Донская либерия - Николай Задонский

Кондратий Афанасьевич сдвинул густые брови, коротко племянника обрезал:

– Слыхал. Не пущу.

Ребята смутились. Булавин продолжил:

– Война не сегодня кончается, успеете каждый в свой черед в походах побывать… А сейчас, Левка, ступай покличь ко мне атамана Некрасова.

Левка вышел. Никишка стоял недовольный. Отец подошел к нему, ласково положил руку на плечо:

– А тебя, Никиша, я с собой возьму, как на Азов пойдем… только о том до времени не болтай.

– Лучше бы тут сидел, – вмешалась неожиданно Галя, – в Азове, говорят, десять тысяч солдат, да сто пушек выставлено.

– А кто ж говорит, донька? – насторожился Булавин.

– Да по всей станице бают… Фролова Василия девки сказывали, будто сам царь с войском огромадным сюда для расправы над бунтовщиками идет…

– Я от черкасских казачат о том же слыхал, тятя, – подтвердил Никита.

Булавин сразу посуровел.

– Губернатор азовский и тайные враги брех сей в народ пускают, дабы ослабить нас… Чую, множество недругов вокруг меня! – Кондратий Афанасьевич помолчал, вздохнул, потом, обратившись к сыну с неожиданной мягкостью и легким укором, промолвил: – А ты, Никита, меня одного оставить тут хочешь?

На глазах у мальчика навернулись слезы, он прижался к отцу, тихо, смущаясь, произнес:

– Никуда я не хочу от тебя…

Галя с пылающим лицом подошла к отцу с другой стороны, прошептала страстно, как клятву:

– И я, тятя родный, никогда, никогда тебя не покину. До самой смерти!

… Хотя Игнат Некрасов постоянно возражал войсковому атаману и спорил с ним, Булавин все же любил и уважал Некрасова более других своих атаманов и полковников. Знал, что этот упрямый, крепкий как кремень казак всецело предан делу, и помыслы его направлены лишь к общей пользе, и никогда он не предаст, не изменит, не отступится…

Прощаясь с Некрасовым наедине, высказал Кондратий Афанасьевич свои сокровенные мысли. Признался, что не так страшат его государевы войска, как действия тайных недругов, и что не очень-то верит он даже своим старши?нам, посему и остерегается открываться перед ними.

Некрасова признание войскового атамана нисколько не удивило. Сказал просто, дружески:

– Я давно подмечаю, Кондратий Афанасьевич, как ты на две стороны озираешься… На Волгу-то пошто меня не пустил? Ссоры со старши?ной не желаешь… а сам ведаешь, сколь сильней были бы мы, кабы на Волгу вышли.

– Догадлив ты, Игнат, – невольно улыбнулся Булавин. – Я сам толковать хотел о том, чтоб забрал ты с Хопра более надежных Лунькиных вольных, да на Волге с Ивашкой Павловым соединясь, шли бы к Царицыну… вольность нашу казацкую всюду утверждали б…

– На царское милосердство, стало быть, не дюже полагаешься? – насмешливо сощурив глаза, спросил Некрасов.

– Чего ж полагаться, коли вышним командиром государевой рати поставлен брат убитого нами князя Юрия… Я на днях царю Петру другую отписку послал, прямиком пояснил, что собрались мы не для войны с ним, но ежели его полки станут разорять наши казачьи городки, то мы будем противиться всеми реками… Ну, а коли осилят они нас, – задумчиво продолжал Булавин, потирая собравшиеся на лбу морщины, – придется впрямь на Кубань-реку, к землякам своим подаваться…

– Там кто у тебя из ближних-то?

– Брат, племянники… наших донских и донецких верховых казаков много…

– Вот и порешим с тобой: буде начнут по Дону и Донцу теснить казаков царевы ратные люди, то мне, не мешкая, знак о том подай, соберемся вместе в Цимле, оттуда на Кубань шлях прямой лежит…[24]

Булавин, продолжая находиться в задумчивости, кивнул головой. Некрасов, силясь отгадать думы войскового атамана, пристально посмотрел на него, неожиданно вздохнул:

– Не родная нам на Кубани земля, Кондратий Афанасьич, и слезы человечьи там не слаще, да что поделаешь? Живыми в руки врагов нам попадать нельзя…

– Что впереди будет – один бог ведает, Игнат, – ответил со вздохом Булавин. – В готовности же ко всяким случайностям быть нам следует, и о сборе в Цимле положим с тобой накрепко. Благодарю, друже, за преданность твою, службу верную, советы добрые… А теперь накажи есаулам и сотникам нашу вольницу в Паньшином сбирать, а сам с казачьей полсотней ступай в Пристанский городок, чини, как говорено меж нами… Да Луньку Хохлача построже моим именем от своевольства остереги… Не могу забыть, сколько людей он, дурень, на Курлаке загубил.

– Попробую образумить, только надежды что-то нет, – сказал Некрасов. – Упрямый, черт! Ему хоть кол на голове теши!

– Розыском войсковым припугни, ежели дуровать будет.

– Ладно, постараюсь, Кондратий Афанасьич…

Атаманы крепко обнялись, поцеловались. Булавин вспомнив, добавил:

– Да возьми с собой племянника моего Левку… Хлопец смелый, горячий, ты опаси его где нужно, и посылки всякие ко мне с ним отправляй без сомненья… Прощай!

IX

Узнав о том, что Кондрат Булавин взял Черкасск и избран войсковым донским атаманом, запорожцы вновь заволновались.

Собранная 13 мая рада была особенно бурной. Сиромашные казаки с кулаками лезли на кошевого и куренных атаманов, кричали:

– Для чего не дозволили нам идти великим постом к Булавину? Для чего и ныне возбраняете?

Кошевой Гордеенко, обливаясь потом, оправдывался:

– Ныне войску запорожскому подняться невозможно, панове, потому семьдесят шесть наших казаков посланы за государевым жалованьем в Москву и там их заневолят, ежели мы за донских поднимемся…

Сиромашные, перебивая кошевого, завопили:

– Нечего его слушать. Заелся казацким хлебом! Скинуть с кошевья к чертовой матери!

Гордеенко хотел послушно атаманскую палицу положить, но его остановили еще пущим криком:

– Не смей класть, тогда скажем, как совсем не годен будешь, собачий сын! А сейчас вели быть походу… Да укажи за конями в табун войсковой послать, да полковников и войсковые клейноты отпустить…

И быть бы по «воле товариства» тому походу, если б не чрезвычайное происшествие. В открытых сечевых воротах показались монахи, присланные для увещания буйных сечевиков Киево-Печерской лаврой по приказу князя Голицына. Несколькими рядами, в черных рясах и клобуках, с хоругвями, иконами и крестами надвигались они, подобно темной туче, на запорожцев и оглушительно ревели:

– Царю небесный утешителю душе истинной…

Запорожцы-храбрецы натиска не выдержали, малость попятились. А монахи, вращая сверкающими очами, тыкали иконами прямо в морды сечевикам, устрашали:

– Зрите, како в геенне огненной над ворами и смутьянами расправу чинят!

На иконах впрямь многие разглядели, как рогатые и хвостатые дьяволята поджаривали на чурках живых чубатых запорожцев. Монахи же продолжали вещать без устали:

– И вам, нечестивцам, тако гореть, коли на сатанинское булавинское прельщение склонитесь. Бойтесь злоехидных козней лукавого! Покайтесь, безумцы!

Запорожцы, поснимав шапки, ошалело крутили головами и, отплевываясь, пробирались потихоньку к воротам.

Так была сорвана киевскими черными попами запорожская сечевая рада.[25]

Но вскоре после этого запорожцы получили грамоту булавинского атамана Семена Драного, собиравшего на Донце войско для защиты казачьих городков.

«Для того разорения, – сообщал атаман, – идет с русскими полками князь Василий Володимирович Долгорукий, хотя наши казачьи городки свести и всю реку разорить. И мы войском походным ныне выступя стоим под Ямполем, ожидаем к себе вашей общей казачей единобрацкой любви и споможения, чтоб наши казачьи реки были по-прежнему, и нам бы быть казаками как было искони казачество и между нами казаками единомысленное братство. И вы, атаманы молодцы, все великое войско запорожское учините к нам походному войску споможение в скорых числах, чтоб нам обще с вами своей верной казачьей славы и храбрости не утратить. Также и мы в какое ваше случение рады с вами умирати заедино, чтоб над нами Русь не владела и общая наша казачья слава в посмех не была».

Простые, сильные и убедительные слова этой грамоты дошли до сердца. Велика была казацкая единобратская любовь! Не стали больше слушать черных попов запорожцы, конные и пешие двинулись на помощь донским казакам. Конные, загонами в двести-триста человек, «купя кумач и сделав себе знамя», пробирались степными дорогами, пешие сиромашные казаки плыли на лодках с песнями:

Ой, як тяжко в свити стало,Бо ти прокляти паниИз нас шкуры поздиралиТа пошили жупани.

И кошевой, хотя войсковых клейнот охотникам не дал, а препятствий никаких не чинил.

Дьяк, приехавший в Сечь из Киева, полюбопытствовал:

– Куда казаки конные и пешие путь держат?

Кошевой, потягивая вниз сивые усищи и пряча под ними смешок, ответствовал:

– Пошли те казаки и впредь многие пойдут для заготовки лесных припасов на реку Самару с нашего войскового ведома, а не бездельно…