Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

— Сметана или майонез?

— Первое, — тарелки на стол Кирилл Александрович уносит сам, и первый пельмень он заглатывает с шипением, обжигаясь, но довольно жмурясь. — Штерн, считай, незнание географии я тебе простил.

— А прямую извилину?

— Не дождешься, — он бубнит с набитым ртом.

И, кажется, пельменей варить надо было больше, ибо с моей тарелки Лавров тоже в наглую стаскивает, бессовестно уверяя, что ночью порядочные девушку пельмени не трескают.

— Я не порядочная, — я протестую и последний оставшийся пельмени отвоевываю, — но если еще хотите, то сейчас сварю.

Кирилл Александрович хочет.

И я не возражаю, когда он оттесняет меня от плиты, ворча, что я торможу, и сам доваривает. Почему-то в мой мир и мою квартиру этой ночью он вписывается очень легко, правильно, но думать об этом не хочется.

Вместо этого я достаю телефон и показываю ему наши с сусликами фотки.

Рассказываю.

Лавров же слушает, смеется, уточняет.

И уходит, когда утро окончательно вступает в свои права, а я зачем-то иду в гостиную и, спрятавшись за шторой, наблюдаю как он уезжает, оглянувшись на дом.

Глава 16

Выходные я провожу с пользой.

Спасибо Элю.

Он объявляется на пороге моей квартиры полвосьмого, когда я только засыпаю после ухода Кирилла Александровича.

— Ты чего дрыхнешь, Даха?! — возмущается он и топает прямым ходом на кухню, где без спроса залазит в холодильник. — О, пельмешки! Жизнь тебя разбаловала, Даха. Спишь, а солнышко давно встало!

— А я нет, — давясь очередным зевком, я приползаю следом и одним глазом, ибо второй открываться отказывается, наблюдаю, как Эль уминает недоеденные Лавровым пельмени.

— Ты ведь не против? — суя в рот очередной пельмень, спохватывается Эльвин.

— Ну что ты, радость моя, мой холодильник — твой холодильник, — щедро заверяю его и, кутаясь в халат, забираюсь с ногами на диван.

Гостеприимной хозяйкой в такую рань я быть не нанималась, тем более перед Элем. Заварить-сварить чай-кофе и сделать бутерброды он может сам, и где что лежит тоже прекрасно знает. За два года знакомства он не раз оставался тут ночевать, поэтому да, моя кухня — его кухня.

— Ты зачем приперся?

Способность думать и любопытство просыпаются только после протянутого чая с лимоном и тарелки с бутербродами, которую Эль, плюхнувшись рядом, пристраивает между нами.

— Поговорить, — беспечно отзывается он.

— О жизни? — я кошусь с подозрением.

Поговорить Эль, конечно, любит, особенно на парах, но в субботу до двенадцати дня он обычно предпочитает молчать и спать.

— О микре, — улыбка у него становится в тридцать два зуба.

А я давлюсь чаем и кашляю, пока меня с гиперзаботливостью стучат по спине.

— Нет.

— Ну, Даха…

— Ни за что…

— Ну, Дашуля…

— У меня и так психологическая травма, не провоцируй рецидив.

— На, Дашенция…

— Нет-нет-нет.

И да.

Эль уламывает, и два дня мы торчим у меня.

Пишем в две руки шпоры, поскольку прошлыми Эль щедро поделился с приятелем, а у того их изъяли, и я его гоняю по билетам, которые по ходу тоже приходится дописывать и дополнять.

И, когда вечером в воскресенье, звонит Лёнька и радостно объявляет, что затянувшиеся дела на заводе решены и он утром возвращается в город, я только согласно мычу и радость словами проявлять не спешу.

Точнее не могу.

У меня все еще соматический О-антиген, который представлен липополисахаридно-протеиновым комплексом, определяет серологическую группу Escherichia — самая любимая Escherichia coli — и вместе с капсульным К-антигеном и жгутиковым Н-антигеном является основой серологической классификации эшерихий. А Mycobacterium tuberculosis и Brucella melitensis паразитируют в макрофагах и за счет определенных механизмов избегают фагоцитоза, становясь недоступными для комплемента и антитела, а следовательно нейтрализация таких возбудителей обеспечивается координированным действием Th1, которые вырабатывают гамма-интерферон, и…

И, в общем, Лёньке я готова только радостно и согласно мычать, что его возвращению счастлива, отсутствию завтра дома Зинаиды Андреевны еще более счастлива, а от намечающегося романтического ужина в неописуемом восторге.

Восторг я, правда, описать не могу, ибо бессовестно засыпаю под солнечно-теплый и уютный голос Лёньки.

Понедельник же и квартира Кирилла Александровича встречает спящими сусликами, тишиной и запиской на столе.

Почерк Лаврова вопреки мнению о врачебном почерке красиво-заостренный и разборчивый, но я все равно перечитываю пару строк несколько раз и хмурюсь.

Он просит меня задержаться до семи и к семи собрать сусликов, ибо Кирилл Александрович за ними заедет и на работу к себе заберет. Он дежурит, а у Аллы Ильиничны давление, и ночью Лавров вызывал ей скорую, поэтому, если несложно, то днем к ней следует зайти и до магазина сходить.

Что купить написано, а деньги — как всегда — на карте, кою Кирилл Александрович вручил еще в первый день.

Проведать Аллу Ильиничнину не проблема и в магазин сходить для нее тоже, а вот известие, что монстров Лавров хочет забрать в больницу мне не нравится.

Не надо.

Детям там не место.

И я порываюсь ему позвонить, сказать и… должны быть еще варианты. Есть ведь Анна Вадимовна и Степан Германович, еще какие-то друзья, знакомые. Я даже достаю телефон, но в самом низу записки привычное Verte и я послушно переворачиваю блокнотный лист, где начало и предупреждение, что сегодня операционный день и комиссия из Министерства, поэтому звонить не надо.

Прекрасно.

Телефон я сую обратно и раздраженно барабаню пальцами по столу.

Воспоминания лезут сами, злят, и к сусликам я поднимаюсь торопливо, раздёргиваю светлые портьеры и провозглашаю преувеличенно радостно:

— Монстроподъем! Суслики, нас ждут великие дела!

Я их тормошу, стягиваю одеяла и отбираю подушки, под которые они пытаются засунуть головы и еще пять минуть поспать.

— Великие дела начинаются не так рано, — Яна кривится, нехотя садясь на кровати, и трет глаза.

— И это не пе-да-го-ги-чно будит детей и угрожать ледяной водой, — Ян вместе с одеялом дезертирует под кровать.

— Вылазь, бабайка.

— Сама такая, я сплю!

Из-под кровати под заинтересованным взглядом Яны, ее комментарии и под прицелом камеры я вытаскиваю Яна вместе с одеялом.

Он же вопит про произвол, самоуправство, насилие над детьми и власть тиранов.

— Свобода, равенство и сон!

— Ты в курсе, что революционеры плохо кончали? — в ванную я его тащу вместе с одеялом, в которое юный Робеспьер вцепился мертвой хваткой.

— Да здравствуют революция! Свобода народу! — еще громче и одухотворено вопит Ян, цепляясь руками за дверь. — Но пасаран!

— Свободу детям и попугаям! — Яна восторженно-увлеченно скачет кругами вокруг меня. — Ах, каира!

— Монстры, вы чего в выходные смотрели?! — я останавливаюсь и на них смотрю подозрительно.

Монстры же переглядываются. Ян перестает вырываться и ораторствовать, а Яна с невинным видом прячет руки за спину.

— Ну так, — пол она разглядывает с преувеличенным интересом, — мы про Кешу. Мультик.

— А Кирилл Александрович?

— Отвергнутых, — нехотя сопит Ян.

— Отверженных?

— Ага, — монстры соглашаются в унисон.

И в ванную сбегают сами.

За хлебом, молоком и бриошами ходят не в продуктовый, а в торговый центр.

С фонтанчиком.

Об этом с самыми честными глазами мне сообщают монстры ближе к обеду. Идею навестить Аллу Ильиничну они восприняли на ура, а уж предварительный поход по магазинам вызвал слишком сильный восторг, от которого я напряглась.

Не зря.

— Да-а-аш, там роботы есть. Знаешь какие? — Ян делает просительную рожицу, разводит руки в стороны. — Вот такие!

— А продукты там тоже продают, — увещает Яна.