Спасайся кто может - Марина Серова

— Я всю жизнь считал ученых какими-то особенными людьми. Всегда завидовал им. И преклонялся в их лице перед человеческим разумом. Мне казалось, что именно этим людям удалось, как это говорится… ухватить бога за бороду… Но теперь мне кажется — они промахнулись…

Я поразилась, заметив у него на глазах слезы. Было такое ощущение, что человек переживает крушение всего того, что привык считать истиной.

Я попыталась смягчить удар, произнеся несколько банальных фраз. О том, что не все ученые таковы и среди них много прекрасных людей…

Но он не слушал меня, хотя и кивал в знак согласия головой.

Да и что я могла сказать ему нового? Да и нет в нашем языке слов, которые могут вернуть человеку утраченную веру…

Тем не менее мы проговорили полночи.

А под утро я все-таки сломалась и провалилась в тяжелый беспокойный сон. А утром вертолет унес меня в Уфу, откуда уже самолетом меня переправили в Москву.

Болезнь оказалась значительно серьезнее, чем я думала. Воспаление легких я все-таки заработала… Хотя Зинаида Алексеевна его и не услышала.

Так ведь она была не по этому профилю…

Глава 10 Вот и сказочке конец…

В больнице меня окружили такой заботой, что я не только поправлялась с третьей космической скоростью, но и сильно прибавляла в весе.

Организм, не привыкший к «прекрасному ничегонеделанию», спешил воспользоваться случаем и обрасти жирком.

А это меня не радовало.

Не то чтобы у меня были проблемы с весом, но какой женщине приятно услышать от соседки по палате такой, например, сомнительный комплимент:

— Какая же ты пухленькая, так бы тебя и съела.

Я сама чуть было не съела ее за эти слова, но виду не показала и с ангельской улыбкой ответила ей в том же духе:

— Ну, куда мне до тебя. Хотя, ты не поверишь, я всегда мечтала быть полной.

После чего мы не разговаривали дня три. Несмотря на то что относились друг к другу с большой симпатией.

Томуська — так звали мою соседку — буквально не отходила от меня первые дни, проводя у моей кровати дни и ночи. И я была ей за это бесконечно благодарна.

Но у нее был один маленький недостаток — она обожала говорить людям гадости. А вот по отношению к себе не выносила даже самого безобидного критического замечания.

Теперь, когда я пошла на поправку, она стала особенно острой на язык, и время от времени ее приходилось ставить на место.

Несколько дней у меня уже была нормальная температура, и вся эта сытая спокойная безмятежность начинала мне надоедать.

И будь на то моя воля, я бы с радостью сделала ноги из этого богоугодного заведения. Но клиника была не простая, а ведомственная, и дисциплину в ней нарушать не полагалось.

Поэтому все чаще я уходила в мир вымышленных страстей и приключений, листая страницы остросюжетных романов и повестей.

Все-таки у меня, наверное, на самом деле что-то с головой не в порядке, правильно заметила Томуся. Я еще вскрикивала по ночам и беспокоила соседей, а днем уже жаловалась на скуку.

* * *

Однажды утром молоденькая санитарка вошла в нашу палату с таким сияющим и одновременно загадочным лицом, что все «болящие» приподнялись на своих кроватях, ожидая услышать что-то совершенно необыкновенное, хотя давно должны были привыкнуть к тому, что с такой же физиономией она приглашала и на «клизмопроцедуры». Такой уж был у нее характер.

Я на эту удочку уже не попадалась и продолжала читать очередной детектив, поэтому смысл ее слов не сразу дошел до меня.

Слова ее я никак не могла принять на свой счет.

— Так что прикажете мужу передать? — давясь от смеха, в третий раз спросила санитарка.

Видимо, лицо у меня в этот момент было смешное.

Подруги наперебой предлагали варианты ответа, заразившись от Томуси патологическим остроумием:

— Скажи, пусть уматывает, откуда пришел.

— И цветы эти ты ему в морду швырни.

— Надо же, две недели не заявлялся, а тут пришел.

— Видимо, надоел он молодке-то — так сразу о жене вспомнил.

— Правильно, Юлька, и до тела его минимум два года не допускай. Пусть подлец помучается.

— Ой, девки, да она же позабыла, что замужем, видишь, как лобик хмурит, пытается вспомнить, как он выглядит.

— Имя запамятовала…

— Швы от смеха разойдутся, — наконец нарушила я обет молчания, пытаясь успокоить не в меру разрезвившихся девиц.

Но слова эти привели к прямо противоположному результату — их смех теперь напоминал истерику, и кое-кто уже сползал с кровати, держась за ту или иную часть тела. У кого что болело.

С выздоравливающими такое случается.

Я попала в глупейшую ситуацию.

У меня в Москве было не так уж много знакомых, тем более таких, которым пришло бы в голову представляться моим мужем. Хотя и это уже вполне достаточный повод для недоумения.

Но ведь и соседки были осведомлены о моем семейном положении. Именно это и вызвало у них такую бурную реакцию.

К их незамужней подруге, откуда ни возьмись, заявляется супруг, а она при этом еще строит уморительные гримасы. Было от чего кататься по полу.

В результате я выскочила из палаты с лицом, искаженным ненавистью к неведомому шутнику.

— Сейчас тебе не поздоровится, — зловещим шепотом бормотала я себе под нос по пути к «нумерам». Так местные острословы прозвали комнату свиданий.

Но уже через мгновенье и думать забыла о своих угрозах.

— Но почему «муж»? — вместо приветствия воскликнула я, увидев своего посетителя.

Идя сюда, я мысленно перебирала в голове всех своих московских знакомых, но мне и в голову не могло прийти, кого я встречу на самом деле.

Многие годы это был самый главный человек в моей жизни. Человек, которого я грешным делом возвела в кумиры и считала образцом для подражания…

Короче — это был Гром.

С букетом роз, в элегантном сером костюме, он был неотразим, и несколько пар женских глаз уже облюбовали его в качестве объекта пристального внимания.

— А кем я, по-твоему, должен был представиться? — спросил он с едва заметной улыбкой, из чего я сделала вывод, что командир пребывал в замечательном настроении.

— Ну, товарищем по работе… — смутилась я, потому что внезапно эти слова показались мне глупыми и бездарными.

— Башкирский волк тебе товарищ, — уже с откровенно голливудской улыбкой заявил Гром.

И я не поверила своим глазам.

Таким жизнерадостным я не видела его ни разу в жизни.

Неожиданно мне пришла в голову мысль, настолько нелепая и фантастическая, что, наверное, я никогда не смогу вспоминать о ней без смущения.

Мне даже неловко об этом сказать. На какую-то долю секунды, не больше, мне показалось, что Гром пришел делать мне предложение.

И от моей «аристократической бледности» не осталось и следа. А до этой минуты я считала, что вогнать меня в краску не сможет уже ничто на свете.

Только не подумайте, что я мечтала об этом долгими бессонными ночами. Ничего подобного.

Просто представить себе Грома в качестве… Нет. Об этом даже смешно говорить.

— Что случилось? — спросила я.

— Ничего, — ответил Гром, — просто пришел навестить заболевшего товарища, как ты сама только что сказала. А если подробнее — то лучше выйдем на свежий воздух.

Я начала догадываться, что прекрасное настроение Грома было вызвано какими-то успехами по работе. И он пришел сообщить мне именно о них.

А значит, успехами этими в какой-то степени был обязан мне. И ему не терпелось поделиться со мной своей радостью.

В больничном дворе было несколько удобных лавочек в тени вековых деревьев, где мы спокойно могли поговорить без посторонних ушей и глаз.

Туда мы и отправились. И как только оказались на месте — продолжили разговор.

— Ну, — вновь улыбнулся Гром, — теперь спрашивай.

— О чем?

— О птичках.

— Ну и как там птички?

— Хреново. Все передохли. А перед смертью тебя поминали. Добрым словом, между прочим.

— Спасибо.

— Не за что.

Может показаться, что мы сошли с ума, но на самом деле мы вспомнили разговор, состоявшийся несколько лет назад. Мы тогда находились на волосок от смерти и болтали всякие глупости, чтобы хоть как-то скрасить момент ее ожидания.

Нам тогда удалось выкарабкаться, но память об этих минутах останется на всю жизнь.

И то, что Гром вспомнил сейчас о тех днях, говорило о многом. Тем самым он сокращал дистанцию между нами, насколько это возможно было в принципе. И я вновь почувствовала себя не столько его подчиненной, сколько боевым товарищем. И разговор приобрел совершенно другую тональность.

Можно было на время забыть о субординации и говорить не с генералом, а с близким тебе умным и все понимающим человеком.

— Ну, как ты? — совсем другим голосом спросил Гром. — Приходишь в себя помаленьку?