Злато в крови - Татьяна Мудрая

Мне виделось, что я еще живу в том великолепном доме на севере, который Дэнни загромоздил своей Великой Железнодорожной Симфонией из жести, фанеры, дерева и картона, заставив весь подвальный этаж огромного здания объемной панорамой роскошной природы и архитектурных излишеств, по которой непрерывно разъезжают крошечные поезда, в крошечных вагонах которых сидят лилипутские пассажиры. И простецу Торну, и в равной степени мне, куда более искушенному в европейской цивилизации, эти люди казались живыми, а зрелище их непрестанного снования взад-вперед — завораживающим. Только вот почему-то они не высаживались наружу и не заполняли собой рукотворный пейзаж.

Но тогда я был вовсе не дома. Кто-то перенес меня в царство еще более крошечных застывших фигурок — людей, странных животных, экзотических кустов, лиан и деревьев, цветов и злаков. «Это брошенное царство Мидаса, — шепнул мне бесплотный голос. — золото, позабытое на века, похороненное в горах и глубоко под землей». В самом деле, небесного огня здесь было не видно — только странное холодное мерцание.

Я было обрадовался: какую драгоценную игрушку я мог бы принести Дэнни и тем самым развеять его всегдашнюю хандру, его безысходную браваду!

«Нет, — раздался прямо над моим ухом его тихий голос. — Мне это не подойдет. Разве ты не чувствуешь, что они до сих пор живые, эти существа, но это жизнь, глубоко скрытая и надежно запрятанная в дорогой панцирь?»

— Что же мне делать? — спросил я вслух. — Я уже успел полюбить их.

Мой голос показался мне чужим, он раздавался как будто из поднебесья.

— Что делать? Для этого тебе стоит лишь глянуть на себя, — отозвался он насмешливо. — Жаль, во всей земле не найдется зеркала подходящих размеров и чтоб оно вдобавок не испугалось отражения.

Я бросил взгляд вниз. Там, в мутно искрящемся золотом песке, мелком, как пудра, я узрел нечто вроде кривого серого ятагана. «По когтю узнают льва, — хихикнул Дэнни. — А ты — неужели не узнал по своему когтю, что ты дракон? Дракон, повелевающий светом небесным?»

И я понял, кто я есмь, и узрел себя будто со стороны: огромные лазурные крылья с перепонками, янтарные чешуи, светлая корона из четырех прямых рогов, клубящиеся усы около горной гряды белейших клыков.

— Разве я смогу их оживить? — в отчаянии спросил я себя в полный голос. — Мое пламя лишь сожжет этот прекрасный малый мир — или обратит в нечто текучее.

«Однако ты его уже освещаешь солнечным светом чешуи, — ответили мне. — Дохни на него горячим паром из своих ноздрей — и увидишь поболее».

Тогда я набрал в свои легкие внешнего тепла и выдохнул из обеих ноздрей нечто вроде фиолетового тумана; туман поднялся кверху, сгустился и пролился дождем. В лучах моего свечения этот влажный и трепетный мир засиял: сначала реки оделись как бы голубоватой пленкой тончайшего катаного золота, затем люди засияли червонным, деревья и травы — зеленым, рыбы и звери — бледным белым золотом. А когда на лугах появились ярко-алые бутоны тюльпанов, я вспомнил, что в моей Серениссиме стеклодувы получали самый дорогой карминный оттенок стекла, напыляя на него золотой порошок и обжигая в печи.

— Вот, я сделал, — сказал я, — но они все неподвижны. Моя холодная кровь не может дать живой жизни: только мертвую.

— Перед тем, как дать сказочному герою живую воду, — рассудительно ответил мне Лоран, который только что появился рядом с Дэнни, — его поливают мертвой водой, чтобы возродить нарушенную плоть и дать ей постоянство. Здешние золотые фигурки — это клад Белых Инков, частью сокрытый, частью расплавленный, чтобы можно было его разделить, а многое я поднял со дна моря вместе с потонувшими испанскими галеонами — разбитое, раздробленное на куски. Здесь всё царство земное в лицах и образах, но оно не может воплотиться. Дыши еще, чтобы придать ему форму, и не думай ни о чем более!

И я почувствовал, что моя кровь легко и изобильно истекает из ноздрей, повисая над этой микроскопической вселенной холодным сияющим облаком, наполняя ее жилы и ее плоть моей собственной жизнью, — и это была сама радость. Мир обретал законченность, а я — я умалялся и переставал быть хищной тварью Начала Времен, на юных берегах Златой Страны становясь просто…

Тут меня разбудили, и о том, что последовало за этим, вы знаете не хуже меня.

Глава третья. Грегор

Это было в дни, когда мы в очередной раз открыли Америку через форточку. То бишь, не Америку, а, скорее, островную Японию — и чувствовали себя этакими коммодорами Перри, снимающими со Страны Восходящего Солнца блокаду залпом мощных корабельных орудий. Только Динан — это вам не страна Ямато. Далеко не. Скорее уж Китай со своими вездесущими и повсюду свой нос сующими хуацяо. Это если прибегнуть к эзопову языку иносказаний. Скажем просто: незаметно пропитавшись неким то ли передовым, то ли архаическим, но довольно симпатичным мировоззрением, запустив по десятку подспудно руководящих иммигрантов в свою торговлю, науку, культуру, экономику и политику, мы как-то враз обнаружили, что все они родом с небольшого, но гордого острова где-то в Атлантическом Океане. С населением миллионов этак в пятьдесят. И что там произрастает симпатичного вида цивилизация, вполне даже европеоидная, можно сказать.

И настало время паломничества…

Мы толпились вокруг конечных пунктов прибытия, благоговели и пытались поменьше вредить бурнокипящей жизни — как человеческой, так и растительной, — будто совершали мекканский хадж. Старшие, как могли, отваживали младших нахалов: поговаривали, что местные власти кое-что в нас поняли и принимают более-менее адекватные меры по поводу. Никто, впрочем, не мог указать, какие именно: говорили также, что всё это касается крупных городов. Я же пребывал тогда в прескверном, прямо самоубийственном настроении и в мелкотравчатом населенном пункте, окруженном форменными трущобами неаппетитного вида и запаха — исключительно по причине того, что посреди главной площади высился совершенно чудовищный по красоте католический собор в стиле местной неоготики. Его должно было хватить мне на добрую неделю, как, впрочем, и трущобных…м-м…впечатлений.

Что до причин моего тогдашнего уныния, их было несколько.

Приключение с Мемнохом и другими — теми, кто поймал меня на блесну моего собственного глаза, украв его в одном мире и вернув в другом, но с меткой наподобие радиоактивной. Теми, кто извращенно насиловал меня, заставляя торговать некими знаниями и иллюзиями, в которые я сам не верил. Это лежало на моем сердце тяжким грузом, и чтобы его снять, нужны были незаурядные силы и душевное мужество.