Донская либерия - Николай Задонский

Игнат Некрасов, спешив сотню казаков, быстро справился с войсковым атаманом и небольшой кучкой верных ему старши?н. Они были избиты, связаны, взяты под стражу.

Явившийся вслед за тем Зерщиков произвел тщательный обыск в доме войскового атамана, но, к удивлению своему, кроме ковров и разной рухляди, ничего не обнаружил. Зерщиков закусил от досады губы. Ведь точно знал, сколько золота и серебра и дорогих вещей хранилось еще недавно в кованых сундуках Лукьяна. Куда же все это делось?

Зерщиков произвел затем обыск в домах других арестованных старши?н – всюду то же самое, большая часть пожитков исчезла. Правда, Илья Григорьевич ухитрился уже загнать на свой баз добрый косяк рысаков из табуна войскового атамана, успел воспользоваться и кое-каким старши?нским имуществом, а все же обидно, что уплывало из рук богатство, на которое давно зарились вороватые его глаза…

Между тем Булавин находился у брата в Рыковской станице и впредь до выборов нового войскового атамана в Черкасск приезжать не собирался. По-видимому, он соблюдал старый казацкий обычай, по которому выдвигаемые кандидаты удалялись, чтоб не стеснять свободы выборщиков. В донесении царю азовский губернатор, отмечая, что Булавин в Черкасск не показывается, писал: «А для управления воровского своего замысла в Черкасской присылает от себя единомышленников своих Игнатия Некрасова и Семена Драного, которые чинят непрестанно круги и выбирают войскового атамана».

Кондратий Афанасьевич в Рыковской станице чувствовал себя как дома. Рыковские казаки, среди которых были братья, много родных и друзей, являлись главной его опорой в донском понизовье. Племянник Левка, сын Акима, восторженный почитатель дяди Кондратия, создал для него даже небольшой охранный отряд из рыковских казачат. Посланный следить за Булавиным шпион доносил: «А совет у него о всем непрестанный с рыковцами».

Когда Зерщиков сообщил о результатах обыска у войсковой старши?ны, Булавин приказал произвести строгий допрос. Лукьяна Максимова, Ефрема Петрова, Обросима Савельева, Никиту Саломата и Ивана Машлыченко посадили в лодку и под надзором Игната Некрасова повезли из Черкасска в Рыковскую.

Здесь били их плетьми, допрашивали о пожитках. Лукьян Максимов и Ефрем Петров признались:

– Пожитки свои, боясь воровского умышления, отвезли мы в Азов, о чем губернатору Толстому ведомо…

Остальные взятые под стражу старши?ны показали, что имущество их хранится в Черкасске у свойственников, а частью закопано в подвалах.

Старши?н посадили в станичную яму. Найденные пожитки по распоряжению Булавина сложили в рыковский станичный амбар, определив их на жалование голытьбе.

6 мая в Черкасске собрался казачий круг. Из Рыковской привезли скованных цепями Лукьяна Максимова и старши?н, поставили близ помоста под сильным пешим и конным конвоем. Толпа глухо зарокотала.

Неожиданно ударили войсковые барабанщики и литаврщики. Появился Кондратий Афанасьевич Булавин, окруженный своими соратниками. Он быстро вошел на помост, снял шапку, поклонился войску. Затем, повернувшись в сторону арестованных старши?н, сказал гневно:

– Перед всем великим Войском Донским виню вас, войсковые старики, в злой измене и воровстве. Ведомо всем, как в прошлом году накликали вы вольных убить присланного для сыску новопришлых князя Юрия Долгорукого, а после того, дабы укрыть воровство свое, положили в том вину на одного меня и товарищей моих… И предали нас, как Иуды, и стали воинский промысел над ними чинить, и многих безвинных побили, и по деревьям вешали, и в воду сажали, и всякие иные неистовства творили. Кровь умученных вами вопиет к небу!..

Булавин передохнул и, обратившись к казакам, продолжил:

– Прошу вас, атаманы-молодцы, все любезное Войско Донское, по чести и совести учинить приговор сим злодеям изменникам… Как приговорите, так и будет.

Толпа колыхнулась, грозно тысячью голосов выдохнула:

– Смерть! Смерть изменникам! Побить их всех!

Булавин сошел с помоста и вскоре уехал в Рыковскую. Игнат Некрасов сдвинул конвой вокруг приговоренных. Их повели на Черкасские бугры и там всем отсекли головы.

… А через три дня съехавшиеся в Черкасске казаки ста десяти донских станиц единодушно избрали Кондратия Афанасьевича Булавина Войсковым атаманом.

В честь этого события весь день палили пушки.

Вино выдавалось безденежно. Казаки гуляли. Голытьба дуванила пожитки казненных старши?н.

VII

Пристанский городок на Хопре оставался в руках восставших. Сюда со всех сторон и главным образом из центральных губерний продолжали стекаться обездоленные беглые люди. Козловский воевода Волконский тщетно просил царя и Меншикова о присылке драгун для разорения «бунтовщицкого гнезда». Волконский указывал при этом, что крестьяне Козловского и Тамбовского уездов, видя бессилие правительства, находятся в полном согласии с «ворами» и «весьма на всякую злохитрость умышленного их воровства в твердости замерзели, понеже им никакого страху нет». Ничего не помогало, драгун обещали, но не присылали. Атаман Лукьян Хохлач посмеивался:

– В тутошних местах я воевода, и опричь меня начальным людям тут не бывать.

Совершив счастливое нападение на Бобров – пристанские казаки неделю дуванили пожитки знатных бобровцев, – Лукьян Хохлач вскоре снова с четырьмя конными сотнями отправился на добычу по знакомой дороге, однако на этот раз удачи предприимчивому атаману не было.

Переправившись ночью через Битюг, казаки Хохлача неожиданно столкнулись с воронежским конным отрядом Рыкмана. Казаки растерялись, повернули обратно, воронежцы стали преследовать и «секли тех воров версты четыре до той же переправы, где они сперва перебрались, и многие воры в той речке утонули, а иные, переплыв реку, побежали в степь, и драгуны, доезжая тех воров, побили многих. В том бою взято шесть знамен воровских, да бунчук, да пойманы восемь воровских казаков».

Но Лукьян Хохлач не унялся. Возвратившись в Пристанский городок, он быстро собрал свыше тысячи конных и пеших гультяев и опять явился на Битюг.

При этом гультяи говорили:

– Если одолеем царских ратных людей, пойдем на Воронеж, тюремных сидельцев распустим, судей, дьяков, подьячих и иноземцев побьем.

Воронежский отряд Рыкмана тем временем соединился близ Чиглы с подошедшими сюда тремя сотнями конных царедворцев стольника Степана Бахметева и острогожскими казаками полковника Тевяшова.

28 апреля на речке Курлаке произошла битва, окончившаяся полным поражением Лукьяна Хохлача.

«И они, воры, увидя наш приход к переправе, – сообщал в отписке Бахметев, – к той речке пришли всем собранием с конницею и пехотою, и у той переправы учинился бой. И я, видя их такое многое собрание и наглый приход к переправе, велел гренадерам и драгунам, спешась, идти через переправу на оных воров.» И от них, воров, стрельба и напуски были превеликие, у переправы был непрестанный бой часа три, но с помощью божией оных воров сбили и рубили верстах на двадцати, и многое число воров побили и поколотили, разве которые спаслись лесами и болотами. И в том бою взято оных воров 143 человека, да три знамени; а ружья оных воров и лошадей разобрали ратные люди, для того что у многих лошади в том бою были побиты».

Лукьян Хохлач бежал в Пристанский городок, занялся его укреплением, известив Булавина, что стольник Бахметев с большим войском идет разорять хоперские городки.

Бахметев в самом деле имел такое намерение. Но стойкость повстанцев и потери в происшедшем бою заставили изменить первоначальный план. «При мне, – оправдывался Бахметев, – драгун, и солдат, и пушек, и артиллерии, и всяких полковых припасов, и лекаря нет, и раненых лечить некому. Без прибавочных людей и без пушек и безо всяких полковых припасов над вором Булавиным промысел и поиск чинить с теми людьми, которые ныне при мне, не с кем».[20]

Полк Тевяшова отправился в Острогожск. Бахметев и Рыкман с остальными ратными людьми возвратились в Воронеж.

Воевода Степан Андреевич Колычев встречал победителей у городской заставы. Бахметев на белом иноходце гарцевал впереди своих одетых в парадные кафтаны царедворцев. Рыкмана, раненного в ногу, везли в коляске. Несли опущенные порванные знамена повстанцев. Гнали полуодетых и босых пленных.

Какой-то купчина, стоявший среди горожан, заметил с насмешкой:

– Ишь как здорово воров-то ощипали!

Пожилой бородатый пленник с обвязанной окровавленной тряпкой головой отозвался:

– Не дюже радуйся. Перья ощипали, а когти остались.

Весь день звонили торжественно колокола. Воронежский епископ служил благодарственный молебен. Вечером жгли потешные огни. Пушки Адмиралтейства произвели салют. Царедворцы беспробудно пьянствовали в кабаках и трактирах с непотребными женками.

А 12 мая в Воронеж прибыл вышний командир Василий Владимирович Долгорукий. Злой как собака. Встретил одетых не по форме драгун, раскричался, растопался, кулаками в нос тыкал. Двух царедворцев с опухшими от многопьянства мордами велел посадить под караул.