он и достал кусок хлеба.

Ремигиус, уже не раздумывая, взял его и стал торопливо запихивать в рот. Видно было, что он уже несколько дней ничего не ел, а уж о нормальной еде и вовсе, наверное, забыл. А ведь он может скоро умереть, подумал Филип, и если не от голода, то от стыда.

Ремигиус проглотил последние крошки.

— Хочешь вернуться? — спросил его Филип. И услышал, как за спиной глубоко вздохнул Джонатан. Тот, как и многие в монастыре, мечтал только об одном: никогда больше не встречаться с предателем. Он, наверное, подумал, что я сошел с ума, мелькнуло вдруг у приора.

— Вернуться? В качестве кого? Какую должность ты мне предложишь?

Им обоим показалось на миг, что перед ними прежний Ремигиус.

Филип печально покачал головой и сказал:

— Больше никаких постов ты в моем монастыре занимать не будешь. Возвращайся простым монахом. Проси Господа, чтобы он простил тебе твои грехи, и живи остаток дней своих в молитвах и раздумьях, готовя душу свою к вознесению на небеса.

Ремигиус откинул назад голову, словно готов был с презрением отказаться от предложения Филипа, но никакого ответа не последовало. Старик лишь открыл рот и тут же закрыл его, опустив глаза. Приор спокойно стоял, выжидая, что будет дальше. Молчание длилось долго. Филип даже затаил дыхание. Когда Ремигиус вновь поднял голову, лицо его было мокрым от слез.

— Да, пожалуйста… отец, — всхлипывая, сказал он, — я хочу вернуться домой.

Филип почувствовал в груди радостное волнение.

— Тогда вперед, садись на мою лошадь.

Ремигиус был ошеломлен.

— Отец! Что ты делаешь? — не выдержал Джонатан.

Филип повернулся к старику:

— Идем, идем, делай, что я велю.

— Но, отец, а как же ты? — Джонатан не мог поверить в происходящее у него на глазах.

— Я пойду пешком, — сказал Филип. — Кто-то из нас должен.

— Так пусть Ремигиус и идет! — уже кричал юноша.

— Да нет уж, пусть едет, — ответил приор. — Он сегодня угоден Господу.

— А ты? Разве ты не заслужил сегодня похвалы Господней?

— Иисус говорит, что в раю всегда больше рады одному покаявшемуся грешнику, чем девяноста девяти правоверным, — ответил Филип. — Разве ты забыл притчу о блудном сыне? Когда он вернулся домой, отец его заклал упитанного тельца. Ангелы радуются слезам Ремигиуса. А самое малое, что я могу сейчас сделать для него, — это отдать ему свою лошадь.

Он взялся за уздечку и повел лошадь через свалку к дороге. Джонатан покорно следовал за ними, но вдруг остановился, спрыгнул на землю и сказал:

— Отец, пожалуйста, возьми мою лошадь, я пойду пешком.

Филип сурово посмотрел на него:

— Ну-ка садись и перестань спорить, лучше думай над тем, что происходит и почему.

Джонатан, явно озадаченный, вновь вскочил в седло и больше не произнес ни одного слова.

Они повернули на Кингсбридж. До монастыря было миль двадцать. Филип шел пешком, он чувствовал себя победителем. Возвращение Ремигиуса затмило неудачу с каменоломней. «Я проиграл в суде, — думал он, — но там речь шла только о камнях; а приобрел я куда более ценное. Сегодня я завоевал душу человека».

III

Свежие спелые яблоки плавали в глубокой бочке, подставляя свои красные и желтые бока жаркому солнцу, отражавшемуся в воде яркими искринками. Непоседливая Салли, которой пошел уже десятый год, склонилась над краем бочки, скрестив руки за спиной, и попробовала поймать яблоко зубами. Но скользкий плод вырвался, она плюхнулась лицом в воду, потом отскочила и залилась веселым смехом. Алина слегка улыбнулась и полотенцем вытерла лицо девочки.

Был теплый день позднего лета, день престольного праздника, и почти весь город собрался на лугу за рекой, чтобы поиграть в любимую игру — ловить зубами яблоки в воде. Алина всегда с удовольствием участвовала в этом, но сегодня одна гнетущая мысль не давала ей покоя: праздник этот был последним, который она проводила в Кингсбридже, и настроение у нее было далеко не радостным. Она по-прежнему была тверда в своем намерении уйти от Джека, хотя тяжесть предстоящей разлуки все сильнее давила на сердце.

Томми вертелся вокруг бочки, и Джек, заметив его нерешительность, крикнул:

— Ну же, Томми, давай лови!

— Потом! — ответил сын.

В свои одиннадцать лет Томми уже знал, что он был намного симпатичнее своей сестренки, как, впрочем, и других детей. Некоторое время он внимательно присматривался, как остальные ловят яблоки. Алина тем временем следила за ним. У нее была какая-то особенная любовь к Томми. Джеку было примерно столько же, когда она впервые встретила его, да к тому же мальчик был точной копией отца в детстве. Джек очень хотел, чтобы сын пошел по его стопам, стал строителем, но Томми до сих пор не проявлял к этому никакого интереса. И все же Джек надеялся — времени еще было достаточно, чтобы познать все премудрости профессии.