Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

Газета “Дело”, как, впрочем, и большинство других украинских организаций, субсидировал митрополит Шептицкий. Ватикан, который руководил всеми действиями митрополита, также был заинтересован в том, чтобы во главе национального движения стоял непременно католик. Используя кровное родство галицийских украинцев-униатов с православными украинцами по ту сторону Збруча и поощряя их мечты о создании украинской “соборной державы”, Ватикан намеревался осуществить папскую программу подчинения католическому влиянию всей Украины, а вслед за нею и других славянских народов на востоке. Конечно, сам Шептицкий был далек от мирской суеты в своей резиденции на Святоюрской горе и в дискриминационной кампании против Грушевского ничем себя не проявлял.

А Грушевский был тем временем отстранен от всякого руководства национальным делом, и митрополит Шептицкий тотчас выразил ему по этому поводу горячее сочувствие. Однако Грушевский хорошо знал, кто способствовал его падению; точно так же и Шептицкий понимал что противнику его подлинная роль достаточно хорошо известна.

Кто знает, как далеко зашел бы дальнейший разлад между ними, если бы не вспыхнула война, вынудившая их во имя общей цели — “соборной Украины” под австрийским или каким-либо иным протекторатом — действовать сообща, рука об руку? А ссылка разбросала их по разным уголкам Российской империи.

Но что же теперь имел в виду папский легат при украинской нации, напоминая Грушевскому с первых же слов об их недавних распрях?

Ведь ситуация изменилась нынче коренным образок. Галицийский Пьемонт, в силу новых обстоятельств, был лишен возможности играть ведущую роль в будущем украинской нации: западные, австрийские земли Украины, на которых Шептицкий мог прочно утвердиться, пылали в огне военного пожара. Значительная их часть была оккупирована русской армией — ныне армией русской революции. А на волне этой революция и всплывала теперь на поверхность Центральная рада.

Самым горячим желанием, обуревавшим в этот миг Грушевского, было встать и величественным жестом указать этому ксендзу на дверь, прогнать его прочь, как четыре года назад этот иезуит выгнал его самого из Галиции. Однако поступить так он не мог; немыслимо, чтобы в XX веке возникло новое, молодое государство, опираясь только на собственные силы, без поддержки какой-либо из мировых держав. А кто имел проторенную дорогу к повелителям центральных европейских государств, кто давно протоптал тропу к престолу монархов-католиков? Он, возлюбленный сын Ватикана, его преосвященство отец Андрей, его сиятельство граф Шептицкий.

Впрочем, вполне возможно, что Грушевский поступил бы все же именно так, как ему хотелось, если б знал, что Шептицкий, неприязненно посматривая на него в эту минуту, мысленно взвешивает характеристику, которую записал в личное, секретное досье, заведенное австрийской контрразведкой на Грушевского, сам руководитель разведки австрийского генерального штаба, его эксцеленция генерал Вальдштеттен, закадычный приятель графа: “Грушевский — старое чучело, сотканное из страха и опасений, но эта маститая фигура может придать Раде благородный налет ржавчины почтенного сената…”

Грушевский не знал об этом и потому, отвечая Шептицкому, сдержал свои мстительные порывы и просто игнорировал вторую часть его приветственной речи. Он ответил лишь на первую часть.

— Да, отец, — он умышленно употребил сейчас это обращение вместо обычного между ними светского “граф”. Обстоятельства трудны: революция!

— О! — небрежно откликнулся Шептицкий. — С чего бы это пану профессору впадать в печаль? Если бы революция произошла на Западе, а, видит бог, это невозможно, тогда бы пан профессор имел основания тревожиться. Но революция в России только увеличивает шансы в нашем общем деле. Бог печется о нас, пан профессор! Силы небесные содействуют нам во всех наших деяниях!

Княгиня Гагарина снова смерила святого патрона недобрым взглядом. Прекрасно владея несколькими языками, в том числе даже русским, старая ханжа ничего не могла понять по-украински. А знать, о чем идет речь, ей было крайне необходимо не только из обычного женского любопытства: набожность отвратила ее от всех мирских дел, кроме одного: давнишняя англоманка, она продолжала ревностно служить интересам английской разведки.

Впрочем, митрополиту это было известно, и, понимая, что разговор становится конфиденциальным, он ласково бросил обеим телохранительницам:

— Можете идти и отдыхать, дети мои. Христос с вами!..

Бросив змеиный, ядовитый взгляд, набожная мегера, а с ней и тихий ангел-хранитель, монахиня-княжна, вышли из кабинета.

2

Когда дверь закрылась и собеседники остались вдвоем, Грушевский молвил не без ехидства:

— Вы правы, граф! Силы небесные вашими молитвами, конечно, будут оказывать содействие, однако силы земные сопротивляются вам жестоко.

— Кто? — коротко спросил Шептицкий. — Временное правительство?

— С Временным правительством мы найдем общий язык, особенно если и в дальнейшем ведущую роль в нем будет играть господин Милюков. Однако есть еще силы, которые хотели бы захватить власть на нашей земле.

— А именно, пан профессор?

— Ну, скажем, рабочие, ваша милость. Полагаю что вы, обладая столь многогранным жизненным опытом, знакомы с этой социальной категорией?

Грушевский с наслаждением подпустил эту шпильку. Он намекал на бунт сезонных рабочих в карпатских владениях графа Шептицкого, происшедший перед войной и подавленный силой австрийского оружия. Он имел в виду также забастовку на львовской бумажной фабрике “Либлос”, причинившую Шептицкому еще большие неприятности: графу, владельцу фабрики, приходилось подавлять забастовку так хитро, чтобы не отвратить забастовщиков от веры, в которой укреплял их митрополит.

Шептицкий ответил Грушевскому коротким недобрым взглядом, но шпильку принял: в поединке все средства хороши.

— Рабочие на Украине митингуют под лозунгом “Да здравствуют Советы!” — продолжал Грушевский. — Впрочем, как и в Петрограде, — надеюсь, вы с этим знакомы?

— Ах, так! — спокойно отозвался Шептицкий. — Но ведь, любезный пан профессор, созданный вашими упорными трудами высший орган возрождения украинской нации получил чрезвычайно удачное наименование: “Центральная рада”! Рада — я подчеркиваю. По-русски это и означает “совет”. “Да здравствуют Советы!” “Хай живуть Ради!”, следовательно, и “Центральная рада” — в первую очередь! Могу только сказать, что из-под вашего пера всегда шли в жизнь слова мудрые и дальновидные…

— Ах, оставьте!.. — буркнул Грушевский. Комплимент смутил его.

— Як бога кохам, пан профессор! — Шептицкий с наслаждением произнес эту вульгарную божбу: осточертевших святош-соглядатаев поблизости не было. — В самом деле! Вы — Центральная рада! То есть, натурально, вы стремитесь к тому же, о чем говорят ваши рабочие в лозунге “Да здравствуют Советы!”. — Шептицкий вздохнул: — Ничего не поделаешь, пан профессор, сейчас в России они — сила: революция расшевелила глубокие недра…

— Что же вы предлагаете? — рассердился Грушевский. — Принять и нам демагогию Ленина о социалистической революции?

— Ни в коем случае! — снова спокойно возразил Шептицкий. — Но будет отлично, если украинские трудовые слои именно вас, Центральную раду, и сочтут выразителем своих стремлений. Бог надоумил вас, и вы поступили прозорливо. Действуйте мудро и дальше: пускай в Центральной раде и на самом деле будут представлены самые широкие слои простых людей.

Грушевский снисходительно усмехнулся. Митрополит отстал от событий. Пусть же он сразу в этом и убедится. И Грушевский сказал:

— Я счастлив, граф, что вы поддерживаете мою идею. По всем уездам и волостям я создаю сейчас крестьянские союзы. Конечно, из тех, кто крепко и прочно связан с землей, а следовательно, обладает и национальной сознательностью, a не из всяких бродяг и голытьбы. Вскоре я созову съезд представителей крестьянских союзов, и они выделят в Центральную раду своих представителей.

Шептицкий ободрительно кивнул:

— Божий промысел управляет вашим дальновидным умом. Однако вашу гениальную идею стоит развить. Ничего не поделаешь пан профессор, — снова вздохнул он, — но, вопреки вашей блестящей концепции, украинские рабочие все-таки существуют на Украине. Необходимо, чтобы этот, как сейчас говорится, пролетариат также прислал своих послов в Центральную раду. Тогда для украинских дел не будет страшен и лозунг: “Да здравствуют Советы!” Вы ведь направите деятельность Советов на борьбу за национальное возрождение, а не на потакание темным плебейским инстинктам и опасной большевистский фразеологии. Это будет нелегко пан профессор, от всего сердца сочувствую вам и молю бога о помощи.