Наша фантастика, №3, 2001 - Андрей Дашков

Наверное, она любила этого непутевого парня.

— Всегда? — спросил я зачем-то. — А читать-то ты хоть умеешь, мастерица?

— Да, сеньор. И читать, и писать. Правда, не очень хорошо…

Я заткнулся. М-да. Странные нравы в доме дожа Картахены. Грамотные служанки — сроду я не видел грамотных служанок. Впрочем, дети портних тоже редко бывают грамотными…

Я честно поведал насупленному Сальвадору все, кроме странной и мистической истории с книгой. Рассказал о стаях голодных собак, хозяйничающих на свалке. Рассказал, что этот лоскут — единственное, что мне удалось отыскать, да и то случайно. И вскользь заметил, что мне не нравится монастырь на отшибе — надо бы туда наведаться с ротой солдат и пошарить по скитам, по кельям. В храм заглянуть — там наверняка имеется чердак, вон какой свод высоченный.

— Спасибо, — сказал Сальвадор с непонятной мне сдержанностью. — Остальные не сумели найти даже грязного лоскута. — И он выложил передо мной не четыре монеты, а целых двадцать.

— Вам спасибо, — пожав плечами, сказал я. Залпом допил предложенное вино и сгреб монеты в ладонь.

Честно говоря, я чувствовал себя не лучшим образом. Все-таки я замолчал большую и, похоже, очень важную часть рассказа. А я всегда старался делать свою работу хорошо. Но с другой стороны — как рассказать? На месте дожа я бы взашей вытолкал сыскаря, плетущего подобные байки, еще бы и батогами попотчевал.

Словом, все упиралось в единственный вопрос: а верю ли я сам? Верю ли Ксавьеру Унсуе и его невероятному рассказу?

Я думал об этом, возвращаясь домой. Всю дорогу.

Наутро вчерашние россказни старого книгочея уже казались мне чистейшим вздором. Ну сами посудите — заброшенный монастырь, какая-то загадочная книга, пропавшие люди, чистейшей воды умбертоэковщина. К тому же трупов никто не видел. Да и стоит ли верить Ксавьеру Унсуе? Он слыл в Картахене человеком неглупым и образованным, но не следовало забывать и о его возрасте. Во всем городе вряд ли сыщется человек старше его. Кто шает, может быть, некогда ясный и цепкий ум стал с годами сдавать? И старый книгочей вдруг обнаружил себя живущим в мире призраков и потусторонних сил, которых никто, кроме него самого, не замечает?

В общем, не усидел я на месте, хотя намеревался отоспаться в своей берлоге и не вставать раньше полудня. Первым делом я попытался отыскать наемника Унсуе — того самого, которого он якобы посылал в монастырь поискать беспокойную книгу. Это оказалось довольно трудным делом, и преуспел я только к обедне.

Аугустин Муньос — так звали моего героя. Был он малоросл, коренаст, волосат и вшив. Пришлось сморщить свой привередливый нос и некоторое время дышать сквозь зубы. Муньос принадлежал к той породе людей, которым неведомо понятие «завтра». Он жил текущей минутой, а там — хоть трава не расти. Обитал он в сложенном из хвороста шалаше за рынком Эдмундо Флорес, на обширном пустыре на задворках торговых кварталов, на месте бывшего болотца. Люди посостоятельнее строиться здесь не пожелали — слишком топко, и этот пятачок посреди города облюбовали нищие, попрошайки, калеки — все те, кто познал лишь гримасы судьбы и уже не надеялся дождаться от этой капризной сеньоры приветливой улыбки.

Я знал, что живу небогато, но по сравнению с обитателями Муэрта Фолла я мог чувствовать себя королем. В кармане у меня позвякивало целых четырнадцать монет — наверное, больше, чем у всех обитателей пустыря, вместе взятых.

— Да, — сказал, а точнее, даже не сказал, а проскрипел Аугустин Муньос. Нечистая борода его зашевелилась, и я заметил под волосами розоватый шрам на горле. — Да, старый Ксавьер Унсуе посылал Муньоса к монастырю Эстебан Бланкес. И обещал за это целую горсть медяков. И не обманул, храни его дева Стефания! Аугустин Муньос много лет не пил столько пива сразу, сколько выпил пару дней назад с приятелями…

Мысли Муньоса вращались в основном вокруг пива, и мне стоило немалых трудов вытянуть из него рассказ о самом монастыре.

— Монастырь как монастырь, клянусь девой Стефанией, только безлюдный. Ворота покосились, паутина везде… В храме — пылищи-то, пылищи! Ей-ей, в Селеш Родригес столько пыли не бывает, даже в сезон ветров. Книга лежала на нижней ступеньке лестницы, прямо в пыли. Что? На обложке? Нет, на обложке пыли не было… А-а-а! Муньос догадался! Если бы на обложке тоже лежала пыль, это означало бы, что книга забыта на лестнице давно, верно? Верно, клянусь девой Стефанией! Нет, Муньос не умеет читать, поэтому не открывал книги. Да ничего особенного не заметил, взял ее под мышку и поковылял к выходу. Нет, все было тихо, даже эхо там какое-то глухое, наверное из-за пыли. Собаки? Как же, собак там полно, все такие злющие, ровно… ровно… ну, злые, словом. Но у Муньоса был с собой посох, так что собаки боялись приближаться. Куда потом направился? Да прямо к дому Унсуе и направился. А потом в таверну «Карменчита», там пиво очень дешевое…

Итак, старый книгочей не лгал мне хотя бы в этой части своего рассказа. Я не видел ни одной причины, по которой Аугустин Муньос стал бы сочинять небылицы, да и вряд ли он был способен сочинить что-либо путное или хотя бы складное. Каждое его слово казалось мне правдой, наблюдением ничем не запятнанной бродячей души. Аугустин Муньос действительно ходил на днях в монастырь Эстебан Бланкес и действительно принес оттуда какую-то книгу.

Какую-то. Вот это — единственный момент, который прояснить было невозможно. По словам Муньоса, книга была «такая, с закорючками на обложке и толстая, как каравай хлеба, клянусь девой Стефанией».

Ссыпав в подставленную коричневую ладонь Муньоса несколько мелких медяков, я пркинул Муэрта Фолла, исполненный сомнений и растерянности.

Еще через некоторое время я переговорил с тремя стариками из припортовых кварталов (там почему-то много долгожителей). Все трое прекрасно помнили темную историю с исчезновением Вернера Шпреедихта — впрочем, я и сам помнил эту историю. Тогда даже бездельники из магистрата некоторое время бегали рысцой и пытались неуклюже выведать подробности пребывания немца в Картахене. Его так и не нашли, как, впрочем, и подробностей.

Один из стариков помнил даже давнее исчезновение рифмоплета из Веракруса — говорил, что целых четыре дня по Картахене расхаживали горластые глашатаи и зазывали знать послушать эту птицу в субботу вечером в гостиницу «Фиеста Кастилья». Кое-кто, говорят, пришел, да только самого рифмоплета в назначенный час разыскать не удалось; старик смутно помнил кое-какие отголоски этого скандала.

Все трое вспомнили и блаженного Хуана Сантаелену и в один голос показали, что умер тот в возрасте не то шестидесяти с чем-то лет, не то пятидесяти с чем-то. Умер тихо и мирно в хижине посреди Муэрта Фолла, упокой Небо его невинную душу.

К вечеру из предместья, где был расположен монастырь Эстебан Бланкес, вернулись солдаты. Они обшарили весь пустырь, основательно разворошили свалку, словно грабители хозяйские перины в поисках спрятанных драгоценностей. Нашли останки убитого ножами подростка и труп старика, обглоданный собаками. Они исходили все монастырское подворье вдоль и поперек и не отыскали ничего, кроме пыли. Ничего солдаты не нашли и в кельях, и в скитских башнях, и в трапезной, и в зале храма, и в подземельях храма, и на чердаке храма.

Насчет подземелий, правда, солдаты выражались довольно расплывчато, и я понял, что особенно далеко никто не забирался. Сальвадор Камараса, говорят, имел бледный вид, когда выслушал доклад капитана, но не проронил ни слова.

Ну кто в здравом уме полезет глубоко в подземелья заброшенного монастыря?

Впрочем, пыль все равно рассказала следопытам, что ко входу в подземелья никто давным-давно не приближался. Зато совсем недавно кто-то шастал по храму. Двое людей прошли к лестнице на чердак и поднялись, а еще двое дошли только до лестницы, а затем вернулись и ушли прочь. Первые двое, по словам следопытов, с чердака не спускались. Чердак же остается совершенно пустым, и на нем следов никаких нет. Такое впечатление, что эти двое поднялись по лестнице и на самом верху растворились в воздухе.

Следопыты опознали в одной из цепочек следов отпечатки башмаков Фернандо Камараса.

Я думал над этим весь вечер, лежа одетым поверх постели и уставившись на огонек светильника. Выходит, это вовсе не собаки. Выходит, стоило мне войти тогда в монастырский храм, и я сам бы все это рассмотрел и распутал. Но что же меня не пустило? Предчувствие?

Что за пугающая тайна прячется в этих древних стенах? Как она связана с книгой, зовущейся «Око бездны»? Что, наконец, за странное и зловещее название для философского трактата?

Во что ты вмешался, Мануэль Мартин Веласкес, сын портнихи и горе-сыскарь? Дыхание каких сил коснулось тебя?

Я снова и снова задавал себе этот вопрос и не заметил, как заснул. Во сне я видел книгу, она сама собой раскрывалась, но я никак не мог прочесть ни единого слова, буквы словно расплывались, а потом вдруг из глубины страницы отчетливо проступило чье-то молодое лицо, искаженное не то мукой, не то яростью, и я откуда-то знал, что это лицо поэта Габриэля Роберто Мартинеса, рожденного в Веракрусе и канувшего в небытие на окраине Картахены. Немота одолела меня, и я, не в силах задать вопрос, отчаянно жестикулировал, но Мартинес меня не замечал. А потом вдруг оказалось, что это лицо никакого не поэта, а старого книгочея Ксавьера Унсуе. Книгочей взглянул на меня и отчетливо произнес: «Зло приходит из бездны по грешные души. Покуда существует грех, зло будет приходить».