Орудия войны (СИ) - Каляева Яна

— После этого вы перестали верить в Бога?

— В Бога? — Саша коротко удивленно глянула на Щербатова. — При чем тут Бог-то… Не Бог сжег мой дом, не Бог убил моих родных. Да и в целом.. понимаете, в иудаизме нет проблемы богооправдания, потому что мы не считаем Бога безусловным благом. Не пытаемся запихать Его в свои представления о хорошем, чтоб потом заламывать руки: как же так? Как Бог это допустил? У нас ведь и тот, кого вы называете Сатаной — слуга Бога. Всю эту историю с падением ангелов христиане просто придумали, притянув за уши не к этому относящиеся цитаты, а в Торе ничего такого нет. Очень уж вы боитесь смотреть в лицо реальности, в которой Бог — то, что Он есть, а не то, чем Его приятно воображать. Впрочем, — спохватилась Саша, — Бога никакого и нет, а религии придуманы, чтоб разделять людей и превращать их в рабов. Ах, да кому я это рассказываю…

Они сидели по разные стороны стола — и все равно мучительно близко друг к другу, так тесно было в этом домике. Щербатов и забыл, как забавно Саша жестикулирует, когда увлекается. Он отметил, что ее левая рука двигается намного хуже правой.

— А я-то полагал, что с тех пор, как вы утратили семью, вы сломлены и в революционной борьбе ищете спасения от одолевающей вас горечи.

Саша закатила глаза.

— Одноногую собачку не надо лепить из меня, Щербатов. У меня была семья. У меня была каждая из суббот, проведенных с ней. Это сделало меня очень сильной и невероятно прочной. Вся история моего народа — нас пытаются разбить, а мы собираем себя из осколков. Юдифь учила меня каждое утро сминать лист бумаги, а каждый вечер распрямлять его — и так же восстанавливать себя.

Ветер не успокаивался, все кружил и кружил сорванные лепестки сливы. Казалось, в погожий весенний день разыгралась метель.

— То есть вы все же сражаетесь за ваш народ, Саша?

— Да нет же! За то, чтоб не было больше народов, религий, неравенства по образованию и по имуществу. Всего, что разделяет людей.

— И чтоб мужчин и женщин тоже больше не было?

— Нет… но да, превосходная идея. Не думала об этом прежде. Такая мелочь, на фоне прочего. И все же было бы неплохо. Кстати, раз уж вы затронули эту тему, Щербатов… — Саша потерла виски, пытаясь припомнить что-то невероятно далекое, почти нереальное. — Вы не находите эти наши встречи несколько неуместными? Я теперь замужем. У вас наверняка тоже кто-то есть, вы не похожи на человека, который будет долго страдать по несбывшемуся. Между нами нет ничего, кроме войны. Я не хочу видеть вас иначе, чем через прицел. Не могли бы мы перестать встречаться таким образом?

— Месмерист из нас двоих вы, — ответил Щербатов. — И связь эту тоже проложили вы. Вы можете ее разорвать?

Саша отрицательно качнула головой.

— Есть только один способ цивилизованно закончить то, что происходит между нами, — сказал Щербатов. — Саша, если вы тоже видите этот сон и способны запомнить хоть что-то из него, я прошу вас: уезжайте из страны. Вам не станут чинить особых препятствий. Я вычеркнул ваше имя из списков тех, кого разыскивают усиленно. Полковой комиссар — невелика птица, а я чувствую себя виноватым перед вами и не хочу мстить. Ваша война проиграна. Все, чего вы добьетесь, продолжая сопротивление — жертвы, которых можно избежать. А вы ведь молоды, вы еще не начинали жить. Уезжайте. Избавьте нас обоих от жестокой и грязной развязки. Сны, надо полагать, тогда прекратятся — мы ведь не будем более повязаны общей судьбой.

— Я всесторонне обдумаю ваше щедрое предложение, — сказала Саша, скривив губы.

Во всем этом не было ровным счетом ничего смешного, на Саша выглядела так забавно, что Щербатов против воли улыбнулся.

— Отчего, — спросил он, — вас вечно так невозможно спасти?

— Тот, кто спасает — это я, — ответила Саша почти серьезно. — Спасителя спасти нельзя. Как знать, Щербатов, может, я и вас однажды спасу от того, что вы с собой делаете.

Глава 11

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Сентябрь 1919

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Любовь бедной девушки из виноградника и великого царя никогда не пройдет и не забудется, потому что крепка, как смерть, любовь, потому что каждая женщина, которая любит, – царица, потому что любовь прекрасна!

Саша вздохнула. Она предпочла бы почитать что-то другое, но именно “Суламифь” Куприна оказалась первой подвернувшейся ей под руку в магазине книгой в красной обложке.

Среда, с шести до семи вечера, булочная Филиппова на Невском проспекте, столик у окна, горячий шоколад, книга в красной обложке в руках. Такими были условия выхода на большевистское подполье, о которых знал Вершинин. Саша тщательно выполнила их все.

До сих пор никакого результата это не дало.

Маленькие круглые столики и изящные венские стулья стояли так близко друг к другу, что Саша, хотя ее зрение существенно ухудшилось в последние месяцы, спокойно могла читать газету в руках полного господина, сидевшего через два стола от нее. И все равно свободных мест в просторном зале почти не осталось. Булочная Филиппова в этот час была переполнена: дамы, гувернантки с детьми, военные, интеллигенты, приличного вида мещане. Только чистая публика, разумеется: простонародью вход на Невский проспект был воспрещен. Городовые бдили и рабочий люд пропускали сюда только по предъявлению особого пропуска. Пропуска выписывали тем, кто трудился в богатых магазинах и заведениях. У половых в белых фартуках, шустро сновавших между столиками, наверняка такие были.

Никто из всех этих людей, однако, не попытался выйти с Сашей на контакт. Пожилая дама в седых буклях, случайно задевшая Сашин стул, рассыпалась в извинениях, и Саша заговорила с ней о наплыве посетителей, однако дама беседу не поддержала. Студент с пакетом булочек подмигнул Саше и она кокетливо улыбнулась ему в ответ, но он уже спешил к выходу. Перемазанный кремом ребенок лет четырех, пока гувернантка болтала с подругой, потянул руки к Сашиной книге… да нет, ну это-то тут при чем.

К новой гражданской одежде Саша еще не привыкла. В последние годы, если не считать месяца в плену, она носила только солдатские гимнастерки на пару размеров больше, чем ей требовалось. Приходилось подворачивать рукава, зато все женское в ее теле было благополучно скрыто. Блузка же мягко облегала грудь, причем рюши, как назло, подчеркивали ее очертания вместо того, чтоб маскировать. Ничего непристойного в этом не было, многие женщины носили такой же фасон. Но Саше все время казалось, что ее грудь слишком большая, потому хотелось ссутулиться и скрестить руки перед собой. Приходилось постоянно напоминать себе, что надо держать осанку и вести себя непринужденно.

Ей нельзя выглядеть так, будто она ищет кого-то. Саша опустила глаза в книгу:

Мы с тобою встретимся, Суламифь, и мы не узнаем друг друга, но с тоской и восторгом будут стремиться наши сердца навстречу, потому что мы уже встречались с тобою, моя кроткая, моя прекрасная Суламифь, но мы не помним этого.

"Танк" показал пять минут восьмого. Саша закрыла книгу и подозвала полового, чтоб рассчитаться. Ждать здесь больше было нечего.

Еще толком не стемнело, но Невский уже был залит теплым светом газовых фонарей. Саша помнила, как тут все выглядело год назад: разбитые витрины, трупы лошадей, банды матросов, опасные даже для нее, следователя ПетроЧК. Теперь на каждом углу стояло по городовому в новенькой форме и начищенных до блеска сапогах. В первый день в Петрограде Саша опасалась их, но документы, которые сделал ей Вершинин, никаких нареканий не вызывали. Полицейские уже дважды проверяли ее паспорт, всякий раз принося извинения за беспокойство, и после с улыбкой желали госпоже Сириной хорошего дня. Чистая небедная одежда и правильно оформленные бумаги помещали ее в число тех, кому Новый порядок гарантировал защиту и процветание.

Стараясь не спешить, Саша шла мимо разукрашенных витрин в толпе гуляющих. Студенты и гимназисты, офицеры в орденах, элегантные дамы, чистенькие нарядные дети с гувернерами… Дворники, газетчики, чистильщики обуви — всякий род людей в особой форме. Никто так и не подошел к ней. Неужели она напрасно бросила своих ребят, чтоб приехать сюда? Быть может, те, кто устроил некогда эту явку, давно покинули город или страну, а то и вовсе не числятся более среди живых.