Хрущев - Уильям Таубман

Первый заместитель Хрущева Алексей Кириченко уже проявил агрессивность и нетерпимость к возможным соперникам. Когда он попытался самостоятельно перевести Шелепина из Москвы в Ленинград, Хрущев взорвался. Стуча кулаком по столу, он орал на него по телефону: «Ты что?! Эта номенклатурная должность не обсуждалась! Ленинград — это моя личная номенклатура!..»139

За Кириченко шел Фрол Козлов. Этот бывший инженер-металлург, ставший партийным боссом, обращал на себя внимание тщательно завитыми светлыми волосами и безупречным костюмом. «Он все-таки не такая деревенщина, как мы», — замечал Хрущев Гарриману в 1959 году140. По воспоминаниям его потенциального соперника Шелепина, Козлов был «очень ограниченный человек. Единственное сильное место — голосовые связки… Он вообще не работал. Придешь к нему — на столе ни бумаги, ни карандаша нет — чисто! И это второй человек в партии!» Микоян считал Козлова «неумным человеком, просталински настроенным реакционером, карьеристом»141.

Вплоть до начала 1963 года Козлов был послушным орудием Хрущева, но с этого времени, как вспоминает Сергей Хрущев, «начал действовать относительно самостоятельно». К этому времени, по рассказу Петра Демичева, другие члены Президиума смотрели на Козлова как на второго человека в партии. Никакой организованной оппозиции не существовало: напротив, вспоминает Сергей, «отцу Козлов нравился… То, что он иногда спорил с отцом и возражал ему, вызывало у отца не раздражение, а уважение»142. Однако Козлов временами допускал промахи, как, например, в мае 1963 года, когда позволил себе включить в ритуальное приветствие КПСС союзным коммунистическим партиям по случаю Первого мая намек на изменение отношений с Югославией. Хрущев в это время отдыхал в Пицунде: там он и заметил, что Югославия в документе именуется страной, «строящей» социализм, а не «заложившей основы социализма». Различие кажется ничтожным, однако в свете стремления Хрущева всемерно укрепить отношения с Тито оно имело большое значение.

В присутствии Сергея Хрущев позвонил Козлову и потребовал исправить фразу, однако наткнулся на возражения. В какой-то момент «отец начал кричать на Козлова, обвинял его в пристрастном отношении…»143. И, конечно, употреблял самые резкие выражения. Шелепин вспоминает сцену на охоте в Беловежской Пуще: Хрущев и Козлов выстрелили одновременно в одного и того же кабана, которого загонщики выгнали прямо на них. Каждый был уверен, что кабана убила именно его пуля, и ни один не хотел уступать. Наконец Хрущев приказал разрезать кабана и достать пули. Когда выяснилось, что подстрелил кабана именно он, Хрущев потребовал пулю себе, сохранил ее и на заседаниях Президиума порой доставал из кармана, постукивал ею по столу и как бы невзначай вертел перед носом у Козлова144.

Однако вскоре — неизвестно, вследствие каких-либо событий или в результате давних недомоганий — Козлов перенес тяжелый инсульт, и вопрос о нем как о преемнике отпал сам собой. Нужно было искать другого кандидата. Шелепин, говорил Хрущев сыну, не готов принять власть, первый секретарь ЦК компартии Украины Николай Подгорный — «узколобый человек», да и Брежнев «тоже не годится». У него, правда, имеется опыт практической и аппаратной работы, однако «перед войной, когда он был секретарем в Днепропетровской области, наши ребята прозвали его „балериной“, потому что им любой мог вертеть, как хотел».

Борьба за власть была самым священным кремлевским секретом. Никогда прежде — и никогда после — этого разговора Хрущев не обсуждал с сыном кадровые проблемы. «Как же, должно быть, одиноко ему было, — замечает Сергей, — если в конце концов, не выдержав, он поделился этими мыслями со мной!»

В тот же вечер Хрущев снова заговорил об отставке: «Силы у меня уже не те, что были, пора уступить дорогу молодым. Дождусь XXIII съезда — и подпишу заявление об уходе на пенсию… Когда я вошел в Политбюро, мне было сорок пять. Хороший возраст для работы: сила еще есть, и много времени впереди. А в шестьдесят лет о будущем уже не думаешь. Пора внуков нянчить»145.

Однако решиться на уход Хрущев так и не смог. Вместо этого, по словам Микояна, он «снова и снова говорил при всех о том, что необходимо расширить Президиум, ввести в него молодежь». Эти разговоры очень напоминали его коллегам сталинские преобразования 1952 года; они опасались, что следующим шагом может стать их увольнение. «Он как будто нарочно создавал себе врагов», — замечает Микоян146.

Семидесятый день рождения Хрущева ознаменовался новыми потоками лести: на радио — бесконечные поздравления от советских граждан и иностранцев, в журналах и газетах — восхваления «великого десятилетия», на груди — еще одна золотая звезда Героя Социалистического Труда147. Рано утром 17 апреля охранники внесли в гостиную хрущевского особняка огромную радиотелевизионную консоль с табличкой: «От Ваших товарищей по работе в Центральном Комитете и Совете Министров». Подарок был нарушением собственных правил Хрущева. «Никаких подарков!» — требовал он обычно. Но ни родные, ни коллеги этому правилу не подчинялись, прекрасно зная, что возмущается и ворчит он лишь для виду.

С девяти утра начали появляться гости: родные, члены Президиума, секретари ЦК. Остаток дня предстояло посвятить публичному празднованию, а пока товарищи могли поздравить Хрущева в частном порядке. Не смея достать сигареты (Хрущев не терпел курящих), они спокойно поджидали появления шефа — в элегантном темном костюме, с тремя звездами Героя Социалистического Труда на груди. Все расселись за большим столом в столовой, и начались речи. Брежнев как председатель Верховного Совета (и формальный глава страны) зачитал поздравительный адрес: «Дорогой Никита Сергеевич! Мы, ваши товарищи по оружию, члены и кандидаты в члены Президиума и секретари Центрального Комитета, поздравляем Вас, нашего лучшего друга и товарища, с семидесятилетним юбилеем».

Смахнув слезу, Брежнев обнял Хрущева и преподнес ему только что прочитанный адрес — в красивой кожаной папке, с подписями всех гостей. Во время пространных тостов Брежнев и Суслов заметно нервничали. Немного посидев за столом, гости заявили, что не хотят утомлять Никиту Сергеевича, и начали расходиться, хотя, по словам Петра Шелеста, «чувствовалось по настроению Хрущева, что он не хотел и не ожидал такого поспешного удаления» гостей148.

Фотограф, присутствовавший на этом неформальном собрании, запечатлел выразительную сцену: Хрущев, поднявшись из-за стола, с бокалом в руке обращается к своим коллегам. Говорит он, по-видимому, уже долго. Напротив сидит Брежнев со скромно опущенными глазами: по лицам Нины Петровны, дочери Хрущева Елены и Анастаса Микояна ясно видно, что настроение у них отнюдь не праздничное149.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});