Финт покойной тети - Юлия Павлова

То есть я и так нормальный человек, но другим это не всегда понятно. Я всю жизнь терпела, причем без перспективы вылечиться. А уж теперь я немного повою в потолок, немного поматерюсь при неудачном повороте ноги или коляски, покапризничаю с мамой и наору на медсестер. Но я выдержу!

За время пребывания в данном учреждении, которое можно воспринимать как лечебное, а можно и как начальную школу по воспитанию садистских или мазохистских наклонностей, я похудела на восемь килограммов.

Мама каждый день пересаживала меня в коляску и заставляла есть овощное пюре или кашу, а я смотрела за окно, на мокрый снег и радовалась выздоровлению.

Не побывал в моей палате только ленивый. Таких среди знакомых не нашлось. То есть Сергей Дмитриевич, Леонид с Шуркой, девочки с работы, Андрей с тетей Машей отметились по разу. Григорий пару раз приезжал с цветами, сидел на краю стула, кисло улыбался минут по десять. Я тихонько нажимала на «вызов», и медсестра с испуганным лицом просила освободить палату — «сейчас должен подойти доктор». Сцену «с доктором» мы с моей медсестрой отрепетировали еще на Леониде.

Мила и родители приходили почти ежедневно.

Консилиум врачей мучил меня не меньше трех раз в неделю. На меня приезжали смотреть из соседних и иногородних клиник. Конструкция на моей ноге была сделана из сплава какого-то биометалла с серебром и стоила как золотая. Она могла трансформироваться по форме ноги, и я была третьей, кто ее носил.

Лечение проходило нормально, Эдуард Арсенович строчил статью в американский медицинский журнал. Для него меня снимали на видеокамеры и фотографировали в постели, на столе, в кресле, с мамой, с заведующим отделением и главврачом, во время уколов и смотрящую телевизор. Фотограф, которому я разрешила заходить в палату, относился ко мне с симпатией.

Однажды он припозднился и увидел, как к моей постели для поцелуя склонился Алексей. Фотограф извел на нас половину пленки. В журнале, кстати, именно эта фотография и появилась. Завотделением хмурился, главврач больше в палату не заходил.

А что Алексей? Он исправно, по нечетным дням, приезжал меня навещать, привозил мороженое, вина и дорогие сыры. Врачи благоухали парфюмом, подаренным им, медсестры пачкали чистенькие ладони в дармовом шоколаде.

А еще он привозил Стерву. Приносил в сумке средних размеров и выпускал. Стерва запрыгивала на кровать и радостно лизала мне лицо.

Я была рада всем, кто приходил, но Леша… За полчаса до его прихода у меня начинали дрожать руки, и каждый звук в коридоре, похожий на его шаги или голос, обрывал мне сердце радостной надеждой. Я бы не вытерпела, я бы отказалась от периода реабилитации или просила бы уколы морфия от боли. Без него. С ним я смогла вытерпеть все.

Алексей не говорил ободряющих слов, не врал, что я отлично выгляжу. Он приезжал, и мне становилось хорошо.

Вскоре я смогла выезжать по вечерам в холл. Там собиралось много народу. И мужчины, и женщины. Почти во всех палатах, кроме моей одиночной, было по три-четыре человека. При серьезных травмах или после операции у кого-либо из больных не всегда можно включить телевизор в палате, поэтому выздоравливающие тусовались в холле.

Меня мало кто замечал. Я подъезжала к окну и не интересовалась телевизором, просто мне было приятно смотреть на позднюю осень за окном и не чувствовать себя одиноко. Больные переговаривались, комментировали фильмы и передачи, а я смотрела на дождь.

Однажды я увидела, как у подъезда припарковалась красивая темно-зеленая «Хонда». Со стороны водителя вышел Леша. Одновременно со мной в окно смотрела высокая полноватая женщина.

— Вот ведь не повезло какой-то бабе.

Она кивнула на Алексея, который был хорошо виден со второго этажа.

— Да, — согласилась я. — Это столько нервов надо иметь.

— Точно. — Женщина похлопала себя по карманам и достала сигареты. — Курить поедешь?

— Не курю.

— Молоток. А мужчина этот ну просто «смерть бабам». Бывают смазливые лица, у меня самой муж красавец, но чтобы и рост, и фигура, и все… Это слишком. Да еще и деньги у него явно есть. Заметила, как он одевается?

— Не-ет.

— Обрати внимание. Все самое фирменное, одни часы десять тысяч стоят.

— Долларов?

Женщина посмотрела на меня, сидящую на уровне ее талии, со снисхождением.

— Нет, монгольских тугриков. Ты представляешь, сколько стоит такого парня содержать?

— Нисколько.

— Вот именно, что нисколько не представляешь. А тачка тысяч на тридцать тянет. — Она опять посмотрела на меня. — Долларов.

Для лучшего обзора женщина облокотилась на подоконник, я тоже потянулась посмотреть на машину такой стоимости. Но тут на мои плечи надавили сзади. Голос Леши рассерженно зашипел:

— Ты с ума сошла? Тебе сказали наращивать угол наклона на колено не больше двух миллиметров в день, а ты здесь акробатикой собралась заниматься?

Он поцеловал меня, снял коляску с тормоза и повез в палату. Я не стала оборачиваться на женщину, мне было бы неприятно видеть ее недоумение и сочувствие.

А минут через пять я все-таки спросила его о машине. Он в это время выставлял в холодильник продукты. Алексей обернулся ко мне с банкой в руках, дверца кривого холодильника открылась и хлопнулась о стену.

— Ну Насть, ты поразительно наблюдательна. У меня машина уже год. Это только ты можешь бросить автомобиль у подъезда, где парковка запрещена, а моя, как и все дисциплинированные лошадки, стоит в специально отведенном для этого стойле. Справа от подъезда, за кустами сирени и боярышника, бетонированная площадка. Вспомнила?

— Да, там что-то такое есть.

— А, так ты сегодня тянулась посмотреть на машину? Думала, я в свободное время банк грабанул? Не расстраивайся, без тебя не пойду.

Не сказать, что мне стало стыдно, но, зная свою «наблюдательность», я решила впредь стать внимательнее.

Через две недели основная боль отпустила. Эдуард Арсенович обещал «выкинуть на фиг» меня из больницы в субботу. С одной стороны, очень хотелось «на волю». С другой — было страшно остаться в квартире одной, без присмотра. Мама предложила пожить у нее, Алексей тоже считал, что так лучше, но я отказалась. Мне хотелось в свою квартиру.

У нас в семье никто никого не напрягает, и родители согласились на мои условия. Леша пожал плечами и спросил, во сколько за мной заезжать. В присутствии родителей он был немного скован, но быстро освоился. Мама с папой тоже. Зато все остальные при виде Алексея сначала приоткрывали рты и только минут через десять начинали разговаривать нормально.

В квартире было чисто, вытерта пыль, помыты полы и накрыт праздничный стол. Алексей привез нас и уехал на работу. Родители засиделись до вечера. Мама помогла мне вымыться, держа за руки, когда я забиралась в треугольную ванну.

Отец рассказывал о стройке, о хитрых рабочих, старающихся обмануть начальство на мелочах. А начальство их обманывает по-крупному. И между ними был он, прораб, ему и доставалось больше всех. Отец пил пиво и грозился уйти с должности на работу в продовольственный контейнер на оптовом рынке. На моей памяти он все время пытался уйти с работы, только раньше он собирался завести себе будку для починки обуви с гуталином и шнурками на стеклянной двери, затем мечтал выпиливать лобзиком трафареты для Катиных картин, теперь настала мода на рыночные контейнеры. Мама смотрела телевизор.

Потом я сидела одна в квартире со Стервой на руках. Одна. Я выключила свет, раздвинула шторы и смотрела на светящиеся окна домов напротив.

Я получила наследство. Нашла деньги. Встретила Мужчину. Перенесла операцию. Почему мне так плохо?

Потому, что я одна. Родители стали жить вместе, и я рада за них. Мила ругается с Шуркой, но у нее есть сын. А я одна.

Через несколько минут или часов сюда приедет Алексей, человек, о котором я ничего не знаю. Все, что он мне говорил, или неправда, или полуправда. Может, и квартира наверху не его? Судя по кастрюлям и постельному белью в моей квартире, он жил все это время здесь. Я не против, сама оставила ему ключи. Но черт его знает.

Маленькая ложь рождает большое недоверие. Я не могу нормально себя чувствовать без этого человека, но я его не знаю. Он пришел ниоткуда.

И вообще пора задуматься. Чем я собираюсь заниматься, когда с меня снимут эту помесь Эйфелевой с Останкинской башней? Опять идти на железобетонный комбинат выдавать половые тряпки и лампочки подворовывать? Не хочу. А чего я хочу? А черт его знает. Счастья, наверное. Жизни.

Задумавшись над «смыслом жизни», я уже подъехала к книжному шкафу и присматривалась, как бы мне поудобнее открыть дверцу, чтобы не задеть ногу и не разбить стекло о коляску. В подобном настроении мне всегда хотелось почитать или Монтеня, или из греческих мыслителей что-нибудь. Но тут зазвонил телефон. Это хорошо, что он отвлек от философов, у меня начинается депрессия.