Дневник Л. (1947–1952) - Кристоф Тизон

жизнь была бы несравненной, чудесной. Я бы отдала вечность за миг его любви!

* * *

Пришла весна. Воздух теперь почти невесом, и птицы вернулись. Откуда они? Где прятались все это время? Он присел на вершине самых высоких скал, покрытых мхом, а я пристроилась рядышком. Под нами – долина Бердсли: город, река и лес, снова ставший нежно-зеленого цвета. Поедая сэндвичи, мы наслаждались видом на нашу вселенную, одновременно большую и маленькую, а потом улеглись и стали рассматривать небо.

Ты говоришь: небо – самое важное в нашей жизни, мы живем на дне океана голубого воздуха, как рыбки снуем по глубоким ямам. А птицы… они – рыбки в воздухе. Ты говоришь: никто не осознает, но именно благодаря ему, этому океану с его ветрами и приливами, с его облаками и голубым кислородом, мы можем жить и находиться сейчас здесь вдвоем. Ты говоришь о звездах и об их напряжении в черном небе, о Млечном пути и о планете Земля, затерянной на задворках Галактики.

Я слушаю тебя вполуха. Я сгораю от желания взять тебя за руку, за твою красивую руку, что-то показывающую в небе, и приложить ее к своему сердцу, или поцеловать ее. Я рассказываю тебе, что в детстве у меня был желто-красный летающий змей, от которого я приходила в восторг. Да, такого же цвета, что и платье у Белоснежки. А мама помогала мне тянуть за ниточки так, чтобы он планировал по ветру.

Я не смогла сдерживаться долго. Повернулась к нему, пожирая его глазами. Сказала: «Я люблю тебя». Не знаю, откуда у меня взялись силы, чтобы произнести это. Я люблю тебя, ты мне нужен, мне необходимо тебя любить, как людям-рыбам необходим воздух. Он ответил: «Я тоже». Я тоже люблю тебя. Потом обнял меня, и мы покатились под голубым небом, океаном людей и возрождающихся птиц.

* * *

Последний весенний снег. Тончайшие снежинки в голубом небе. Они танцуют, а с ними и я. Перед зеркалом на шкафу или в ванной. Со мной танцует моя единственная подруга, мы напеваем песенку, которую безостановочно крутят по радио: «Рядом с тобой… Для меня есть одно лишь место. Рядом с тобой. Там, как на небесах. Рядом с тобой»[8].

Забавно, но в последнее время Гум, этот хищник, не так сильно отягощает мою жизнь, как раньше. Он почти перестал приходить ко мне в комнату и больше почти не скалит зубы (так, как умеет), поэтому я закрываюсь у себя по приходу из школы и думаю о нем. Я мечтаю, размышляю о том, что должно случиться. И мне страшно, но этот страх сладостный и живой: я никогда раньше не занималась любовью.

* * *

Сглатывать сперму мужчин значит любить их, не так ли? Так ты показываешь им свою любовь? С Гумом я так никогда не делала. Он никогда не просил и не заставлял меня. Но теперь, наверное, нужно? В смысле… если мы переспим?

* * *

Вне времени. Он взял меня за руку и потянул к лесопилке отца Дункана. Мы бежали. Местами на дороге еще встречался грязный снег, каблуки моих туфель вонзались в землю, и от этого я спотыкалась. Стэн каждый раз поднимал меня, и бег через лес Уилхуд продолжался. Стэн необычайно силен, я ощущала эту силу в его руках и не могла ей сопротивляться: я почти взлетала, когда он поднимал меня, а он посмеивался: «Пошли, Белоснежка, пошли». Вот оно, это случится, я знала! И этот бег по лесу кружит мне голову. Не стоило надевать каблуки, но так я была намного красивее.

Вот мы и достигли ангара. Тут пахнет срезанной елью и смолой. Вокруг много деревянных досок и обрубков, опилки разбросаны по полу рядом с выключенными аппаратами. Нужно подняться наверх, под навес. Там есть что-то похожее на квартиру с парой кресел, навесными полками, журнальным столиком и книгами.

Стэн садится на кровать посреди всего этого. Огромный матрас прогибается под тяжестью его веса и начинает выпирать с другого конца. Я стою, жду, что он что-нибудь скажет, но он молчит. Странно, здесь вовсе не холодно. Если я подниму руки, они достанут до потолка. Вдруг Стэн нежно притягивает меня к себе, прикладывает голову к моему животу и держит меня за спину, трогая ягодицы. Мне страшно, но я смеюсь, я еще не до конца перевела дыхание. На мне надета та короткая красная юбка из легкой шерсти с пуговицами, которую Гум купил мне в Техасе. Руки Стэна скользят под ней и обжигают мои холодные бедра.

Вот и настал час, когда мир переродится! Ты станешь женщиной. О, как мне страшно!

Мне пришлось расстегивать юбку, ну как же это сложно. Потом я сняла пуловер и отстегнула бюстгальтер. Все это я делала стоя перед ним, в то время как он сам раздевался. Мои руки дрожали, ног я вообще не чувствовала. Он говорил: не переживай, это естественно, любовь, тела – все это так же естественно, как пить, когда тебя мучает жажда, как есть, когда в животе урчит, или спать, когда клонит в сон.

В эту минуту я была глуха, слепа и нема, но понимала, что быть здесь для меня просто необходимо. Я должна была быть здесь так же, как и он. И следы, оставленные резинкой трусов на его белых бедрах, и его темный и затвердевший пенис – все это было так же необходимо, как день нашего рождения или нашей смерти. Как брошенному камню необходимо упасть.

Оставшись нагая, я больше не могла пошевелиться. Он поднял меня и уложил под собой в кровати со смятыми простынями, набросив одеяло себе на спину, погладил мои груди. Я на секунду подумала, что они слишком малы, но тотчас забыла об этом, когда он почти проглотил их. Из его горла вырывались звуки наслаждения, а дыхание участилось. Он продолжил, исследуя мою спину, мои бедра, все мое тело.

Он говорил: «Я так сильно люблю тебя».

О, я тоже люблю тебя, полностью принадлежу тебе.

Я не врала, я наконец-то была здесь и сейчас целиком, будто меня наконец собрали по кусочкам. Я могла думать только о его спине или о его маленьких ягодицах под моими ладонями. Мы были на острове вне времени.

* * *

Почти три недели! Так еще не случалось. К тому же, мои груди и мой живот слегка изменились – они стали толще и круглее, я чувствую это. Чувствую это изнутри! И эта задержка. Сейчас восемь часов утра,