На реках вавилонских - Юлия Франк

Во второй половине дня мне надлежало прийти в служебное здание, комната 201. Явка по поводу трудоустройства. Пятнадцатая или двадцатая — я считать перестал. Когда меня вызывали, я шел. Как всегда, в коридоре собралась толпа ожидающих. Воздух был сырой и тяжелый, словно людские усилия и терпение скопились в нем и нависали плотным облаком. Ожидающие листали журналы. Когда вызвали человека, сидевшего со мною рядом, он сунул мне в руки свой журнал. Старый, августовский номер. Еще ни разу не случалось, чтобы какой-нибудь журнал обошелся без статьи про страну, из которой я приехал. На сей раз статья называлась: "Заключенные. Психический шок побуждает арестантов к правому радикализму". Но страницы с этой статьей были вырваны. Я сложил журнал и передал его дальше налево. Женщина рядом без конца благодарила.

— Пишке!

Я встал.

— Ну, как поживаешь? — Правой рукой Люттих похлопал себя по кожаному жилету, и, найдя, что искал, левой извлек наружу пакетик табака.

Я закрыл за собой дверь.

— Спасибо. А вы как?

— Пфф. Если честно, то от здешней работы меня тошнит, но кто›е просто так откажется от места чиновника. При нынешнем состоянии рынка труда. — То ли он мне подмигивал, то ли ему в глаз попала крошка табака, этого я выяснять не собирался. — Да, всем нам нелегко приходится. — Он достал листок бумаги и спрессовал табак.

— Нелегко?

— Да уж. — Он скатал самокрутку, лизнул ее, заклеил и сунул за ухо, потом стряхнул крошки с газеты в корзину для бумаг. — Не хочешь ли присесть? — Крошки табака рассыпались и остались лежать вокруг корзины. Люттих сложил газету, встал и занялся кофеваркой. — Выпьешь чашечку?

Я кивнул. Он протянул мне чашку и подвинул по столу коробку с картотекой, при этом немного кофе выплеснулось из чашки, но не на стол, а мне на брюки. Я взял у него чашку.

— Спасибо, — сказал я, прежде чем он успел что-то произнести, и открыл коробку.

— В сущности, тебе туда и заглядывать незачем. Актеров по-прежнему никто не ищет. И сказать по правде, за десять лет, что я здесь сижу, актера искали всего один раз. Он должен был играть узника концлагеря.

Люттих все снова и снова рассказывал мне про этот единственный за десять лет его работы случай, когда официально предлагалось место такому, как я, но никто из знакомых ему безработных актеров занять его не смог, поскольку заявка была отозвана — возможно, кандидата давно нашли через другую посредническую контору или в собствен но ной кинокомпании и вовсе не собирались устраивать пробы кому-то из множества незнакомых безработных актеров, якобы чтобы не внушать напрасных надежд, а на самом деле, как я уже объяснял Люттиху, когда он несколько месяцев назад впервые рассказал мне эту историю, — потому что предполагалось: безработный актер не зря ходит без работы, он явно бездарен и не имеет успеха, так что его не пристроишь, не найдешь ему места, и уважения он не заслуживает. Мое объяснение Люттих, очевидно, забыл сразу же после того, как впервые услышал, поскольку он продолжал без конца рассказывать мне ту историю и, по-видимому, не помнил, что уже не раз ее рассказывал, и что я объяснил ецу, в чем тут дело. Я на Люттиха за это не сердился, в конце концов, ему приходилось время от времени видеть безработных актеров. Наверно, он хотел удостовериться, что рассказал эту историю каждому, чтобы наш брат не смущал его всякий раз своим полным надежды взглядом. Здороваясь с ним, я ему в угоду опускал глаза и поначалу избегал его прямого взгляда, — чтобы он не считал меня дураком или нахалом, а только безнадежно-обнадеженным, каковым я поэтому мог беспрепятственно оставаться.

Люттих закурил самокрутку и затянулся. Я ждал, когда он выдохнет дым, но, как часто бывало, он, казалось, этого делать не собирался, — я не услышал выдоха, не увидел дыма, который он рано или поздно должен был выпустить изо рта или из носа.

Я попытался назаметно за ним понаблюдать. Наши взгляды не должны были встретиться. Но ничего не происходило — казалось, Люттих проглотил дым вместе с собственным дыханием, возможно, дым растворился у него внутри или вышел из его тела через отверстие с другой стороны. Со второй затяжкой Люттих не торопился.

— А что бы тебе попытать счастья с твоей первой профессией? Я все время получаю заявки на электриков. Вот, например, вакантное место, — он указал сигаретой на какую-то карточку.

— Да. — Я нерешительно взял эту карточку в руки.

— Что у тебя вышло с последним предложением? Ты же хотел туда устроиться?

Я сделал пренебрежительный жест рукой, чтобы избавить себя и Люттиха от слова "отказ". Однако Люттих выжидательно смотрел на меня.

"Те уже кого-то нашли", — пришла мне в голову фраза, и я почувствовал, что зубы у меня, пожалуй, сжаты чересчур плотно, и по участливому взгляду Люттиха понял, что он ожидал увидеть меня более страждущим, чем я оказался на самом деле. Я положил карточку на стол между нами, и он ее взял.

— Ты должен пробиться, парень. Только не падай духом. — Не выпуская из рук визитную карточку, Люттих пристально смотрел на меня. Потом провел этой карточкой по своей окладистой бороде. Я прямо чувствовал, как его взгляд скользит по моему лицу с выражением сочувствия и недоумения — чем я недоволен? — пока не остановился опять на аккуратно прибранном письменном столе. Без малейшего усилия, словно воздуха для этого совсем не требуется, или же словно в любой момент его жизни ему вполне хватает воздуха для того, чтобы произносить слова, он сказал:

— Может, нам стоит сосредоточиться и поразмыслить, не сможешь ли ты заняться чем-нибудь другим?

Я посмотрел на него, задумался и, глядя в окно, задался вопросом: какие идеи касательно меня могли сегодня прийти ему в голову?

— Вот, например, в Шлезвиг-Гольштейне ищут двух осеменителей. Кроме шуток, там есть большая усадьба, и им требуются два осеменителя.

— И такие заявки пересылаются в Берлин?

— Иногда их рассылают по всем федеральным землям, у всех должны быть равные шансы.

— Равные шансы, — нерешительно кивнул я.

— Что такое? Ты хотел бы этим заняться?

— Не знаю, гожусь ли я в осеменители. Смотрите-ка: рост, если я вытянусь, — сто шестьдесят один сантиметр. — Я не встал с места, а только сидя выпрямил спину.

Люттих рассмеялся.

— При чем тут рост, Пишке, дружище, там у них есть брызгалки и все такое прочее. Во всяком случае, здесь о росте как об условии ничего не говорится.

— Вы, если не ошибаюсь, выросли в Берлине, господин Люттих?

— Верно, вся моя жизнь прошла в южной части Берлина, там я вырос, ходил в школу, работал, влюбился, женился, развелся, — всё в Берлине. — Он смеялся с очень довольным видом.

Я покачал головой.

— Осеменитель должен быть самое малое такого роста, чтобы вытянутой рукой достать до внутренностей коровы.

— Ты что, специалист?

Я опять покачал головой.

— Состоял в сельскохозяйственном прозводственном кооперативе.

— Вот как? Тогда просто возьми скамеечку или лесенку. — Люттих едва сдерживал насмешливую улыбку.

— Лучше не надо, я боюсь высоты и склонен к переохлаждению. Шлезвиг-Гольштейн означал бы для меня верную смерть от холода.

Люттих опять пододвинул ящик с картотекой поближе к себе и стал просматривать карточки.

— Признайся: истинной причиной твоего бегства был четко выраженный ужас, животный ужас. — Он засмеялся и захлебнулся дымом, который явно еще сидел у него в тончайших разветвлениях легких. — Бежал от коллективных выездов на сельскохозяйственные работы, верно? — Пепел с люттиховой сигареты упал на ящик с картотекой, но он как будто этого не заметил.

Я покачал головой. Одна лишь мысль о том, как правдиво обрисовать Люттиху достоинства и недостатки такой помощи в уборке урожая, приводила меня в изнеможение, как и мысль о том, чтобы открыть ему истинные причины моего бегства. Глаза у меня слипались.

— Не засыпай, Пишке, тут у меня кое-что для тебя имеется. Как насчет того, чтобы переучиться на машиниста подземки? Дружище, это означало бы надежную карьеру служащего, понимаешь, из системы берлинских транспортных предприятий ты бы, в сущности, уже вылететь не мог.

— Машинист подземки?

— Ну что ты на меня уставился? — Люттих погасил сигарету и похлопал меня по плечу. — Мой свояк, билетный кассир, кормит всю семью, пенсия ему обеспечена, они даже строиться начали.

— Строиться?

— Дом строят. Понимаешь: дом. — Он сделал размашистое движение рукой, конечно, для того, чтобы я мог представить себе размер дома.

— Я должен построить дом? — Я удивленно взглянул на Люттиха. Мне еще никогда не приходило в голову построить себе дом.

— Ах, я уже вижу — тебе это ни к чему. Для дома нужна целая семья. А где тебе ее взять? — Он затянулся сигаретой, его мнимое сочувствие обернулось ласкающим душу самодовольством. — Тц-тц — тц, это не так-то просто. — Пока он продолжал рыться в картотеке, ему явно не хватало подходящей темы для разговора, однако, верный своей роли посредника, он настойчиво ее искал. — Но как машинист подземки ты получишь кредит.