Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

Теперь ему казалось, что быть просто наивным мальчиком, которого ни с того ни с сего прокляли дорогие люди, что быть этим несчастным мальчиком легче — есть горе и есть обида, но жива и надежда, что всё ошибка и всё исправится…

А теперь он сидит под игрушечной виселицей, и болтаются тряпичные ноги казнённой куклы, и круг замкнулся, нету больше ни обиды, ни надежды, и ничего нету, серое небо и тошнота, подушечке для игл не должно быть больно…

Он криво усмехнулся. У его няньки было рукоделье, и подушечка для игл в виде смеющейся рожицы. Иглы втыкались в розовые щёки и весёлые глаза — а рот всё смеялся… И этой вот тряпичной кукле тоже не больно, ей плевать, что её повесили невесть сколько лет назад и не дают успокоиться…

Впрочем, кажется, они меняют куклу… Нитки расползаются под дождём и солнцем, тряпки линяют… А жертва правосудия должна выглядеть внушительно…

Небо, да перевешайте хоть всех кукол в мире. Только не суйте в меня иголками, хорошо, я ублюдок, ладно, я приношу несчастье, я со всем согласен, но что же делать…

Стражник в красно-белом мундире, грузный высокий стражник навис над сидящим Луаром — и не узнал в нём сына господина Солля:

— Ну-ка встань. Не положено.

Луар смотрел в хмурое, склонившееся над ним лицо, и на одну короткую секунду глаза блюстителя показались ему голубыми головками булавок. Две булавки, уходящие остриями вглубь стражниковой головы.

— Хорошо, — сказал он равнодушно. — Я сейчас уйду.

Он поднялся — и в глазах его потемнело, он силой заставил себя не упасть и даже не поднёс ладонь к лицу, простоял минуту, слепо глядя в никуда и ожидая, пока темнота перед глазами рассеется…

Потом ему сделалось лучше. Ведя коня на поводу, он медленно двинулся через площадь — туда, где по бокам высокой лестницы застыли в величественных позах железная змея и деревянная обезьяна.

— Вы куда, молодой человек?.. Эй, эй, юноша, а имеете ли вы честь быть студентом? По какому же праву вы переступаете порог, который…

Луар устало отодвинул с дороги суетливого служителя — старичка в пыльном кафтане, того самого, что так любил красоваться на круглом университетском балконе, вытряхивая пыль из шёлковых географических карт либо начищая до блеска жёлтый человеческий скелет…

Поразительно. Старик не узнал Луара. Эти, из Ордена Лаш, узнавали немедленно — а старая университетская крыса так оплошала. Не узнать сына Тории, мальчика, который рос на твоих, старичок, глазах… Видимо, Луар изменился-таки.

— Это… безобразие! — служитель схватил Луара за рукав. — Немедленно… вон!

Луар смерил его тяжёлым взглядом — цепкие пальцы старикашки сами собой разжались.

— Я Луар Солль, — сказал он медленно, с наслаждением проворачивая во рту каждый звук своего неправильного, бывшего имени. — Я имею право.

Он шёл коридорами, безошибочно выбирая правильный путь, а служитель, бормоча и посапывая, трусил следом. Встречные студенты недоумённо заглядывали Луару в лицо, кто-то удивлённо вскидывал брови, кто-то шарахался — в какой-то момент ему увиделись те же коридоры пятнадцать лет назад, новый костюмчик из жёсткой негнущейся ткани, студенты огромные, как башни, удивлённо и ласково глазеют на неуверенного малыша, впервые явившегося в таинственное место, где «наука» и где мама «работает»…

Он очнулся. Он снова был собой, то есть вполне взрослым ублюдком, и в глазах учёных юношей отражалась не умильная симпатия — страх в них отражался, угрюмый страх; а ведь я страшен, подумал он удовлетворённо.

Медальон подрагивал на груди в такт шагам, и с каждым шагом зрела уверенность, что столько времени потрачено зря, что он искал не там и не так, но вот, наконец, перед ним нечто важное, единственно важное, нужно только перетерпеть эту жгучую боль золотой пластинки…

Тогда, в первый раз, он так испугался барельефов, каменных лиц великих учёных древности, эти лица казались ему мёртвыми и строгими одновременно… Каменные трупы…

Ещё он боялся, когда рисовали огонь. Он думал, что нарисованный огонь явится, и будет пожар, тот, которым пугает нянька…

— Нет! — суетливо воскликнул служитель. — Без разрешения госпожи Тории… Нельзя!

Луар поднял голову; оказалось, он стоит перед запертой дверью, вернее, перед дверью и заслонившим её служителем:

— Кабинет декана… это святыня… Вы знаете, он заперт… Только госпожа Тория может…

— Декан мой дед, — сказал Луар в сводчатый потолок. — Вы думаете, он был бы против?

На лице служителя проступило сомнение — но только на секунду:

— Только с разрешения госпожи Тории! Только в её присутствии… И вы всё равно не сможете открыть!

— Тогда чего вы боитесь? — удивился Луар.

Служитель заколебался. Нахмурился, упрятав глаза под самый лоб; нехотя отступил:

— Что ж… Надеюсь, дверь вы ломать не будете, господин Луар?

В последнем слове накопился весь яд, на который был способен этот преданный университету старикашка. Луар поднял брови, узнавая и не узнавая собственное имя:

— Или у вас нет ключей?

— Ключи у госпожи Тории! — победно изрёк служитель. — И вряд ли ей понравится, когда я расскажу о…

Луар с усилием повернул бронзовую ручку. Тяжёлая дверь качнулась и отошла — без скрипа, плавно, как во сне. Служитель замер, разинув перекошенный рот.

Из кабинета пахло травами. Пылью, книгами, ещё чем-то трудноназываемым, Луар был уверен, что слышал этот запах раньше…

Служитель всё ещё молчал.

Тогда Луар переступил порог и захлопнул дверь перед самым служительским носом.

* * *

Вооружённый до зубов отряд, возглавляемый полковником Эгертом Соллем, подобен был обезумевшему льву, который гоняется за шершнем.

Эгерт кидал своих людей напролом, рвался вперёд, презрев опасность, — и всякий раз заставал брошенный лагерь, остывшие угли костров, смятую траву и кости обглоданной дичи; Сова протекал сквозь ловушки, как протекает сквозь пальцы песок, а отряд Солля был велик и неповоротлив, и всякий, кто был хоть сколько-нибудь любопытен, мог спокойно разузнать о его манёврах и подготовиться загодя…

Разъярённый Солль пытался сделать союзниками местных жителей — их допрашивали едва ли не с пристрастием, и всё напрасно. Боясь возможных разбойничьих набегов и трепеща перед озлевшими стражниками, хуторяне приходили в ещё больший ужас при мысли о мести — а Сова мстителен, и не стоит надеяться на то, что его так скоро изловят…

Спустя неделю закончился провиант; воины роптали. Эгерт, все эти дни почти не сходивший с седла, почернел лицом. Обещая своим людям попеременно то награды и почести, то военный суд и виселицу, он сумел-таки вздрючить выдохшийся и голодный отряд, привести его в более-менее боевое состояние и подвигнуть на последний бросок — отчаянный и оттого неожиданный.