Весь Роберт Хайнлайн в одном томе - Роберт Хайнлайн

восьмисотом году после Диаспоры, Лазарус сует ее — его — в бак с жидким кислородом и выводит ее — его — на орбиту, обозначив радиобуем. Возвращается при первой возможности — и не может найти ее останки. Четырнадцать столетий спустя до моей сестры Фины, известной тогда под именем Минервы, доходит то, что должно было быть очевидно всем: любой корабль, существующий в несоизмеримом времени, вроде вашей покорной слуги, представляет собой не просто космический корабль, а еще и машину времени. Лазаруса осеняет: трупа, замаринованного в жидком кислороде, нет на месте, потому что он уже подобрал его раньше, Лазарус делает новую попытку, больше тысячи лет спустя и пятью годами раньше, — и пожалуйста, вот он — труп. Потом Лазарус, я и Лаз-Лор отправляемся в 1916 год по старому, то бишь григорианскому, стилю, на старую добрую Терру и развеиваем прах Либ над плато Озарк, где она — он — родилась. Что было изрядной глупостью, потому что мы выбросили ее над этими зелеными холмами примерно за столетие до того, как она… как он родился. Парадокс! Но нас не смущают парадоксы. Мы живем в паравремени, Лаз-Лор — отличные парапсихологи, руководствуются паранаукой. Пара доков.

— Дора!

— Папочка, ты просто завидуешь. Но надо отдать должное Лазарусу: хотя соображает он туго, рано или поздно до него доходит. Он всю жизнь верил, что всякий парадокс можно парализовать. Случилось так, что, после того как он покончил с Либ, у него было время пошевелить мозгами: он задержался в той первобытной эпохе, ему отстрелили задницу, и пришлось долго валяться в постели. Ему пришло в голову, что раз он обнаружил труп, вернувшись в скором времени после того как оставил его на орбите, то он может узнать кое-что интересное, если вернется туда как раз перед тем, как вывел труп на орбиту. Поэтому, поправившись, он так и делает, сопровождаемый всей его первой командой во главе с лучшим специалистом — доктором Иштар, а меня переоборудуют под госпиталь и загружают всем, чем полагается, от микротомов до капсул для клонирования. Мы отправляемся туда и ждем, не приземляясь. Появляется Лазарус на той развалине, на которой они с Либ обычно подвергали опасности свою жизнь, вылезает наружу в скафандре, отвинчивает бак с жидким кислородом и устраивает Либ космические похороны. Она остается там дожидаться Судного Дня. Мы воздаем должное его горю — ровно столько времени, чтобы дать ему убраться с дороги, потом я беру бак к себе на борт. Иш принимается за работу, все остальные тоже. Живых клеток, пригодных для клонирования, хватает. Мозг невредим. Мертв, но невредим — нам того и надо, Иш интересует только конфигурация памяти. По ходу дела Иштар выясняет, что из покойной потенциально могли бы получиться и мужчина, и женщина. Вот почему мы посылаем за самым лучшим гипнотизером-телепатом, и он то и дело пристает к этому клону с вопросом, кем он хочет быть, когда проснется.

— Это было гораздо позже, Дора, когда я уже не спала.

— Либ, прелесть моя, лучше спроси у Иш. Ты должна была принять решение задолго до того, как проснулась. Иш и ее артисты-гормонисты должны были поработать над тобой, пока ты еще легко поддавалась. На самом деле ты вообще ничего не отвечала — телепат докладывал нам, как ты себя чувствовала, воображая себя мужчиной или женщиной. Иш сказала, что ты очень радуешься, когда ощущаешь себя женщиной.

— Это правда. В качестве Элизабет Лонг я намного счастливее, чем когда была Энди Либби.

— Вот, ребята, и вся история о том, как Иш превратила озабоченного мужчину в счастливую женщину, полноценную и такую же похотливую, как все женщины из семейства Говардов.

— Дора, у нас гости! — сердито сказал Лазарус.

— Они все женаты и замужем. Моложе всех из них Дити. Дити, я тебя шокировала?

— Нет, Дора. Я сама такая похотливая, что вполне гожусь в Говарды. И мне было очень интересно узнать, как великий Либби — Логарифмическая Линейка — превратился в мою двойняшку и женщину.

— И без всякой операции — никакого жульничества со скальпелем. Но даже у Иш ничего бы не вышло, если бы у Либ не было хромосомы XXY, благодаря которой Иш точными манипуляциями с железами внутренней секреции смогла заставить клон развиваться по любому пути — или XX, или XY. Или вышло бы? Надо будет спросить. Иш — гений в кубе, она умнее большинства компьютеров. А теперь Лазарус может рассказать о своем следующем фокусе — не совсем законном.

— Эй, погодите! — перебила я. — Дора, а как насчет того трупа, который развеяли над плато Озарк? Кто это был?

— Ну как же, это была Либ.

— Либ вот она, здесь. Я сейчас ее обнимаю.

Компьютер поцокал языком:

— Ах, Дити! Доктор Дити! Я только что объяснила тебе, что Либ, с которой ты обнимаешься, — это клон. После того как они выкачали из того мозга всю память, от него остался только корм для собак. Ей — ему — разодрал спину местный аналог пещерного медведя. Выдрал весь хребет. Когда Иш с ним покончила. Лаз опять его заморозила, мы отвезли его обратно и вывели на орбиту, где потом его и нашли — к нашему большому удивлению.

— А почему вы так удивились, ведь вы сами его там оставили?

— Есть в этом доме хоть один математик? — громко поинтересовалась Дора.

— Перестань, Дора. Спасибо, что рассказала мою эпопею — каждый раз, когда ее слышишь, узнаешь что-то новенькое. — Либ повернулась ко мне и тихо сказала: — Тут, двойняшка, с одной стороны биологическое время, с другой физическое. Проследи за ходом стрелы энтропии через петли биологического времени, и поймешь, что Лазарус каждый раз искренне удивлялся, несмотря на то что сам устраивал — должен был устраивать — себе все эти сюрпризы. Обычная грамматика тут не годится. Дити, насколько я понимаю, ты изучала семантику. Давай попробуем сочинить грамматику, которая подходила бы для сложной структуры шестимерного пространства-времени? Я вряд ли смогу быть особенно полезной, но по крайней мере буду тыкать тебя носом в ошибки.

— Вот было бы здорово!

Я действительно так считала. Моя двойняшка такая прелесть, что, может быть, Дити и сама не так уж плоха.

Глава 41

«Кошка может угодить в любую ловушку, но только один раз…»

Джейкоб:

Если A, то B. Я считаю себя математиком-рационалистом, не одним из тех романтиков, кто опозорил нашу профессию всякими нелепостями вроде определения «бесконечности» как числа, смешения символа с объектом или обращения с незнанием