Шесть подозреваемых - Викас Сваруп

— Довольно мудреных речей, Раха. — Датта отодвигает свой стул и встает. — От имени профсоюзов я решительно протестую против подобного плана.

Над столом повисает неловкое молчание. Все устремляют взгляды на Вики Рая. Тот барабанит пальцами по столу с непроницаемым выражением лица и наконец произносит:

— Что ж, в таком случае, думаю, пора поставить вопрос на голосование. Кто за? Прошу высказываться. — Он смотрит на длинноносого мужчину средних лет, сидящего слева. — Мистер Арора?

— За.

— Мистер Исламия?

— За.

— Мистер Сингх?

— За.

— Мистер Билмория?

— За.

— Мистер Датта?

— Категорически против.

— Мистер Кумар?

На губах Мохана играет загадочная улыбка.

— Что же, должен сказать, это была чрезвычайно занимательная и поучительная дискуссия. У меня пока возникло только три соображения. Во-первых, нельзя решать вопрос, опираясь на мнение большинства, когда дело касается фундаментальных различий в подходе, — говорит он и смотрит в глаза Вики Раю; тот еле заметно приподнимает брови. — Во-вторых, каждый из нас обязан помнить: мы здесь для того, чтобы заботиться о благополучии наших соработников и не поддаваться соблазнам своекорыстия. В стране с многомиллионной армией безработных не стоит думать о трудосберегающем оборудовании. Компания не может существовать исключительно ради удовлетворения чьей-либо алчности. Всегда есть более высокие цели. И это подводит меня к третьему соображению…

Вики Рай озабоченно хмурится и, переменившись в лице, шепчет господину Раха:

— Черт побери, не пойму, куда он клонит? В нашу пользу или нет?

— И в-третьих… — Наклонившись, Мохан достает из-под стола большой, завернутый в коричневую бумагу пакет. — Вот мое последнее предложение. — Он срывает обертку и предъявляет присутствующим деревянную прялку. — Дамы и господа, — провозглашает Кумар после выразительной театральной паузы, — позвольте представить — чаркха.

Члены правления дружно ахают.

— Прялку изобрели в Индии для того, чтобы вручную создавать прекрасные ткани, но мы почему-то забыли это искусство, — продолжает Мохан. — Я обошел полсотни лавок, прежде чем отыскал этот экземпляр. И заявляю вам, что вместе с ручным прядением нация потеряла левое легкое. Я верю: ткань, которую мы создадим при помощи этого приспособления, поможет связать воедино оборванные нити наших жизней. Чаркха — настоящая панацея от всех болезней, поразивших и эту компанию, и целую страну. Мольба о прялке есть мольба о признании того, что в труде человек обретает достоинство. Не сомневаюсь, что наш уважаемый друг из профсоюзного комитета со мной согласится, — добавляет он, пристально глядя на господина Датта, который никак не закроет рот от изумления.

— Да… да, разумеется… — мямлит тот. — Прошу прощения, Мохан Кумар-джи. Мы-то всегда считали вас коварной змеей, а вы оказались нашим спасителем.

В зале заседаний поднимается гул. Члены правления торопливо совещаются. Наконец Вики Рай поднимается с места.

— Вижу, сегодня нам не удалось достичь единодушия по вопросу реструктуризации. Пожалуй, план и вправду требует некоторой доработки. Мы известим о дате следующего заседания. Всем спасибо.

На прощание он пронзает Мохана Кумара испепеляющим взглядом и выходит вон, громко хлопнув дверью.

На следующей неделе Мохан успевает уделить время различным занятиям. Он принимает участие в митингах, требующих пересмотра дела об убийстве Руби Джил, сидит у ворот Верховного суда заодно с активистами, недовольными грядущим увеличением дамбы Сардара-Саровара,[77] присутствует во время «бдения со свечами» у Ворот Индии, посвященного борьбе за мир между Индией и Пакистаном, и возглавляет группу разгневанных женщин, пикетирующих винные магазины. И в довершение Кумар заменяет привычные очки для чтения на знакомые всем круглые, с проволочной оправой, — за что немедленно получает в средствах массовой информации прозвище Ганди-баба.

В воскресенье по дороге на марш протеста против создания особых экономических зон[78] автомобиль Мохана застревает в пробке на площади Коннаут. И пока он с черепашьей скоростью продвигается по направлению к светофору, взгляд пассажира привлекают рекламные плакаты на фасаде кинотеатра слева, наполненные изображениями полуобнаженных женщин и громкими названиями вроде: «ВСЮ НОЧЬ НАПРОЛЕТ», «СТРАДАНИЯ ДЕВСТВЕННИЦЫ» и «ПОЖИРАТЕЛЬНИЦА МУЖЧИН». Поверх постеров наклеена диагональная полоска, возвещающая: «Море любви и страсти. Утренний показ начинается в десять ноль-ноль. Специальные скидки». И чуть пониже — дерзкий слоган: «Секс — язык, который понятен всем».

— Рам, Рам,[79] — бормочет Мохан. — Чтобы такая мерзость висела у всех на виду? Куда только смотрит правительство?

Бриджлал согласно кивает.

— Мой сын Рупеш уже бывал на утренних показах. Говорит, что плакаты — еще ничего. В кино эти женщины вообще голые.

— Правда? Тогда останови машину.

— Прямо здесь, сахиб?

— Да, прямо здесь.

Бриджлал выруливает к обочине и высаживает Мохана у кинотеатра. Это старое серое здание, с виду сильно запущенное. Краска уже отходит от стен, и плитка на полу сильно повреждена; правда, хорошо сохранились потолочные росписи вкупе с коринфскими колоннами в крытом дворике, остатки былого величия. Скоро начнется утренний показ, и у кассы толпится много желающих. Здесь сплошь одни мужчины, чьи взбунтовавшиеся гормоны заставляют искать мгновенного удовлетворения. Попадаются и мальчишки двенадцати-тринадцати лет; они беспокойно ерзают и пыжатся, старательно подражая взрослым. Невзирая на возмущение стоящих в очереди, Кумар проходит прямо к окошку.

В тесном помещении с затхлым воздухом сидит кассир, мужчина средних лет с тонкими усиками. Перед ним разложены стопками розовые, светло-зеленые и белые билеты.

— Бельэтаж — по сто, балкон — по семьдесят пять, партер — пятьдесят. Вам куда? — бубнит он усталым голосом, не поднимая глаз.

— Мне нужны все билеты. Кассир поднимает голову.

— Как это — все?

— Все до единого.

— На утренние показы скидка на групповые посещения не распространяется. Вы что, привели студентов из общежития?

— Нет, я хочу купить билеты, чтобы их уничтожить.

— Зачем?

— Хочу избавиться от билетов. Вам самому не совестно торговать подобной мерзостью, развращая нравы молодежи в нашей стране?

— Эй, мистер, только не надо. Все вопросы к управляющему. Следующий!

— Тогда позовите управляющего. Я не уйду, пока не поговорю с ним, — решительно заявляет Мохан.

Сердито сверкнув глазами, кассир встает, чтобы исчезнуть за зеленой дверью. Вскоре из-за нее появляется низенький тучный человечек.

— Да, что такое? Я управляющий.

— Мне нужно с вами поговорить, — произносит Кумар.

— Хорошо, тогда пройдемте ко мне. Подниметесь по ступеням, первая дверь направо.

В кабинете управляющего несколько просторнее. Из мебели здесь только линялый зеленый диванчик и деревянный стол, совершенно пустой, если не считать черного телефонного аппарата. На стенах в рамках висят киноафиши прошлых лет.

Управляющий терпеливо выслушивает Мохана. А потом задает вопрос:

— Вы в курсе, кто хозяин этого заведения?

— Нет, — отвечает Кумар.

— Джагдамба Пал, член местного законодательного собрания. Думаю, лучше вам с ним не связываться.

— А вы в курсе, с кем разговариваете?

— Нет.

— Я — Мохандас Карамчанд Ганди.

Управляющий чуть не лопается от смеха.

— Это вы, братец мой, запоздали. «Мунна-бхай»[80] уже год как никто не смотрел.

— Господин управляющий, можете смеяться сколько угодно, но хотел бы я вас видеть, когда через турникет пройдет ваш собственный ребенок. Безрассудный разгул похотей, разжигаемый подобными фильмами, ведет нашу молодежь ко вседозволенности и портит ее. Боюсь, что я не могу смотреть сквозь пальцы на это бедствие, которого вполне можно избежать.

— Порядочный вы человек, — вздыхает управляющий, — хотя и дурак. Если будете продолжать в том же духе, готовьтесь к неприятностям. Не жалуйтесь потом, когда член законодательного собрания спустит на вас своих головорезов.

— Подлинный сатьяграх[81] не страшится опасности. Завтра же я усядусь перед кинотеатром и объявлю пост до тех пор, пока вы не прекратите показывать непристойные фильмы.

— Это уж как вам угодно, — цедит менеджер, поднимая телефонную трубку.

Наутро Мохан Кумар появляется на площади Коннаут, облаченный в белую дхоти-курту, с шапочкой Ганди на голове. Выбрав место напротив билетного окошка, он опускается на тротуар. В руках у него плакат с надписью: «Смотреть этот фильм — грех».