Мост в белое безмолвие - Леннарт Мери

Именно это он и произносит.

- Я хотел попрощаться с тобой.

- Жаль, что так получилось. Если бы у тебя было больше времени.

- Так ведь нет. Когда ты выходишь?

- Сейчас. Сам видишь - к обеду залив забьет льдами. {92}

- Ну, передавай привет Фариду и всем остальным,

- Непременно. Что думаешь делать?

- Не знаю еще.

- Разыщи Майнагашева. И постарайся попасть на остров до обеда. Потом может быть поздно.

- Кто говорит? Кто говорит? Немедленно прекратите разговоры на иностранном языке,- слышится вдруг из динамика чей-то симпатичный голос.

- Ну, доброго пути!

Я не уверен, что Халдор услышал это пожелание, ибо неизвестный входит в раж и эфир грохочет из-за его филологической некомпетентности, пока наконец Халдор не прерывает его, и неизвестному приходится довольствоваться почетным вторым местом. На душе немного светлеет. Иду в лавку и покупаю расческу - моя осталась в ванной комнате на подзеркальнике. Оставляю рюкзак в чьем-то кабинете, его хозяин обещает мне помочь переправиться на другой берег, и направляюсь к бараку с высокой железной трубой - то ли котельной, то ли хлебопекарне. Здесь поселок кончается, дальше тянутся одни коричневые скалы, закрывающие вид на океан. За ними и должен исчезнуть "Виляны". Судно приближается малым ходом и кажется сегодня особенно прекрасным со своими наклоненными мачтами, ослепительно белой палубной надстройкой и со всеми своими людьми на мостике, в машинном отделении, на камбузе и в каютах. Сначала за скалой скрывается нос корабля, на флагштоке которого дети рисуют несуществующий флаг, и сразу за ним первая мачта; какой-то миг я вижу иллюминатор своей каюты, бортовые иллюминаторы каюты Халдора, затем проплывают капитанский мостик, труба и кормовая палуба, полная груза: красивые жилые вагончики Таллинского машиностроительного завода, огромные электромоторы и полный трюм цемента из Кунды, который мы везем на новостройки Колымы и Чукотки; исчезает кормовая надстройка, последний раз мелькает флаг, и все это похоже на бесконечно долгий сон, от которого хочется проснуться. Позднее, вспоминая "Виляны", я всегда вижу судно медленно и неотвратимо исчезающим за скалами, и постепенно эта картина, это беспредельно длинное мгновение заслоняет все другие воспоминания, связанные с кораблем.

Наверное, я был слишком требовательным, но в конце концов катер отчалил от берега. Лед сжимает и молотит нас, поднимает высоко на гребень волны и бросает {93} бортом вперед обратно в воду. Нас движет не сила винта, а сила водного потока, опасность перевернуться кажется неизбежной, надежда на спасение - ничтожной. Привязываю рюкзак к рулевой рубке и готовлюсь к худшему, ибо, как это ни странно, всякая скверная ситуация может стать еще хуже, намного хуже, и оттого, что мы понимаем это, ни у кого не опускаются руки, наоборот, робко поднимает голову оптимизм. Уже вечер, и на небе пробивается солнце, когда мы достигаем пустынного берега, там стоит мальчик лет десяти и внимательно разглядывает меня. Стыдясь своего голоса, я спрашиваю у него дорогу к гостинице. Ковыляю по глинистой, проложенной трактором колее вверх по береговому откосу. Остров голый, открытый всем ветрам, то тут, то там перекрещиваются полосатые следы гусениц трактора и, теряясь за горизонтом, исчезают в тундре. Бочки из-под бензина, утонувшая в грязи цистерна, искореженные металлические детали. И все-таки - солнце. И шаги - паренек идет следом за мной, останавливаюсь я, останавливается и он. Первые дома барачной постройки, пузатые противопожарные бочки по обе стороны двери, деревянные мостки через ядовито-зеленые лужи, на пузырящейся поверхности которых плавают консервные банки и бутылки, транспарант с выцветшими буквами. Это не Диксон, это - мое щемящее чувство неприкаянности.

- Теперь вам надо свернуть налево,- слышу голос мальчика. Я уже успел забыть о нем, а он все идет по моему следу, серьезный и странный.

- Послушай, не пора ли тебе домой?!

Он трясет головой.

- Наверное, мама и папа давно ждут.

Он трясет головой.

- Раз так, проводишь меня до гостиницы?

В небе все еще висит солнце. По ту сторону тонкой перегородки помещается уборная. Из окна второго этажа виден склад, перед которым вышагивает сторож. Тридцать шагов вперед, тридцать обратно. Теперь ему не хватило одного шага, он очень удивлен, я удивляюсь вместе с ним. Поодаль мужчина рубит на топливо табуретку. Ночное солнце палит, в вате между двойными рамами жужжит муха. Полуночная пара гуляет далеко в тундре по водоводу - коробу, наполненному опилками и поднятому на метровые столбы. Словно какая-то кошмарная стена извивается он по холмам, через овраг, дотягивает-{94}ся до небольшого озера в тундре, до серебристого водного зеркала, где все успокаивается в неподвижных лучах ночного солнца, сходит на нет и затихает, а в окно льются бесконечные дали...

- В октябре я снова был в море, на "Минне", и подал документы в мореходку. Помню, экзамен по математике я сдавал в День Победы,-продолжал рассказывать Халдор за чашкой кофе.

Но тут по судовой трансляции разнеслась долгожданная команда: "Экипажу занять свои места", Машина сбавила обороты, и Халдор встал,

- Сколько вас было в первом выпуске?

- Тридцать шесть.

- А сколько осталось?

- Шестнадцать,- пожал Халдор плечами и ушел на мостик.

Я лег спать. Сквозь сон я услышал грохот якорной цепи и усмехнулся. Через час или два матрос Маклаков потянул меня за ногу:

- Капитан вызывает на мостик.

Спросонья я кинулся наверх, но Халдора там не было. Высоко подняв дугообразные брови, Камо холодно промолвил:.

- Вы заставляете ждать капитана.

- Где он?

Поклонившись с видом дуэлянта, Камо подал мне маленький черный микрофон радиотелефона, такой коварный на вид, что я чуть не выронил его.

Это так похоже на Камо!

- Слушаю!

- Я у Майнагашева. Прогноз неважный. Что ты решил?

- Очень неважный?

- Мы можем застрять в пути недели на три, а то и больше.

- Я должен решить сейчас?

- Да. Рейдовый катер отвезет меня на судно, и больше рейсов не будет. Сам видишь - дрейфующий лед. Если хочешь сойти на землю, это единственная возможность. Ну как?

- Погоди...

- Ну? {95}

- Халдор, я сойду на берег.

- Жаль. До скорой встречи.

До скорой встречи! На Зеленом мысе?

На трапе ко мне протиснулась буфетчица, под мышкой у нее был пакет величиной с хорошую тыкву.

- Здесь бутерброды, консервы и сигареты, вы ведь курите "Приму"?

Конечно, курю, почему не курить, вот если она станет еще хуже, тогда перейду на "Экстру". Спасибо, ребятки, спасибо, люди, передайте привет Фариду, когда он проснется. И вот катер уже приближается, описывая четкую дугу и завывая, как машина "Скорой помощи". Я вскочил на нос катера, в следующее мгновение Халдор прыгнул с его кормы на трап корабля, наши протянутые руки не дотянулись друг до друга, катер тут же рванулся обратно. Халдор стал подниматься по трапу... И вот теперь над тундрой разносятся удары топора. {96}

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

добавляет, как это и положено, немного таинственности, еще более усугубляя переполох, царящий в корчме "Белая лошадь". Золотой империал на Большом рынке. Колдуна избирают почетным доктором Дерптского университета. Прыжок в сторону, на Большие Оранские острова, и истинное лицо члена секты огнетушителей. Я стираю носки вместе с Миддендорфом. Что бы подумал об этом Ливингстон?

РАЗГОВОР ЗА ТРУБКОЙ

Конец апреля в Эстонии выдался сухой, солнечный и прохладный. Вполне возможно, что запоздалая вьюга еще закрутит над землей, но тем больше ценят люди те позолоченные закатом вечерние часы, в медленном угасании которых уже чувствуется приближение северных белых ночей. Студенты, собравшиеся в один из таких вечеров перед корчмой "Белая лошадь" на репетицию, решили устроить перекур. Курить и участвовать в театральных представлениях им было строго-настрого запрещено, но за чертой города запрет терял силу, и тем усерднее затягиваются они из трубок с длинными чубуками и будто ненароком распахивают полы накинутых на плечи пальто, из-под которых виднеются вишневые и голубые театральные костюмы. Не за горами майские праздники, а значит, и шествие с зажженными факелами, с представлениями, с битьем профессорских окон.

В корчме зажглись огни. Сумерки поглощают аромат цветущей ольхи, громко шумят голые еще ветви дубов, в воздухе скользит козодой. Докурив свои трубки, студенты начинают репетировать последнее действие.

"Кто-то идет", - произносит вдруг студент с факультета государственного права, которому по причине его округлых форм приходится играть Доротею - главную {98} женскую роль. Сквозь сгущающиеся сумерки слышится стук подкованных сапог по усыпанной гравием обочине дороги, а через некоторое время появляется и сам запоздалый путник. Он высок ростом и шагает очень быстро. Так быстро, что Доротея начинает встревоженно вглядываться в него, и постепенно взоры всех остальных тоже обращаются к странному путешественнику. Если бы не стук подковок по гравию, могло бы показаться, что он скользит на коньках или на лыжах, загребая руками. Огромный ранец болтается у него за спиной, туго набитый патронташ на каждом шагу бьет по левому бедру. Странно выглядит и то, что человек этот в легком сюртуке с расстегнутым воротом, его клетчатое кашне небрежно перекинуто через плечо, а голова не покрыта, как у простолюдина, - словом, он будто только что вышел из дома. И отнюдь не отблеск закатного неба заставляет пылать медью его волосы, отросшие, как у крестьянина, до самых плеч.