Весь Роберт Хайнлайн в одном томе - Роберт Хайнлайн

большую часть времени провел в штабе — командовать приходилось только изредка и всегда небольшими кораблями. — Она снова улыбнулась. — А сейчас, когда я чувствую себя полноценной женщиной, а не помесью мужчины неизвестно с чем, я без колебаний принимаю командование на себя. Так вот, возвращаюсь назад. Мне всегда было как-то не по себе с мальчишками и с мужчинами. Я был застенчив, одинок, и меня считали немного ненормальным. Нет, не гомосексуалистом — для этого я был слишком робок. Хотя, возможно, это было бы мне полезно. В те дни, после междуцарствия, я был «бесследно исчезнувшим Говардом» — только через много лет после того как я поступил на флот, семейство меня отыскало. Люди с генотипом XXY по большей части бесплодны, но я — нет. На протяжении следующих семидесяти лет у меня был двадцать один ребенок. Мне нравилось жить со своими женами, спать с ними, я любил наших детей. И вот мы дошли до бегства с Земли, которое возглавил Лазарус. Я был тогда холост — обе мои жены снова вышли замуж. Друзья, Лазарус стал первым в моей жизни мужчиной, которого я полюбила.

— Либ, это не имеет никакого отношения к твоей истории! Я ведь не знал, что ты меня любишь!

— Это имеет отношение к моей истории! В течение восьми столетий мы путешествовали вместе. Потом меня убили — по моей собственной неосмотрительности. Некоторое время спустя Лазарус и его сестры кремировали меня и развеяли прах в атмосфере старой доброй Терры — по такой траектории, чтобы он осел в той местности, где я родился. Лазарус, их это как будто ничуть не удивляет. Они мне не верят?

— Конечно, верим, — вмешалась я. — Но то, что ты рассказываешь, для нас не новость. Чего мы не знали, — это того, что ты жива и стала женщиной. Перевоплощение?

— Да нет! Перевоплощение — это чепуха.

Меня охватило раздражение. С тех пор как после смерти мамы Джейн я привела свои мысли в порядок, мне не нравится, когда по этому поводу высказываются так категорически.

— У тебя есть доказательства? — перебила я.

— Дити, я задела твои чувства?

— Нет, Либ, не задела. Я спросила, есть ли у тебя доказательства.

— Ну… нет. Но если это допустить, то я, по-моему, смогу показать, что это приводит к противоречию.

— Доказательство от противного? Это опасная штука, Либ. Спроси Георга Кантора[616].

Либ рассмеялась:

— Ну, ладно, не буду высказывать никакого мнения, пока кто-нибудь не представит мне надежных доказательств — или за, или против.

— Я надеялась, что у тебя есть доказательства, Либ, потому что ты уже была мертва, а я нет. По крайней мере, не помню такого.

— Но и я не помню, как была мертва. Просто страшный удар по голове… Потом какие-то сны, которых я не могу вспомнить… Потом кто-то терпеливо спрашивает меня снова и снова, кем я хотела бы быть — мужчиной или женщиной… И наконец я немного пришла в себя и поняла, что спрашивают всерьез, и ответила «Женщиной»… А потом много дней мне задавали тот же вопрос по меньшей мере раз в день… А потом я однажды вечером уснула, а утром проснулась женщиной. Это меня удивило гораздо меньше, чем то, что, как выяснилось, прошло пятнадцать столетий. Быть женщиной представлялось мне совершенно естественным. У меня сейчас пятеро детей — то есть рожденных детей, а вообще-то я произвела двадцать одного, и один был пересажен в меня одним из моих потомков. Лазарус, а когда ты-то собираешься сделать мне ребенка?

— Когда греки начнут считать годы по календам[617].

— Либби, прелесть моя, когда ты захочешь это устроить, — если только не шутишь, — спроси у меня.

— Спасибо, Дора, я буду помнить. Лазарус, тебе придется разъяснить тот парадокс, я-то все это время была просто куклой.

— Либ, тебе не кажется, что время уже позднее? Наши гости устали.

— Капитан Хильда? — Либ вопросительно повернулась к ней.

— Временем у нас занимается Дити.

— Либ, я пока не знаю, сколько сейчас времени по вашим часам. Я показала вам наши секунды: в минуте у нас шестьдесят секунд, в часе шестьдесят минут, в сутках двадцать четыре часа. Примитивно, правда? А у вас время измеряется в метрической системе?

— Смотря что вы имеете в виду, Дити. Вы работаете в десятичной?

— Да. То есть нет — я работаю в двоичной, потому что я программист. Но я привыкла переводить из системы в систему, это мне ничего не стоит.

— Я поняла, что вы пользуетесь десятичной системой, когда попробовала угадать, что вы имеете в виду, говоря «шесть в шестой степени», и вы подтвердили мой ответ. Мы теперь работаем большей частью в системе с основанием сто двадцать — один-один-один-один-ноль-ноль-ноль в двоичной.

— Разумно. Легко пересчитывать в любую систему.

— Да. Обычно мы пользуемся этой. А для научной работы — троичной, потому что ее используют наши компьютеры. Насколько я понимаю, Ае и Доре понадобилось несколько миллисекунд, чтобы понять друг друга.

— Ну, не такие уж мы тихоходные!

— Извини, Дора. Иногда мы пользуемся шкалой времени, которая соответствует троичной системе. Но в повседневной жизни часы у нас точно такие же, как и у вас, — только ходят на три процента медленнее. На нашей планете день продолжается дольше.

— На сорок две ваших минуты.

— Быстро соображаешь, Дити. Да.

— А у ваших компьютеров, значит, трехфазное питание.

— Ты соображаешь быстрее, чем я две тысячи лет назад. А я тогда была попроворнее, чем сейчас.

— Ну, это трудно сказать, а в сравнении с любым компьютером мы похожи на ахиллесову черепаху[618]. Так вот, мы обедали в восемнадцать часов. Ая погрузилась на борт Доры примерно час с четвертью спустя. Так что для нас сейчас около половины девятого вечера, а ложимся спать мы обычно в двадцать два — двадцать три, если только ложимся вовремя, но это у нас никогда не получается. Который сейчас час у вас на корабле и какое тут расписание?

До сих пор остальные молчали, предоставляя мне болтать со своей двойняшкой. Но тут вмешался Лазарус:

— Если в этом сумасшедшем доме и есть расписание, мне до сих пор так и не удалось его обнаружить.

— Ну, ты-то, дружище, вообще живешь без всякого расписания. А я управляю этим бедламом с помощью гонга. Вот так, Дити, — бам-м-м! — двадцать один час. А Лазарус за всю свою греховную жизнь никогда еще так рано не ложился.

— Веди себя прилично, Дора!

— Больше не буду, папочка. Но давайте вернемся к нашей истории с трупом. Либ умудрилась угробиться примерно в