По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

А Тивас тем временем достал из сумок длинный сверток. Неторопливо распустил сдерживающие его кожаные шнурки, развернул.

— Это меч Саина.

У многажды упомянутого Саина губа была отнюдь не дура. Да и сам он, похоже, был не дурак. Весь.

На коленях у Сергея Идонговича лежал не меч. Меч. В России над нами частенько посмеиваются за несколько гипертрофированную страсть к холодному оружию. Признаю. Обоснованно. Любим. Дело в том, что оно прекрасно. Прекрасно в своей законченности, плавности линий, функциональности.

А вот то, что сейчас держал в руках Сергей Идонгович, описать было трудно. Насколько я разбираюсь в оружии, это был бастард, полутораручник. Не двухметровый кошмар стали. Не изящная шпага. А как раз тот оптимум, который нужен для побивания врагов, носящих доспехи.

Клинок неширокий, пальца в три, длиной сантиметров восемьдесят. Заостренный, пригодный не только рубить, но и колоть. Цвет. Вы видели закат над морем перед грозой? Оттенок подсвеченных багровым сине-сизых туч. Вот цвет его клинка. Узор. Сплетение уходящих в глубь друг друга струй ручья. Вот его узор. Оторвать взгляд трудно.

Гарда, выполненная в виде языков черного пламени. Изящная рукоятка на две ладони, украшенная в оголовье синим камнем.

Я невольно потянулся к мечу. Нет, неправильно. Меня к нему потянуло. Так, как непреодолимо тянет к женщине. Красивой женщине.

И вдруг показалось, что тяну я руку к волкодаву, который еще не знает, облизнет ли ее в щенячьем восторге узнавания или отхватит страшными челюстями. А потом облизнется. Но я ухватил рукоять, как за шкирку пса, и тот обрадовался, выворачиваясь и радостно покусывая руку. «Ты здесь, ты нашелся, я скучал. Я так рад, так рад». Похоже, у этого меча, как и у волкодава, нет хозяина, но есть вожак, а вожаку он был сугубо рад.

По клинку перетекла волна льдистых сполохов, оторвав меня от песье-мечевых размышлений, и до моего слегка замутненного сознания дошел голос Тиваса. Радостный такой.

— Он признал тебя.

А мы тянулись друг к другу. Когда к щенку волкодава протягиваешь руку, он, еще не зная страшной силы своих челюстей, садится на свой маленький лохматый круп, опираясь на одну лапку, другой все пытается отмахнуть непонятную угрозу. А потом, привыкнув, начинает играться. Сначала куснет, демонстрируя симпатию, отступит. Это потом, много позже, он будет облизывать ваше лицо и руки, повизгивая от восторга. Потом.

И встретились. Я встал. Крутнул меч. Раз-другой. И вдруг он сам понесся, взрезая воздух. Закрутился. И моей руке бы бездумно следовать за ним, но нет. Нам, гомо сапиенсам, все понять надо. И меч как-то неуклюже сорвался со взмаха, несильно хлопнул меня плашмя по спине, перестал тянуть руку и, хитро подмигнув, камнем оголовья спокойно вытянулся к земле.

— Теперь у тебя все получится, — радостно заверил Тивас.

ГЛАВА 8

Во всех фантастических романах, повествующих о всяких там переселениях душ, перемещениях в пространстве, упоминался вечный конфликт между новым и старым хозяином организма и мозга. Однако в моем случае ничего подобного не происходило. Складывалось ощущение, что мне в мозги и в мышечную память просто что-то записали, причем записали нечто хорошо знакомое. В жизни моей была как-то раз похожая ситуация. В детстве меня кто-то, не помню кто, учил завязывать портянки. Научил. А потом умение это за ненадобностью забылось. Очень много прошло времени, и я попал на институтские военные сборы, где отцы-командиры старались всячески, чтобы мы, публика цивильная и слабодисциплинированная, тщательно хлебнули армейской жизни. Нам запретили носить носки и выдали портянки. Забыл упомянуть, что в то далекое время в армии не было всяких там ботинок и все гордо и смело ходили в сапогах. После того как мне выдали амуницию, причем после долгого разговора, перенасыщенного ненормативной лексикой, нужного размера и я влез-таки в приснопамятное х/б, куски ткани, которыми надо было обмотать ноги, вызвали у меня состояние глубокой задумчивости, возможно что своей потрясающей белизной. И вдруг. Именно вдруг, потому что тело действовало без всякого руководства со стороны моего мощного интеллекта. Руки расстелили тряпочку, нога как-то ловко расположилась на ней, несколько пассов руками, и моя гордая конечность оказалась в сапоге. Мне было удобно. Что характерно, когда включился упомянутый интеллект, обвязывание ноги портянкой и запихивание ее в сапог продолжалось гораздо дольше и сопровождалось словесными формулами, выражавшими недовольство.

Что-то подобное происходило со мной и теперь. Стоило лишь попытаться понять, как делаешь чтото, и это что-то переставало получаться. Меч вдруг становился чужим и непослушным и уносил руку, разворачивая тело. Тивас молча бесился, в который раз объяснял, что не надо пытаться осмыслить, надо просто делать, и тело само подскажет и сделает, как надо. Когда же я переставал пытаться осмыслить свои движения, тяжеленный полутораручник начинал легко порхать, закрывая мой любимый организм стальной вязью защиты, мягко перетекающей в незаметные короткие атаки, при которых клинок размазывался в воздухе, почти нежно рассекая толстые ветки, натыканные моим духовным лидером в качестве мишеней. Весело посвистывали парные поясные клинки, в одно легкое касание разваливая толстые соломенные жгуты на множество коротеньких кусочков. Бешеными пропеллерами крутились модернизированные дзюттэ, отбивая и перехватывая две изящных шпаги, которыми мой чернолицый учитель орудовал с отменным мастерством. Синими молниями летали два длинных засапожника, прокалывая и разрезая синие местные яблочки, подбрасываемые доброй магией наставника. Безоружные руки и ноги метались, сплетая абсолютно неизвестную мне вязь блоков и атак, ударов и подсечек.

Но стоило задуматься, и вкуснючее яблоко пребольно стукало в мой излишне высокий лоб, сабля дружески хлопала по затылку, дзюттэ норовили переплестись и улететь, оставив своего неразумного владельца в грустном одиночестве, а коварные засапожники так и норовили ткнуться куда-нибудь подмышку, только верная одежка спасала.

Тело все помнило и знало само. Только было непонятно и страшновато — откуда знало и помнило.

И только иногда голову изнутри как будто тыкали палочкой, и руки закручивали какой-то новый финт, ноги переставлялись непонятно как, тело замирало в каком-то неестественном положении, и удар проносил предполагаемую защиту с какого-то невероятного направления, или всплывало новое знание, или сердце заполняла непонятная душная озлобленность. Где-то там во мне он был. Весь или часть его — не знаю. Но это предстояло узнать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});