Уйти от погони, или Повелитель снов - Клод Фер

– Ибо брось камень верх, – объяснил он, – и камень сначала понесется туда, а потом быстро замедлит ход и остановится на мгновение. Зачем? Чтобы со все большей и большей скоростью нестись вниз и ударить тебя по башке, если ты не успеешь увернуться.

В молодые годы, когда отец не жил в замке Аламанти, а путешествовал по миру, набираясь опыта жизни, завернул он как-то в Пизу, с наклонной башни которой так удобно бросать вниз что-нибудь тяжелое.

– Открытий было целых два! – сказал мне отец с гордостью. – Во-первых, любое тело, падающее с баш ни на землю, действительно двигается с ускорением, при этом абсолютно одинаковым для любого тела, будь то свинцовый шар или камень. Я покажу тебе мои расчеты – и ты убедишься, что я прав. А во-вторых… – здесь он даже затаил дыхание и произнес с того рода гордостью, что не имеет ничего общего с гордостью синьора и дворянина, владельца в своей крови более чем тридцати поколений аристократических предков, – земля ПРИТЯГИВАЕТ все сущее на земле к себе с силой, пропорциональной той постоянной величине ускорения, с какой падает свинцовый шарик с Пизанской башни либо даже человек с колокольни.

Вот какие мы – Аламанти! Никому не нужное, абсолютно нематериальное открытие, всего лишь плод ума гения, силу которого может оценить опять только лишь Аламанти. Ибо знания наши огромны, силы безграничны, власть над людьми абсолютна, но…

Но маленькие замызганные фигурки деревянных уродцев в руках тупых, ленивых и не способных даже осознать принцип умножения числа два на три рабов каким-то странным, неподвластным моему пониманию образом впитывали в свои горбы боль и ненависть своих владельцев, имеющих в собственности только этих идолов – и более ничего. Ненависть та умножалась числом этих самых фигурок и каким-то неведомым мне способом собиралась в единое целое. И оттуда – из неведомого мне центра, вся эта совокупность унижений и боли влияла на мир настолько сильно, что чуть более тысячи лет тому назад церковь Христова раскололась на две ипостаси: на греческую ортодоксальную и римскую католическую, дав начало новому виду войн: войне за веру. В результате войн сих родился ислам – сила, направленная на уничтожение обеих христианских церквей, и едва не достигшая своей цели, ибо уже сейчас добрая треть Европы принадлежит османам, а еще недавно – на памяти моих прадедов – мусульмане владели Испанией и Португалией, грозили перейти Пиренеи и всех французов сделать магометянами. Сила Мшаваматши была в то время такова, что мои доблестные предки забросили свои научные изыскания и приняли участие в Реконкисте и в освобождении хотя бы части Средиземного моря от тур-ков и сарацинов.

Но в середине века прошлого – шестнадцатого от Рождества Христова – церковь римская стала торговать индульгенциями, избавляя христиан от грехов, и блудом сим породила силу, расколовшую католичество надвое – миру явились Лютер и Кальвин, а от них уже отпочковались баптисты и квакеры. И все они возопили не во славу Господу, как делали их предки, а во славу Мшаваматши в сердце своем, а устами – о том, что именно они верят в Господа Иисуса Христа нашего по-настоящему, а прочие люди нет. И с 1618 года европейцы начали всеобщую бойню, и идет она вот уже скоро двадцать лет, и конца той всемирной войне не видно…

Как обуздать эту ненависть, вложенную в сердца людей Мшаваматши? Я знаю только один ответ: уничтожать эти фигурки идолов, возрождать красоту, учить людей видеть прекрасное и пытаться объяснить им, что мир сей может спасти лишь кротость и смирение, а не гнев и ненависть. Но…

Но как это суметь сказать мне – Аламанти, самой неукротимой и самой яростной женщине на земле?!

2

Идолов Мшаваматши отец мой уничтожил за жизнь свою шестьдесят четыре, я – около ста. Но божок сей не стал от этого слабее. Та размытая в свете семисвечника штука, что стояла у топчана, на котором должна была спать юная Юлия в андоррском замке, измученная дорогой и изнасилованная двумя мужланами, была одной из множества фигурок африканского идола, который должен был войти в сознание, в кровь и плоть моей служанки, закабалить ее, и сделать соглядатайкой моих врагов. Всё это я поняла потом, а в то утро я проснулась в своей постели под двумя верблюжьей шерсти маврскими одеялами… одна.

Юлии в запертом снаружи каземате моем не было. Она словно испарилась из комнаты, где ложилась спать вместе со мной. И та неясная фигурка, которую заметила я краем глаза, когда задувала семисвечник перед тем, как уснуть, тоже исчезла. Пропажа служанки меня взволновала, признаюсь, много меньше того, что в комнате в моем присутствии производил кто-то уборку. Я захотела узнать, кто посмел совершить такой проступок, наказать наглеца, ибо женщин я в этом замке не заметила. И для этого воспользовалась старым способом, которому научил меня отец еще в первый год моей жизни в замке Аламанти: я собрала все свое внимание воедино и сконцентрировала его, перенесясь мыслью в тот момент, когда я вошла в эту комнату и одним взглядом охватила ее. Задержала то увиденное, словно картину написала маслом. Потом внимание свое перенесла в точку возле постели, предназначенной Юлии, пригляделась попристальней – и увидела злобное деревянное чудище с оскалом множества треугольных крашенных белой краской зубов, разрисованным красными неровными линиями по эбеновому дереву телом, с горбом и со скрюченными корявыми ручками, тянущимися в сторону семисвечника.

– Мшаваматши! – выдохнула я. И сразу поняла.

Девушка проснулась раньше меня. Может, захотела пописать, может еще почему. Поднялась аккуратно, чтобы меня не разбудить. Оглянулась в поисках ночного горшка – и увидела фигурку. Взяла ее в руки. А потом вдруг исчезла…

Хорошее объяснение?

С точки зрения быдла, что живет вокруг меня и не использует свои мыслительные способности и на одну сотую процента, гениальна. С точки зрения ученых Аламанти, – чушь беспросветная. Исчезнуть из этой тюрьмы могла только я. Вот таким образом, например…

Я подошла к двери и приказала громким, повелительным голосом, каким впоследствии я усмиряла пиратов своего корабля в минуты всеобщей паники:

– Позвать ко мне Хозяина! Немедленно!

И встала рядом с дверью. С той стороны послышался растерянный переговор, а потом удаляющиеся прочь тяжелые шаги.

– Ты кто? – спросила я оставшегося за дверью стражника.

– Игнасио я, синьора, – ответил испуганный голос. – Солдат я. Человек подневольный. Из крепостных господина моего Иегуды.

– Это еще что такое? – удивилась я. – С каких это нор иудеи имеют свою стражу и свою армию в объединенном королевстве испанском? Христианин не должен быть в крепостных у иудея. Не вы ль – свободолюбивые испанцы – вырезали всю ростовщическую сволочь на полуострове и прогнали за Пиренеи всех своих жидов?