НеМир - Ирина Гоба

Рэд и Вилен первое время упорно дарили мне разные побрякушки. Я молча (а как же еще это может делать немая?) принимала их подарки, и складывала их в шкатулку. Мне стало стыдно:

— Простите меня за то, что не пользуюсь вашими подарками… Но я не знала, как вам объяснить свое негативное отношение к украшениям.

Мой деверь серьезно просит:

— Так объясни сейчас.

— Они не соответствуют моей внешности.

Мой муж с братом одновременно издают:

— Что-что?

Я мысленно простонала «мужчины, что с них взять»:

— Да что тут непонятного? Украшения подчеркивают внешность. И что же они подчеркнут в моем случае? Да надеть на меня драгоценности — это все равно, что нарядить на Рождество вместо пушистой елки — красавицы бледную поганку.

Вилен глубоко дышит, Рэд выглядит… оторопелым.

У моего деверя самообладание лучше, чем у моего мужа:

— Бэмби, это ты так сейчас непонятно для нас пошутила?

Я осторожно перебираю в уме свои слова, и выдвигаю предположение:

— А что, здесь нельзя говорить про Рождество? Пардон, я не знала.

Рэд тяжело глотает и произносит:

— Бэмби, нам надо серьезно поговорить…

Я почти не шучу:

— Меня могут арестовать за слово «Рождество», да? Но я же не знала — здесь же есть презумпция невиновности и все такое… А Приму вообще могут арестовать?

Вилен бухнулся на кровать:

— Рэд, она сказала «презумпция невиновности»? Или мне послышалось?

— И еще она сказала «пардон».

Они меня сейчас выведут из себя:

— Вас что, не учили тому, что говорить о человеке в третьем лице в его присутствии — неприлично?

Вилен, как дурак, повторяет за мной:

— В третьем лице… Рэд, мне надо срочно выпить.

Мой муж зациклился на моем «пардон»:

— Бэмби, ты просто так сказала языческое слово?

— Языческое? Ах да, здесь же все языки, кроме Единого, считаются языческими. Нет, Рэд.

— Не понял.

— Я не просто так его использовала. Дело в том, что Единый — не мой родной. Думаю я на русском и, кроме него, знаю еще несколько иностранных языков.

Вилен опускает голову на руки и качается из стороны в сторону, приговаривая «иностранных-иностранных-иностранных».

На этот раз победило самообладание Рэда:

— Сколько?

— Что сколько?

— Языков сколько?

— А русский и английский в счет?

— Английский? Ты сказала английский? Бэмби, пожалуйста…

Да пожалуйста:

— Ну, тогда десять, не считая некоторых наречий.

Рэд садится на кровать рядом с Виленом. Да что такое сегодня с их поведением?

— Ребята, ваши манеры что, решили сегодня отдохнуть, или вы их погулять отпустили? Дама стоит — вы сидите.

Меня вдруг поразила страшная догадка:

— Ой, вы, наверное, националисты? Если бы я знала, что вы с предубеждением относитесь к русским, то ни за что бы не сказала вам, какой у меня родной язык…

Рэд опускает голову на руки. Я подхожу, глажу его по голове и ласково взываю к его разуму:

— Милый, это что, так страшно для тебя, что я — русская, да? Рэд, ну не переживай ты так — родной язык ведь не определяет национальность. Да я могу быть кем угодно… Вот к кому вы терпимо относитесь, вот к тем давайте меня и определим.

Мой муж, наконец, поднимает ко мне свое лицо:

— Бэмби…

Мне вдруг становится по-настоящему страшно:

— Все так плохо?

Он улыбается через силу:

— Нет, любимая, все хорошо. У нас совсем не осталось времени, так что отложим все наши разговоры на вечер.

Они с братом встают и молча выходят из комнаты…

Вилен и Кесса ведут милую светскую беседу. Я уже давно потеряла нить их болтовни. Моей деятельной натуре претит сидеть здесь без дела. Но, как говорится, меня мое положение обязывает…

Кесса — очень красивая молодая женщина. Она — пухленькая, смуглая блондинка с голубыми глазами. Брови и ресницы искусно подкрашены, губы сочно блестят. Словом, настоящая красавица. Интересно, почему она до сих пор не замужем?

Вилен флиртует напропалую, сыплет комплиментами. Кесса деланно краснеет, но при этом с готовностью отвечает на его ухаживания.

Вилен:

— Ах, милая Кесса, как жаль, что я дал обет безбрачия, чтобы полностью посвятить себя служению Избранному.

— О, Вилен, неужели ты встретил кого-то, чтобы начать жалеть об этом?

— Ты же прекрасно знаешь…

Кесса улыбнулась, и решила перевести беседу в другое русло:

— Прима — довольно милое создание, но в ней нет ничего особенного.

Ну спасибо.

— Одному Богу известно, почему именно она была выбрана в жены нашему Приму.

Кесса с жаром говорит «Аминь», и тихо спрашивает:

— А это — правда, что она… не очень в своем уме?

Вилен, твой выход.

— Кесса, не забывай, что Прима прекрасно слышит нас.

— Ну и что? Она же ничего не понимает.

— Не стоит так говорить.

— Но ведь это же все знают.

— Люди могут ошибаться.

— А почему она молчит?

— Прим говорит, что она дала обет молчания.

Как мило — а мне вы об этом забыли сказать?

— Навсегда?

— Одному Богу известно.

Я реально устала два часа сидеть в одной позе, сложив руки. А как вам такое? Встаю, опускаюсь на колени рядом с креслом и, приложив руки к груди, начинаю тихонько покачиваться из стороны в сторону. Именно так духовники нашего дома молятся Богу в молельной комнате.

Мне удается убить трех зайцев сразу — смущаю Кессу, забавляю Вилена и разминаю свои затекшие от долгого сидения мышцы.

Кесса шепотом:

— И часто Прима впадает в духовный транс?

Ну да, вы же здесь не молитесь, а впадаете в транс… У-у-у… фанатики несчастные. Вилен тихо откашливается (наверное, чтобы не выдать себя голосом):

— Довольно часто.

— Наверное, мы ей мешаем.

Какая здравая мысль.

— Да, думаю, будет лучше оставить ее одну.

— Тогда, я не буду дожидаться брата и поеду домой без него.

— Хорошо, побудь здесь минутку, пока я распоряжусь подготовить для тебя носилки.

Как только Вилен покидает комнату, сестра Первого Воина меняется в лице — на нем уже нет ни благоговения, ни глупой наивности. Она говорит вслух (по интонации чувствуется, что она обращается сама к себе):

— Несчастная убогая… женщина, — и дальше продолжает с все возрастающей уверенностью в голосе, — но все равно рисковать нельзя. Нельзя… нельзя… воины… которые сделали это с ней…

Она встрепенулась из-за звука шагов входящего в комнату Вилена.