Комната мести - Алексей Скрипников-Дардаки

— Вернувшись в Рим, я сразу поехал к графине Монферрато поделиться своим горем и выведать по возможности все о резкой перемене, которая произошла с Джакомо за последнее время. Может, она что-то знает? Может кардинал уже давно встречается с Николой, а я, как глупая домохозяйка, у которой вместо мозгов тальятели, думаю, что он мне верен? Старуха сама открыла мне дверь. Она была абсолютно голой с размазанной по лицу лиловой косметикой и растрепанными мокрыми волосами.

— А! отец Жоан! — обрадовалась она — Проходите, проходите, я только что из душа. Надеюсь, вас не шокирует мой вид?

— Нет, — стараясь не смотреть на голую графиню, смущенно произнес я.

— Ну, конечно, — всплеснула руками Монферрато, — женщины для вас — что-то вроде ресторанных моллюсков, которых вы не едите ни сырых, ни на гриле, ни под соусом потому что их ловят неподалеку от набережной, с которой толпы народа писают в море! Ха-ха-ха! Вы, наверно, знаете, что у нас, итальянцев, и особенно у южан, есть три тайных страсти: паста с чимо дираппой, коммунисты и писать в море. Кстати, в молодости я была ничего, а сейчас сами видите: сиськи отвисли до живота, матка выпадает, как ключи из кармана, приходится ее постоянно засовывать обратно, крайне уморительно, скажу я вам. Ох, ох! Совсем развалиной стала. Ну, да черт со мной! Как кардинал? Здоров ли? Я слышала, вы купили чудесный домик на Капри?

— Даже не знаю, как сказать… — начал я, переминаясь с ноги на ногу.

— Ах! — перебила меня графиня — У нас вчера был восхитительный вечер!

— Очередные лемурии? — грустно спросил я.

— Нет, нет, — графиня манерно запрокинула голову, — нас посещало божество, чудный русский танцовщик Рудольф Нуриев. Он так красив, умен, гениален. Представляете, русские его простили за побег, и скоро он едет в СССР повидаться с матерью. Ну, не чудо ли?

— Да, я знаю его. Мы были с Джакомо в Париже на «Дон-Кихоте», но я хочу поговорить…

— Совсем забыла, — спохватилась Монферрато, — мне надо было пригласить кардинала. Рудольф великолепен не только на сцене, но и в общении. Мне много говорили о балете, — графиня потащила меня в спальню, — смотрите, Жоан, какие розы он мне подарил! Они так и называются «розы Верлена». Серединки изумрудные, как абсент, чашечки, видите, будто из старой меди, а вокруг африканская пальмовая корона из красно-коричневых лепестков. Рудольф сказал, что эти розы не умирают, даже высыхая, они остаются прежними, только теряют свою тонкую немного капризный меланхоличный аромат.

— Мама Чудо! Джакомо предал меня, — выговорил я, не в силах сдержать подступившие к горлу слезы.

— Лимуры, — графиня сделала вид, что не слышит меня, — лимуры считают танец священным. Рудольф хвалил русский балет, а я сказала, что когда у нас в Риме были университеты, вы, славяне, сидели на елках! Вот так! Он смеялся… милый человек… Он спросил меня, почему же мы, потомки великих римлян, превратились в макаронников, способных рассуждать только о том, что будем есть на обед и что будем есть на ужин? Я согласилась. Да, наша нация стареет, но все же искусство пластического танца родом из Италии, где, в отличие от Греции, культ Аполлона не доминировал над культом темных божеств Аида. Аполлона прославляли ритмичным танцем, возгласами, вскинутыми к солнцу руками, звоном золотых браслетов и подвесок, а балет родился из адской тьмы. Его движения повторяют пластику демонов, витающих над асфоделами. В балете нет ни мужского, ни женского — все слито воедино, в одну молчаливую мрачную сущность шекспировского Калибана, свободного от мускулов и сочленений, не прикрепленного к костям. Он может приобретать любую форму: жидкую, твердую, сыпучую, прозрачную, ясную, над ним не властно земное притяжение, его движения прохладны и чисты, свободны от солнечной агрессии. Он все делает ради утверждения на земле единственной доступной человеку формы зла — любви… К сожалению, Рудольфу стало плохо, он рано уехал…

— Мама Чудо, помогите мне вернуть Джакомо, — взмолился я.

— Забудь о нем, Жоан, его новенький ангелочек, — графиня запнулась, — я не могу тебе ничего сказать, боюсь, старая дура, боюсь!

— Прошу, ради всего святого, расскажите! Откуда взялся этот Никола? Почему Джакомо позволил ему меня избить?!

— Поклянись, — шепотом сказала графиня, — что не проболтаешься.

— Клянусь, Мама Чудо, клянусь своей жизнью, — застонал я.

— Этот чертов ангелочек, не знаю, как его зовут, на самом деле имеет отношение к людям из «пентаграммы смерти». Он, несмотря на юность, профессиональный убийца. Говорят, когда ему было четырнадцать, в Мессине прямо на многолюдной улице Гарибальди выстрелом в упор он убил полицейского. Не знаю, что в нем нашел Джакомо, но думаю, не только мальчишеское тело. Молодой человек происходит из известной семьи Кальви, контролирующей наркотрафики и имеющей в Кампаньи фабрики по производству подделок известных марок одежды. Я знаю, что Никола принудил Джакомо порвать с тобой отношения. У кардинала неприятности в Ватикане. Молоденькая польская дынька оказалась не такой сладкой, как сицилийская. Все, больше я ничего не знаю. Тебе лучше уехать во Францию. Париж так прекрасен после дождя!

Сразу от графини я, повинуясь раздирающему меня негодованию, поехал в редакцию газеты «Репаблика», где представился священником Жоаном де Розеем, личным секретарем монсеньора Аспринио. Меня принял заместитель главного редактора. Когда я вошел в кабинет, редактор мгновенно изобразил на своем фигоподобном лице удивление. Он раздраженно ткнул толстой сигарой в пепельницу, сделанную в виде сисястой дамы, и, отпустив самому себе театральный подзатыльник, заорал:

— Мадонна! Что еще вам надо?! Мы уже принесли официальное извинение церкви за последнюю публикацию. Читайте: «У босса героиновой мафии Амеруччо не было сделок с „банка католика дель Венетто“» Довольны? Во всем виноват этот безумный следователь Фальконе. Он хочет вывернуть Сицилию наизнанку, как штаны. Он же смертник! Мы написали опровержение, вот оно. Что еще?! Может, нам всей редакцией принять обет безбрачия? Или нарядиться, как Хосе Мария Эскрива, во власяницы и, посыпая голову пеплом, устроить шествие к площади Святого Петра?

— Я по другому делу, — начал я, — я, священник де Розей, много лет был любовником кардинала Джакомо Аспринио. Мне также поименно известны убийцы Папы Иоанна Первого и еще многое, от чего волосы на вашей лысой голове станут дыбом…

Редактор хлопнул себя по лбу ладонью, затем откинулся в кресле, положил ноги на стол и растянулся в сладко-болезненной улыбке:

— Час от часу не легче! Вчера к нам приходила дочь Пия Двенадцатого, сегодня — любовник Аспринио… Вы что, погубить нас хотите?! По миру пустить? У вас что, мозги такие же большие, как ваши туфли? Может, вы сумасшедший, падре? Идите в свой монастырь, успокойтесь, почитайте розарий…

— Значит, вы ничего не хотите знать? — удивленно спросил я

— Ни-че-го, — отчеканил вспотевший редактор.

Я собрался уходить, но редактор остановил меня:

— Извините, падре, можно один вопрос?

— Пожалуйста.

— А как вы с кардиналом делали это самое… ну-у-у… то есть кто из вас был мальчиком, а кто девочкой?

— Говно! Иди, трахай свою маму! — спокойно сказал я редактору и вышел из его кабинета.

Я понял, что официальная пресса не будет связываться с Аспринио, а искать всяких левонастроенных журналистов у меня не было сил. Я поехал в Ватикан написать прошение о переводе меня во Францию на любой приход, даже сельский. Мне отказали. Кроме того, я получил указ о назначении меня миссионером в Сьерра-Лион, куда через неделю вылетел.

— А что случилось с кардиналом? — ни с того ни с сего спросила Эшли, все время игнорировавшая наши с Жоаном разговоры.

— Вернувшись из Африки, я узнал, что Аспринио нет в живых.

— Он чем-то болел? — спрсил я.

— О, нет! — покачал головой Жоан — У него были заболевания, свойственные сибаритам и гурманам: подагра, увеличенная печень… В общем, ничего серьезного. Кардинала убили. О том, как это случилось, я, естественно, узнал от Мамы Чудо. Графиня тяжело болела и практически не вставала с пастели. Ее дочь влюбилась в индийскую актрису и уехала в Индию, а стая лимуров нашла себе другую покровительницу. Я вошел в пахнущую лекарствами спальню Монферрато, поцеловал ее слабую костлявую руку и спросил, что случилось с кардиналом. Мама рассказала мне, что Джакомо был убит Николой. Парень много тратил денег, оставлял миллионы лир в бутиках и ресторанах, гонял по Риму на Феррари последней модели. Джакомо хотел отнять у него свою чековую книжку, но Никола избил его, связал проводом и, засунув в ванну, включил кипяток. Кардинал сварился заживо. Его нашли всего в экскрементах и с кожей, превратившейся в корку. У Николы объявились известные покровители, откупившие его от обвинения, а про Джакомо сказали, что у него случился инсульт, что он пытался вылезти из ванны, но случайно перекрыл кран холодной воды… Хоронили монсеньора Аспринио в закрытом гробу на кладбище в городе Бриндизи. Вот и все. Бог припомнил ему разорванное горло Папы Иоанна Павла Первого и внутренности на тротуарах Палермо, он ушел, сваренный в боли своих жертв. Я ездил в Бриндизи, вылил на его могилу бутылку Брунелло ди Монтальчино девяносто первого года. В этом вине слышится шуршание шелка кардинальских одежд. Ежевика, душистый перец — классический респектабельный букет, но под поздней записью тосканских специй хранится средневековая живопись. В ее пастозных широких мазках чувствуется дубовая бочка, в которую сливали человеческую кровь.