Директива – уничтожить - Михаил Нестеров

Похоже, уже добирается. Кто же его всему этому учил? Рябов даже не подозревал, что учителем был тот, кого сейчас выносили из квартиры два дюжих санитара.

Провожая их глазами, подполковник посоветовал себе не суетиться. У него есть директива, которой можно обклеивать столбы; он ею, когда выпадет случай, обязательно воспользуется и ликвидирует Никишина, даже если потом ему придется целую вечность гоняться за заказчиком.

Еще через минуту подполковник понял, что не хочет и этого.

«А что же ты хочешь?» – спросил он себя и сам же ответил: «Сто пятьдесят и… еще сто, а потом спать».

Вошел лейтенант Могилев, который вел опрос соседей.

Отвлекаясь от собственных мыслей, Рябов потянулся к нему, как подсолнух к солнцу:

– Ну что, Иван? Удалось что узнать?

– Соседи, которые слева, говорят, что различают только голоса друг друга. Действительно, шумная семейка. Из пятой квартиры хозяйка показала, что около десяти часов вечера – еще программа «Время» не началась – она услышала какой-то шум на площадке, поглядела в «глазок» – ничего, но отметила, что у Романова щелкнул дверной замок. Потом, спустя, наверное, минут пять или меньше, топот ног. Выглянула – толпа ребят к Романову в гости заходит.

– Толпа ребят?!

– Я тоже удивился. «Какого возраста?» – спрашиваю. Она говорит: «Черт их разберет! Как мой внук». Подозвала внука – лет шестнадцать на вид, семнадцать. Как уходили, не слышала, спать легла. Другие соседи ничего ценного не сообщили: может, слышали шум, может, нет; может, в десять, а может, в одиннадцать. Со второго подъезда бабка одна сказала, что толпа пацанов останавливалась покурить у подъезда. «Знакомые, – говорю, – пацаны-то?» – «Нет, говорит, – не наши, хотя матом тоже ругаются». Да, Михаил Анатольевич, она сообщила, что они говорили про примус, – Могилев улыбнулся.

– Про примус?!

– Да.

– А та бабка, случаем, водкой не приторговывает? – спросил Рябов.

– Не знаю. А что?

– Если продает, купи у нее бутылку.

10

Со второго этажа гостиницы «Октябрьская» спускался ухоженный и отдохнувший Семенов. Остановившись в холле, он придирчиво осмотрел себя в зеркале и подошел к конторке администратора.

– Доброе утро, – улыбнулся он дежурной. – Только что заступили?

Любе Коряжиной хотелось послать этого пухлого ловеласа подальше. Еще раннее утро, а настроения никакого. Она промолчала, занявшись бумагами.

– Плохое настроение? – любезно осведомился Семенов.

Призывая все свое терпение, Коряжина оторвалась от бумаг и в упор посмотрела на незваного собеседника.

– У меня сотни проживающих, если я со всеми буду любезна, на мужа ласковых слов не хватит.

– А кто муж, – поинтересовался майор, – не Дима Романов?

И увидел, как внезапно побледнели щеки Коряжиной. Всего лишь двадцать минут назад она звонила капитану домой, потом в часть, ей сказали, что сейчас Романова нет, спросили, что передать. Она попросила, чтобы он перезвонил Любе.

Состояние Коряжиной Семенову понравилось, вынув удостоверение ФСБ, он раскрыл перед ней.

– Пожалуйста, позовите кого-нибудь, чтобы вас сменили. Дмитрия Романова сегодня ночью убили, и у нас есть подозрения, что вы причастны к этому убийству.

Пожалуй, майор ФСБ переборщил: прежде чем Коряжина появилась в его номере, прошло не менее двадцати минут: ее отпаивали водой и давали нюхать нашатырь из аптечки. Однако майор не смутился, в номере он продолжил в том же духе:

– Как вам объяснил Романов, зачем ему понадобились паспортные данные чеченцев, которые являются вашими постоянными клиентами?

Коряжина долго сморкалась в платок, тут же вытирала им глаза и твердила: «Я ничего не знаю, Диму убили, кто же это, кто…»

Семенов не торопил ее, он дал ей выговориться, наконец ее речь стала более-менее внятной.

– Один раз он пришел ко мне и сказал, что интересуется всеми чеченцами, которые останавливались в нашей гостинице.

– Как он объяснил свой интерес?

– Но он же капитан! Он из спецназа! Разве это не так?

– Так.

– Ну? – Коряжина наивно посмотрела на Семенова. – Я подняла в журнале фамилии. Он спросил, кто является постоянными клиентами и периодически останавливается в гостинице, я назвала несколько фамилий, дала паспортные данные.

– Сейчас можете назвать эти фамилии?

– Да, они часто приезжают в Самару, привозят вино. Шамсудин Мараев и Бекмерза Албаков. Они каждые две-три недели бывают здесь.

– Ну а дальше?

– Дальше? – Коряжина простодушно захлопала ресницами. – Дальше он попросил описать их внешность. Говорил, что, может быть, это те люди, которых они ищут. Я описала.

– А о чем еще вы рассказали ему?

– Больше ни о чем.

– Ну как же, Любовь Васильевна! А о паспортах? Он спрашивал, есть ли какие-нибудь дефекты на документах и такое прочее?

– Ах да, спрашивал. Албаков, Бекмерза, он такой аккуратный, а вот Мараев, он не очень, он сам весь в пятнах, голова сальная всю дорогу и в паспорте на первой странице жирное пятно. Одним словом, Мараев.

– А почему вы так хорошо запомнили этих двух?

– Ну… как вам сказать… В общем, они очень благодарные люди, свои. Понимаете, о чем хочу я сказать?

– Понимаю, о благодарности. Вы принимали от них подарки.

– Да… Но деньги не брала.

– Ну хорошо, вернемся к Романову.

– А это правда, что его убили?

– Да.

– Они?!

Семенов не ответил.

– Итак, о чем попросил вас Романов, когда вы сказали ему о своих постоянных клиентах – Албакове и Мараеве?

– Он попросил позвонить ему, когда они снова приедут, чтобы он сам смог посмотреть на них.

– Вы звонили ему?

– Два раза.

– Ему не хватило одного раза, чтобы посмотреть на них?

– Дело в том, что в первый раз Дима не сумел приехать, ссылался на занятость.

– Интересно получается. Вы знаете, что он капитан спецназа, интересуется чеченцами по роду службы и вдруг занят. Как будто речь идет о какой-то бытовой проблеме. Вам это не показалось странным?

– Нет.

– Значит, вы позвонили ему во второй раз и…

– И все. Больше я с ним не разговаривала.

– Когда вы звонили, даты можете назвать?

– На память нет, могу свериться с журналом.

– Во время свиданий с Романовым вы не слышали от него имени Антона Никишина?

– Нет.

– Последний вопрос, Любовь Васильевна. Как вы познакомились с Романовым?

– Вообще-то это личное… Мы знакомы уже два года, он как-то останавливался у нас, красивый, сильный. Короче, не прошел незамеченным. Иногда мы созванивались, встречались.

– Ну что ж, Люба, спасибо. В течение дня к вам подойдет наш сотрудник, вы к этому времени зафиксируйте на бумаге нашу с вами беседу, поставьте число, распишитесь и передайте ему. И вот еще что…

Семенов постоял в задумчивости. Сейчас нужно будет переговорить с Рябовым, пусть свяжется с Кирсановым в Таганроге, скажет, чтобы из КПЗ выпустили Албакова и Мараева, которые «думают о русской женщине здесь». Хотя при чем тут Коряжина? Если бы, к примеру, сам Семенов попросил ее о том, что в свое время она сделала для Романова, разве он стал бы хоть в чем-то упрекать ее? Нет, конечно. Просто она дала информацию не тому человеку. Она абсолютно не разбирается в вопросах подобного рода. Нет, больше он ничего не добавит, кроме:

– Спасибо, Люба.

– А мой муж? – жалобно спросила Коряжина. – Он узнает об этом?

– Лично у меня нет охоты встречаться с ним. До свидания.

11

МОСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ

Иван Григорьевич Дробов встречал сына на террасе огромной дачи, недалеко от станции Апрелевка Московской области. Он лениво посматривал из-под седых бровей на высокую фигуру Григория, идущего по участку вдоль молодой посадки елей.

Рукопожатия были крепкими у обоих. Иван Григорьевич даже не предложил сыну выпить: во-первых, рано, всего половина первого, во-вторых, Григорий почти не пил. Поэтому на столе вскоре появились чай и домашнее печенье.

Передав отцу несколько сувениров, привезенных из Испании, Григорий быстро выпил чай и набил трубку табаком.

– В Мадриде был? – спросил отец, откладывая в сторону безделушки.

Григорий в знак согласия качнул головой: вопрос, лишь бы задать, отец знал об этом еще за две недели до поездки Григория в Испанию. Из вояжа он вернулся четыре дня назад.

Отцу исполнилось восемьдесят шесть лет, шестьдесят лет назад он тоже был в Испании, только миссии у них были разные: отец воевал там, а сын просто ездил отдыхать. Сейчас старик наверняка заведет разговор об Испании, предаваясь воспоминаниям.

– Бывал я там, – сухо перхая, проговорил Дробов-старший. – Одно время жил в Карабанчеле, пригороде Мадрида. С самим Педро Чэком встречался, секретарем испанской компартии.

Григорий, зная об испанской экспансии отца наизусть если не все, то большую часть, с полчаса выслушивал старика.

От нахлынувших воспоминаний Иван Григорьевич слегка посерел лицом и невольно поглаживал правой рукой искусно сделанный протез. Понемногу успокаиваясь, он произнес, поднимая глаза на сына: