Том 2. Сумерки духа - Зинаида Гиппиус

– Нет… отчего… это не то… – лепетала Шарлотта. Сердце ее стучало часто, испуганно.

Она не договорила. В ту же минуту сильные руки сжали ее и теплые, влажные, мягкие губы жадно прильнули к ее устам. Она помнила эти губы: они только сейчас были перед ее глазами, слишком пунцовые, как кумач его рубашки, немного темнее. И горячее и грубое прикосновение точно ударило ее. Красные пятна поплыли перед ее взором.

– Пустите меня! – крикнула она дико, не своим голосом, вскочила и оттолкнула его от себя с силой. – Пустите! Вы не смеете! Нельзя, нельзя!

Она кричала, голос ее рвался, небывалый ужас наполнял сердце.

Иоганн стоял растерянный, сумрачный.

– Извините, мамзель Шарлотта, – заговорил он неровно. – Я не знал. Я, может быть, испугал… Но я надеялся… Ваш папаша… И мой папаша…

Гнев Шарлотты исчез. Остались только страх и горе. Она закрыла лицо руками.

– Уйдите, – прошептала она бессильно.

– Я уйду теперь, – продолжал ободрившийся Иоганн. – Я вас понимаю, простите ли вы меня? Вы так нежны, так деликатны… Вы – нервная, впечатлительная девица… Но я вас обожаю, вы это должны знать, я достоин прощения именно потому, что я вас честно, искренно обожаю, мой папаша не далее, как завтра…

– Уйдите, – опять прошептала Шарлотта с мольбой, не открывая лица. «Боже! – думала она. – Здесь! Какое оскорбление, какой позор! Здесь, при нем!».

Отдаленные голоса посетителей послышались за поворотом. Иоганн осмотрелся, ловко вскочил на забор и перепрыгнул на ту сторону. Шарлотта встала, не смея отнять рук, не смея взглянуть направо, где безмолвно и безмятежно благоухали крупные розы, чуть склонив головки, и белел меж их зеленью неясный очерк милого лица.

Не оборачиваясь, опустив голову, медленно направилась Шарлотта к дому. Стыдом и страхом была полна ее душа.

VI

Шарлотте долго нездоровилось, и она не выходила из комнаты. Отец хмурился, предлагал послать за доктором Финч. Но Шарлотта оправилась, опять стала выходить. Стоял уже август, осенние цветы стали распускаться на могилах.

Однажды, после обеда, Шарлотта тихо пробиралась по знакомым тропинкам к своему месту. Все утро шел дождик, но теперь выглянуло желтое, влажное солнце и золотило колеблющуюся, уже поредевшую листву. Шарлотта хотела завернуть направо – и вдруг заметила, что решетка могилы Альберта отворена. Она знала, что садовник не приходил, а она сама всегда крепко запирает дверь. Значит – кто-то есть там.

Тихо, стараясь не шуметь опавшими листьями, Шарлотта вернулась и обошла решетку с другой стороны, где прутья были реже и, сквозь сиреневые кусты, можно было видеть, что делается внутри.

Шарлотта взглянула – и невольно схватилась за толстый, мокрый ствол березы, чтобы не упасть. На ее скамейке, около могилы Альберта, сидела женщина.

Все лето, с самой ранней весны, Альберта никто не посетил. Шарлотта привыкла думать, что он одинок, что никто не заботится о нем, что он принадлежит только ей. И вот какая-то женщина, может быть, более близкая ему, чем Шарлотта, входит сюда по праву, садится около него.

Шарлотта стиснула зубы, острая злоба, ненависть рвала ей сердце, всегда такое доброе и покорное. Она жадно смотрела на незнакомую даму.

Дама была стройна, хотя невысока, нисколько не худощава и одета с большим изяществом, даже богато, вся в черном. Миловидное молодое лицо выражало большую грусть, но грусть не шла к задорному носику и круглым черным бровям. Так и хотелось, чтобы это лицо улыбнулось. Но вместо того дама вынула платок и провела им по глазам. Потом вздохнула, опустилась на колени, подбирая платье, сложила руки, опустила на них голову и замерла так на несколько мгновений. Креповый вуаль упал красивыми складками. Шарлотта заметила, что на кресте висел громадный, дорогой и неуклюжий фарфоровый венок. Широкая лента с надписью закрывала мраморный медальон. Безмолвные, редкие и холодные слезы падали из глаз Шарлотты, она их не замечала. Да, да! Это она. Это та графиня, кузина, невеста его, которую он любил, которая может сбросить скромный, легкий венок, сделанный руками Шарлотты, выдернуть цветы, посаженные ею, и навесить свои звенящие, фарфоровые гирлянды, может трогать и целовать нежное, мраморное лицо, может запереть на замок двери решетки – и Шарлотта никогда не войдет туда… Вся кроткая душа ее возмутилась и теперь была полна неиспытанной злобы. Шарлотте хотелось броситься к незнакомой даме, схватить ее за одежду, за длинный вуаль, кричать, выгнать вон и запереть решетку.

– И он, и он! – повторяла она с горечью, как будто знала наверно, что Альберт рад этому посещению и фарфоровым цветам. – Сколько времени не была! Ведь я все время ходила, мои цветы, мои венки! Все я, все ему! А теперь сразу – кончено!

Дама встала, отряхнула песок с платья, поправила ленту, постояла, опять вздохнула, перекрестилась по-католически и, забрав свой ридикюль из черной замши, направилась к выходу. Она плохо знала дорогу и все не попадала на главную аллею. Шарлотта тихо, как кошка, следовала за нею издали. Наконец, дама нашла путь и прямо повернула к смотрительскому домику.

Шарлотта так и думала, что она зайдет к ним. Быстро, едва переводя дух, подбирая тяжелые, длинные косы, которых не заколола, обежала она с другой стороны и разбудила отца.

– Какая еще дама? – недовольно ворчал Иван Карлович, надевая сюртук.

– Графиня… Кузина… Семнадцать тысяч триста одиннадцать… – лепетала Шарлотта, переводя дыхание.

– А… Хорошо! Сию минуту.

Шарлотта скользнула за ним в большую темную приемную и, незамеченная, притаилась в дальнем углу за столом с грудою книг.

Иван Карлович пригласил даму сесть, около конторки, недалеко от окон. Шарлотта из своего угла видела ясно ее свежее лицо.

– Ах, я вам очень благодарна за могилу моего дорогого… – заговорила дама по-русски с легким иностранным акцентом. – Такой порядок, такие прелестные цветы.

– Да-с, сударыня, – сдержанно, но самодовольно произнес Иван Карлович. – У нас во всем порядок. Номер вашей могнлы 17311?

– Я не знаю, право… Альберт Рено…

– Так-с, 17311. Все сделано, что возможно. Оставшиеся деньги…

– Ах нет, ах нет, пожалуйста! Я еще хотела дать… Вот пока пятьдесят рублей.

– А зачем же это? Теперь осеннее время года наступает, могилы не убираются.

– Да, но видите ли… Я уезжаю. Очень далеко, за границу. Не знаю, когда вернусь…

– В таком случае, могу вам обещать на эти деньги уборку могилы в течение двух лет, не более.

– Я гораздо раньше пришлю вам еще! Я много пришлю… Я только не знаю, смогу ли я быть сама… Моя фамилия графиня Любен. Этот молодой человек, так безвременно угасший, был мой жених…

Она опустила глаза. Иван Карлович только равнодушно крякнул. Он не выспался.

– И вот, – продолжала графиня, которая, как видно, не прочь была поболтать, – я чту его память… Обстоятельства так сложились, что я… что я должна выйти замуж за… за дальнего родственника покойного и уехать навсегда во Францию. Я сама француженка по рождению, – прибавила она живо и улыбнулась, причем сделалась сейчас же вдвое красивее.

– Так-с… – задумчиво произнес Иван Карлович. – Изволите замуж выходить?.. Я тем не менее должен вам расписку дать в полученных от вас мною деньгах на украшение могилы № 17311 в продолжение двух лет…

Шарлотта не слушала дальше. Так же бесшумно, как вошла, она скользнула вон, миновала террасу и бегом бросилась в парк, прижимая руки к сердцу, которое стучало громко и часто. Было прохладно, хотя ветер стих; голубоватые, ранние сумерки наступали. На кладбище веяло пустынностью.

Шарлотта добежала до решетки Альберта и распахнула ее. Теперь она входила сюда как повелительница. Та, бездушная, потеряла все права. Зачем она приходила сюда? Издеваться над ним? Его невеста, перед свадьбой с другим! Проклятая, проклятая! Вон сейчас же эти грубые цветы! Они его холодят и режут.

И Шарлотта рвала, топтала богатый фарфоровый венок, мяла, силилась зубами надорвать широкую ленту с золотой надписью: «Helene a son Albert»[14]. Как она смела? Ее Альберт! Изменила, разлюбила и приехала еще издеваться над беззащитным! Никогда Шарлотта не допустит, чтобы хоть один цветок здесь был посажен на ее деньги. В копилке есть кое-что… Можно еще заработать… И у отца подменить… Это нетрудно.

Брызги фарфора случайно ранили руку Шарлотты. Она вздрогнула, увидав алую каплю на своей ладони. Но сейчас же схватила платок и перевязала рану.

Большие, бледные златоцветы, почти без запаха, вьющие только осенней сырой землей, качались теперь на могиле, вместо летних роз. Шарлотта тихо отвела их стебли и прижалась щекой к бархатистому, холодному мрамору барельефа. Она едва ощущала неровности очертаний профиля. О, милый, о, бедный! И она, сама виноватая перед ним, смела еще упрекать его в чем-то! Как она сразу не поняла, что надо защитить его, безответного, что эта Елена пришла издеваться над ним, что она не может его любить! Она нашла себе другого, существующего, теплого, с красными, мягкими губами, как Иоганн… Зато Шарлотта любит Альберта всей силой мысли и любви. Теперь она никому его не отдаст. А он… Зачем ему Елена, чужая, страшная, живая? Шарлотта бесконечно ближе ему.