Файф-о-клок - Иржи Грошек

Возникла музыкальная пауза. Это булькало во мне пиво. Однако никто не смог определить – какого сорта. В смысле угадать мелодию…

– Не надо убираться в номере! – вдруг заявила Анна. – Я знаю, где завелись папарацци! И сама проведу обработку! Санитарно-техническую, – подчеркнула она и уставилась на меня злющими глазами.

– Валяйте! – разрешил я, снова завалился на кровать и…

В результате проснулся ни свет ни заря. Начинался второй, извините, день моего пребывания в Праге…

Легкое похмелье всегда сопровождается тяжкими воспоминаниями. Поверьте мне на слово как специалисту. За пять минут я полностью воссоздал картину вчерашнего вечера и поразился ее живописности. Это был натюрморт из пива, кнедликов, рыбы, утвари и битой дичи. Можно сказать, в традиционном жанре, если бы не Маша, которая вопреки установленным правилам все норовила залезть в мой натюрморт и нарушить строгую композицию. Мне почему-то казалось, что вчерашним вечером я видел Марию в нашем отеле, и как всегда – с фотоаппаратом. Что было бы совпадением из области психиатрии, а не станковой живописи. Поэтому я сослался на алкогольное опьянение и предпочел натюрморт в духе голландцев. Хотя битой дичи все равно оказалось много…

«Что делает посторонняя женщина в моем воображении? – подумал я. – Да на первом году супружеской жизни!» Маша деловито раздевалась под музыку, как будто у меня не голова, а стриптиз-бар. «Сейчас я тебе покажу бабу! – угрожающе верещала она. – Ты хочешь об этом поговорить?! Ты хочешь об этом поговорить?!» Видимо, я постанывал и посвистывал в так называемом баре, потому что разбудил Анну. «Дьявол! – выругалась Маша. – Невозможно сосредоточиться на работе!» И быстренько ушла…

– Чего скулишь? – спросила у меня Анна.

– Тяжело, – отвечал я.

– А пить легко? – осведомилась Анна, скорее всего риторически. – Сейчас я приму душ, и пойдем завтракать.

За шесть календарных месяцев наши отношения преодолели конфетную, букетную и минетную стадии. И прежде чем сесть послушать свадебный марш Мендельсона, мы решили съездить в Прагу, чтобы проверить собственные чувства. Я – к чешскому пиву, Аннушка – к хрусталю. И сегодня мне угрожала экскурсия в посудную лавку, ибо собственные чувства я проверил и перепроверил накануне. Ожидался туристический маршрут с посещением хрустальных вертепов, и я снова подумывал, как набраться мужества, выдержки и здоровья, дабы не окочуриться где-нибудь посреди вазочек. Но хуже всего, что на завтрак мне подали кофе с хлопьями, а не пиво с раками и пожелали приятного аппетита. Наверное, издевались надо мной за вчерашнее, не представляя, на что способен мужчина после такого континентального завтрака. Он в состоянии нервного истощения способен разгрохать все эти долбаные вазочки. И почему посуду можно разглядывать хоть круглосуточно, а пить из нее нельзя раньше двенадцати?!

– Ну, сейчас ты рассядешься здесь в ресторане, расстелешь газетку и будешь стучать по столу воблой! – неодобрительно прокомментировала Анна мои соображения. – В лучших национальных традициях!

Я понял, что не видать мне пива за завтраком.

– Так ты против Родины?! – картинно возмутился я.

И отодвинул куда подальше чашку с овсяными хлопьями.

– Я против воблы, – пояснила Анна свою политику. – Ее нельзя выпускать за рубеж вместе с нашими пивнюками. Тут либо вобла, либо русские. А как только они собираются вместе – жди неприятностей.

На этом континентальный завтрак закончился. Мы вышли из ресторана, а я почему-то вспомнил, как однажды споткнулся на этимологии, думая, что вяленая рыба есть наследие тяжелого советского времени. Со всеми его атрибутами: газета, вобла и «Беломор». То есть джентльменский набор комиссара для культурного отдыха с пивом. Представил, как приходит человек в гости, достает из кармана рыбу и радостно сообщает: «Во бля!» После чего все дружно закусывают, раскидывая чешую. Отсюда и происходит это слово, вяленное при социализме… Отсюда и расовые предрассудки, что рыба для алеута – стратегические запасы, а вобла для русского человека – стиль поведения… Тут я открыл «Этимологический словарь» Фасмера и обнаружил, что «воблый» по-русски значит «округлый» почитай с десятого века, а газеты печатаются на всех языках мира. И не всегда используются по назначению что немцами, что африканцами, что коренными жителями прибалтийских стран… Просто у русских, как серп и молот, газета повязана с воблой и можно чистить ее на тарелке, но это будет совсем другая этимология… Не увлекательная…

Осмелюсь предположить, что вначале Бог создал пиво, черт изобрел кружку, а древние чехи построили Прагу, где все замечательным образом соединилось. То есть, глядя на пражское пивное изобилие, можно с уверенностью сказать: «Бог с нами!» И поминая черта – выбрать пешеходный маршрут себе по вкусу…[6]

Покуда Анна сдавала ключи от номера, я уткнулся в путеводитель и делал вид, что никакого портье не знаю. Однако он все равно поглядывал на меня, как на тигра, которого вывела погулять смелая укротительница.

– Советую посетить знаменитый собор Святого Вита, – сказал портье, обращаясь к Анне.

– У нас пешеходная экскурсия по городу, – возразила она. – Нам надо подышать воздухом, побродить по Праге. А ваш знаменитый собор пусть постоит пока… В целости и сохранности…

– Да, – согласился портье, – так будет лучше. Его только что отреставрировали…

Возможно, они намекали на кое-какие факты из моей биографии, но я поглубже зарылся в путеводитель и стал недосягаем для критики.

На Староместской площади есть прелестный кабачок, откуда удобно наблюдать за часами на ратуше. Вообще-то, пялиться на пространство и время старинная русская развлекуха, но в данном случае часы на ратуше астрономические, а не образные. Каждый час фигурка старушки-смерти звонит в колокольчик, напоминая, что ты забыл заказать себе очередную кружку пива. А над главным циферблатом открываются окошки и появляется процессия апостолов, как бы намекая, что практически все религиозные конфессии положительно относятся к этому напитку…

– А где поблизости хрустальный магазинчик, да побогаче? – спросила Анна.

– Вам люстру или вазу? – моментально откликнулся портье, как будто собирался порыться в подсобке.

– Мне поглядеть, – объяснила Анна. – Прицениться, потрогать, забалдеть…

Тогда любезный портье отнял у меня путеводитель и стал рассказывать, где находятся посудные лавки и в каком неимоверном количестве. Анна глубокомысленно угукала, а я пропускал все мимо ушей и думал, что в Прагу надо ездить с друзьями и пивнюками. И дама не лучший компаньон для этого путешествия.

– Спасибо! – выразила свою признательность Анна, когда вдоволь наугукалась.

А портье раскланялся и вернул мне путеводитель…

Русские туристы разочарованы – им негде постучать по столу дохлой рыбой. Потому что пиво в Праге принято пить с кнедликами, а кнедлики не стучат – они колобки из теста…

На улице было холодно, как и предписано для декабря месяца. Мы сели в такси, Анна сказала «Олд бридж», и через десять минут нас доставили в центр города. Где по Карлову мосту разгуливали туристы и фотографировались у каждой из тридцати скульптурных композиций в стиле барокко. Я тут же выбрал «Кирилла и Мефодия» и спрятался за ними от ветра. Можно сказать, примазался к этой группе и заиндевел до такой степени, что со мной тоже стали фотографироваться. И если дома, разглядывая снимки, вы обнаружите недопустимое количество миссионеров в виде изваяний – знайте, что третий слева это я. Или второй? Сам до сих пор путаюсь…

– Немедленно вылезай! – посоветовала мне Анна. – А то застудишь придатки!

Конечно, она рассуждала по-женски, но все равно я не двинулся с места, потому что придатки бывают разные. И могут звенеть при ходьбе от переохлаждения. А нужна ли такая самореклама? Однако Анна предполагала, что я попросту тяну время и выжидаю, покуда все посудные лавки закроются. И поэтому она разразилась гневной тирадой. Прямо на Карловом мосту…

– Я видела, как горят рукописи, я слышала заседание ученого совета, я предполагала, что «Слово о полку Игореве» навсегда утрачено, я разбирала отчеты археологических экспедиций, я получала гранты за составление библиографий, я дважды заслужила триумф в виде оваций, четырежды – на колеснице и тридцать три раза была провозглашена лучшим библиотекарем Санкт-Петербурга и пригородов! – заявила она. – И почему после этого я не могу посмотреть на вазочки?! В собственное удовольствие!

– Потому что он сволочь! – сказала Маша и пыхнула фотоаппаратом…

Если честно, я эту личность заметил, как только очутился на Карловом мосту, но думал, что мне опять мерещатся папарацци. Ведь после так называемой Критской экспедиции прошло достаточно много времени, и подобные совпадения с Машей случаются только в романах. Конечно, великосветский бомонд периодически сталкивается на модных курортах. Зимой – на Таити, летом – на Гаити… Но я не собирался писать роман про бомонд, и поэтому встреча с Машей была незапланированной. С моей стороны, разумеется… Потому что после Литературного института я занимался чем попало и на пушечный выстрел не подходил к филологии. Был слесарем, администратором Дворца культуры, плиточником-облицовщиком, режиссером на телевидении, дворником – и теперь тихо сидел в своем рекламном агентстве. Иногда вторгался в модельный бизнес, иногда не вторгался, однако за все это время не написал ни строчки. И как мне казалось – окончательно выздоровел. Да только литература дремлет в человеке, словно желтая лихорадка в недрах Африки. И достаточно какой-нибудь блондинистой обезьяне цапнуть потенциального писателя за живое – и все! Пошла гулять инфекция…