Рыцари пятого океана - Андрей Рытов

Я обратил внимание на состав, стоящий на запасных путях. На платформах было пятнадцать новеньких истребителей И-153.

— Кому предназначены эти самолеты? — спрашиваю начальника станции.

— Не знаю. Документов на них нет. В чей адрес пришли — неизвестно.

— И давно стоят?

— Дней пять, если не больше.

«Раз самолеты оказались в Петрозаводске, — подумал я, — значит, наверняка для нашей армии».

— Эти истребители присланы нам, — твердо заявил я начальнику станции.

— Берите, — согласился он. — Не финнам же отдаю, своим.

Позвонив на свою авиационную базу, я приказал выделить для разгрузки платформ людей, вызвал инженера и техников. Дружными усилиями самолеты быстро сгрузили, перевезли на озеро и стали собирать. А спустя несколько дней выяснилось, что они были предназначены для 9–й армии, на ухтинское направление.

Позвонил Рычагов, командовавший в то время ВВС 9–й армии:

— Мехлис мечет гром и молнии. Сегодня собирается докладывать в Москву.

«Ну, — прикидываю, — устроят мне головомойку». После моего возвращения из Китая я больше не видел Мехлиса. Теперь его назначили членом Воепного совета 9–й армии. Доложит, сгустит краски, неприятностей не оберешься.

Вечером Филипп Александрович Агальцов, комиссар Военно — Воздушных Сил РККА, предупредил меня, что эксцесса, видимо, не избежать. Ничего хорошего я, разумеется, не ждал. Так оно и вышло. На второй день утром меня снова пригласили к аппарату. Говорил начальник Генерального штаба РККА командарм первого ранга Борис Михайлович Шапохнников.

Я объяснил ему свох «х поступок, извинился. Позже выяснилось: Мехлис, будучи в Москве, договорился о поставке в свою армию партип самолетов. Они пришли, но почему‑то задержались в Петрозаводс1№. Ничего не зная об этом, я решил пополнить авиационный парк своей армии «беспризорными» машинами. И вой какая из всего этого вышла история…

Иван Иванович Копец как мог успокаивал меня:

— Не в личное же пользование ты брал их. Верно? Ну и не расстраивайся. Для общего дела старался.

Объяснение пе ахти какое утешительное. Однако оно придало душевное равновесие. Должен сказать, что в трудную минуту я всегда находил у Ивана Ивановича сочувствие и поддержку. Человек он по складу характера был молчаливый, но отзывчивый, сердечный. В его дружбе можно было не сомневаться.

О храбром человеке иногда говорят: он не знает страха в борьбе. Эту поговорку можно было отнести без всяких колебаний и к Ивану Ивановичу. Мне не раз приходилось его упрашивать, когда он без особой надобности вылетал на боевые задания:

— Ну зачем ты рискуешь? Разве без тебя не найдется, кому слетать на разведку? Ты же командующий, а не комэска.

А он посмотрит этак осуждающе, махнет рукой и пойдет на взлет. В этом человеке жила какая‑то неистребимая страсть быть все время в боевом напряжении, идти навстречу опасности. И если ему по каким‑то причинам приходилось оставаться на земле — он просто не находил себе места. Это не было рисовкой или стремлением показать свою отвагу. Такой уж характер у человека.

Герой Советского Союза Иван Иванович Копец воевал в Испании, быстро продвинулся по служебной лестнице. Но в душе он оставался рядовым храбрым бойцом, для которого схватка с врагом в небе была лучшей отрадой.

В канун Отечественной войны Копец командовал военно — воздушными силами Западного особого военного округа. Мне рассказывали: когда фашисты в первый день наступления нанесли массированный удар по аэродромам, Копец сел в самолет и решил посмотреть, что с ними сталось. Потери оказались огромные. И старый честный солдат не выдержал. Он вернулся в штаб, закрылся в кабинете и застрелился…

Сейчас можно о нем говорить всякое: и малодушие проявил, и веру, мол, потерял. Не знаю. В одном я твердо убежден: сделал он это не из трусости.

Дружба, взаимная выручка всегда сопутствовали советским воинам в бою. Я много слышал хорошего о ратном товариществе пехотинцев, танкистов и моряков. Но вдвойне, втройне, как мне кажется, это благородное качество развито у летчиков. Может быть, потому, что они в каждом полете подвергаются известному риску. А может быть, сама профессия, освященная ореолом романтики, обязывает авиаторов к беззаветной дружбе. Каждый из них готов за товарища пойти в огонь и в воду — это доказано бесчисленными примерами.

У летчиков наших такая порука, Такое заветное правило есть:

Врага уничтожить — большая заслуга, Но друга спасти — это высшая честь, — проникновенно говорит поэт.

Благодаря взаимовыручке десятки, сотни экипажей, которым грозила смерть или пленение, остались в наших рядах. Боевая дружба цементировала ряды крылатых защитников Родины, поднимала их боевой дух, способствовала проявлению массового героизма.

Я давно знаком с полковником запаса Героем Советского Союза Стольниковым Николаем Максимовичем. В прошлом он был замечательным боевым летчиком — бомбардировщиком, затем летчиком — испытателем. О его мужестве мне впервые рассказал еще в начале войны с финнами командир полка Ф. И. Добыш.

Однажды полк пятью девятками во главе с Добышем вылетел на бомбежку крупного железнодорожного узла противника, где, по данным воздушных разведчиков, скопилось до 70 эшелонов.

При подходе к цели неприятельские зенитчики подбили на самолете Стольникова левый мотор. Машина начала отставать. Командир полка знаками дал понять экипажу, чтобы он сбросил бомбы и возвращался домой. Но Стольников то ли не понял Добыша, то ли намеренно решил до конца быть со своими. Во всяком случае, он продолжал полет, дошел до цели и сбросил бомбы. На обратном пути израненную машину атаковали финские истребители.

— Держись, Жора! — крикнул Стольников стрелку Г услеву.

Георгий, раненный в руку, упорно отбивался от наседавших врагов. Вскоре два истребителя, задымив, отстали и скрылись за лесом. Остальные же продолжали атаки. Очередной заход — и на самолете Стольникова пробит топливный бак. Бензин хлещет в кабину, обливает фюзеляж. Того и гляди, начнется пожар. Машина теряет скорость, ее неудержимо тянет к земле.

Наконец финны бросили свою жертву. Вероятно, у них кончалось горючее. Но тут откуда ни возьмись появилась новая четверка истребителей и зажала самолет Стольникова в клещи. Гуслева ранило вторично. На этот раз тяя^ело. Его пулемет умолк. Теперь осталось оружие лишь у штурмана Ивана Худякова.

Однако с ним тоже стряслась какая‑то беда. Умолк последний пулемет. Один из финских летчиков вплотную пристроился к машине Стольникова, чтобы поиздеваться над эюгаажем. Противник был уверен, что советский са молет далеко не уйдет, защищаться ему печем. Он погрозил Стольникову кулаком и указал рукой направление, куда следует лететь. Финну хотелось, видимо, привести русский самолет на свой аэродром и пленить экипаж.

— Зло вскипело во мне, — рассказывал позже Стольников. — Не думая о последствиях, я резко накренил машину в сторону противника, намереваясь ударить его крылом. Но финн успел отойти на почтительное расстояние. По — видимому, он тоже расстрелял все боеприпасы, потому что новой попытки напасть на экипаж не предпринимал…

Под крылом самолета Стольникова вражеская территория. Второй мотор тоже начал давать перебои, высота катастрофически падала. Дотянуть до своих не представлялось возможным.

— Садимся! — решительно сказал экипажу Стольников.

Он выбрал в лесу занесенное снегом озеро и посадил машину на фюзеляж. В первую очередь командир кинулся к стрелку. Гуслев лежал без сознания, с запрокинутой головой. Лицо его было белое как снег.

Стольников попробовал вытащить стрелка, да не хватило сил. Надеясь на помощь товарища, он разбил фонарь кабины и помог штурману вылезти. Но Худяков тут же со стоном упал. У него были прострелены ноги. Положение создалось критическое.

— Полежи минуточку, я сейчас, — сказал он Худякову и снова бросился к кабине воздушного стрелка. С большим трудом удалось ему вытащить обмякшее тело Гуслева и уложить на разостланный парашют.

— Спасайтесь, — еле слышно простонал тот, с усилием открыв глаза. — Со мной все кончено….

— Что ты, Жора, что ты! — старался утешить его командир. — Мы не бросим тебя. Ни за что не бросим.

Отрезав от парашюта несколько строп, он перетянул ноги штурмана выше колен, чтобы тот не истек кровью.

С опушки леса послышался дробный перестук. Летчик прыгнул в штурманскую кабину, снял пулемет и положил его на снег перед Худяковым.

— В случае чего — открывай огонь, — сказал он, а сам бросился за пулеметом, установленным в кабине стрелка.

Вдали показалась группа лыжников. Свои или финны? По вот засвистели пули, поднимая вокруг самолета фонтанчики снега. Сомнений не оставалось: враги! Стольников начал стрелять короткими очередями.