Тайны русской дипломатии - Борис Сопельняк

Тут уж Котошихин не на шутку струхнул: выдадут, как пить дать, выдадут, не станут из-за него рисковать с таким трудом подписанным договором. Но Таубе его защитил. Он был большим хитрованом и, ничего не отрицая, отписал Ромоданов-скому такую заумную грамоту, что тот только крякнул. «Беглец прибыл сюда, в Нарву, гол и наг, — писал Таубе, — так что обе ноги его от холода опухли и были озноблены, и объявил, что желает ехать назад к своему государю, но по своему убожеству и наготе никуда пуститься не может. Я приказал дать ему одежду и пять риксдалеров для продолжения обратного пути к Царскому Величеству». В конце письма он уверял, что отдал приказ о розыске беглеца, и предложил выделить одного из самых смышленых стрельцов для участия в поисках Котошихина.

Стрельца выделили, дом, в котором жил Котошихин, нашли, но хозяин дома заявил, что его постоялец отбыл во Псков, где воеводой служит Ордин-Нащокин: беглец, мол, решил отдаться в руки своему бывшему начальнику по Посольскому приказу.

Так Яков Таубе преследователей со следа сбил. Пока Репнин скакал во Псков, пока искал воеводу, Государственный совет Швеции заслушал прошение Котошихина и разрешил приехать ему в Стокгольм, чтобы на месте удостовериться, «каков он в самом деле». Льстивый и угодливый подьячий, к тому же хорошо знакомый с тайнами московского двора, произвел благоприятное впечатление, и вскоре король подписал специальный указ камер-коллегии: «Поскольку до сведения нашего дошло, что некий русский по имени Грегори Котосикни хорошо знает русское государство, служил в канцелярии великого князя и изъявил готовность делать нам разные полезные сообщения, мы решили всемилостивейше пожаловать этому русскому двести риксдалеров серебром».

На этом милости Карла XI не закончились: через несколько месяцев Котошихина приняли на королевскую службу и даже удвоили и без того немалое жалованье. А когда его зачислили в штат архива, Григорий засел за сочинение, которое в те годы рассматривалось как разведцонесение, а через двести лет, когда было издано в России, стало называться «драгоценным памятником старины» — именно так именовал книгу «вора Гришки» Виссарион Белинский. Называлась она «О России в царствование Алексея Михайловича».

Что и говорить, эта книга дорогого стоит! Биографии царей, цариц и царевичей, их привычки, пороки и слабости, характеристика ближних бояр, а также чиновных и служилых людей, устройство царского двора и всех существующих приказов, организация и внутренняя структура армии, а также все, что касается рек, дорог, подъездных и объездных путей к главным городам России. Очень красочно и не без юмора описан быт русских людей того времени.

Книга пошла нарасхват! Специальную статью ей посвятил Белинский, с увлечением читали Гоголь, Толстой и Чернышевский. А Герцен пришел в такой восторг, что, не скрывая упоительных чувств, написал далекому Другу: «Умилительная книга, я думаю, ты плакал над нею — и я плачу». Но точнее всех общую точку зрения выразил Добролюбов.

«У Котошихина, — писал он, — взгляд уже более широкий, более человечный, чем у всех русских, до него писавших о России, даже в отрицательном духе. Он является образованным представителем интересов среднего сословия, над которым налегло старинное барство со своим невежеством и спесью. Он уже сожалеет и о грубости семейных отношений, и о невежестве высшего класса, и об административных обманах, и о жестокости пытки, и об отчуждении России от Европы. И замечательна его точка зрения: в нем нет неприязни к России, он не смотрит на ее недостатки как нераздельные с природою народа, он объясняет их обстоятельствами, отношениями различных классов между собою и тому подобное».

Поразительно, но никто из самых уважаемых людей России, ни Толстой, ни Гоголь, ни Белинский, нигде ни словом не обмолвились о личности автора так понравившейся им книги. А ведь он — иуда, он — предатель, мразь и христопродавец. Таким не то что руки не подают, таких без лишних слов отправляют на дыбу. А может быть, они видели в Котошихине диссидента, борца за права человека, противника ненавистного царского режима?..

Неудивительно, что в 1667-м, когда книга вышла в Швеции, вся читающая публика оценила ее по достоинству, а король в очередной раз повысил Котошихину жалованье. Григорий в долгу не остался и тут же обратился с письмом к «Всемощнейшему и Высокорожденному государю Карлусу», в котором клятвенно заверял короля, что будет служить ему «до смерти без измены, а ежели что не так, то достоин смертной казни безо всякой пощады».

Эх, Гришка, Гришка, не искушать бы тебе судьбу и не произносить нехорошее слово всуе! И месяца не прошло, как курносая пришла по его душу, и, как ни странно, была она не русского, а шведского происхождения. Пить надо было меньше, гладишь, баба с косой и прошла бы мимо, а тут… Короче говоря, все произошло по пьяни.

Не имея своего дома, Котошихин квартировал у Даниила Анастазиуса, чиновника того же архива, в котором служил и сам. Ладно бы только квартировал, отлучаясь с работы раньше Даниила, он миловался с его женой Марией. Некоторое время спустя Анастазиус прознал об этом и во время совместной попойки поднял скандал, обзывая жильца самыми непотребными и, что самое неприятное, русскими словами. Этого Григорий не мог снести и схватился за кинжал! На шум прибежала Мария и, увидев обливавшегося кровью мужа, кинулась в полицию. Котошихина тут же скрутили и бросили в каземат. В сентябре 1667-го состоялся суд. Приговор был неотвратимо суров:

«Поелику русский подьячий Иван Александр Селецкий, называющий себя также Григорием Карповичем Котошихиным, сознался в том, что он 25 августа в пьяном виде заколол несколькими ударами кинжала своего хозяина Даниила Анастазиуса, вследствие чего Анастазиус спустя две недели умер, суд не может его пощадить и на основании божеских и шведских законов присуждает его к смерти. Вместе с тем суд передает это свое решение на усмотрение высшего королевского придворного суда».

У Котошихина появилась надежда на спасение — ведь он оказал столько неоценимых услуг шведской короне, но Карлу XI, видимо, надоело возиться с русским перебежчиком, и королевский суд приговор утвердил. Но, судя по всему, где-то на небесах судьба Григория еще не была решена окончательно. Неожиданно в дело вмешался русский посол в Стокгольме Иван Леонтьев, который требовал выдачи изменника русского престола. Шведы задумались… С одной стороны, не хотелось ссориться с русскими, с другой — какая разница, где казнят Котошихина, в Москве или Стокгольме. Но был закон, и он требовал, чтобы преступника казнили там, где тот совершил последнее преступление. Сошлись на том, что Леонтьеву предоставили право присутствовать при казни, дабы тот удостоверился в том, что приговор приведен в исполнение.

Так и поступили… 8 ноября Котошихина привезли на лобное место, расположенное за заставой южного стокгольмского предместья, и при большом стечении народа передали в руки палача. Тот был мастером своего дела — и голову отрубил одним точным ударом. Так закончил свою жизнь первый иуда, первый предатель среди русских дипломатов. А его останки еще долго напоминали о том, что предательство — одно из самых страшных и самых мерзких преступлений.

Вот что повествуют об этом старинные хроники: «Тотчас после казни тело Котошихина было отвезено в Упсалу, где оно было анатомировано профессором, высокоученым магистром Олафом Рудбеком. Кости Селецкого-Котошихина хранятся там и до сих пор, как монумент, нанизанные на медные и стальные проволоки».

Вот так-то! Был дипломатом, особо доверенным чиновником Посольского приказа, вел переговоры с канцлерами и королями — и вдруг скелет, нанизанное на проволоки учебное пособие для изучения анатомии студентами Упсальского университета. Что ж, для иуды это хоть и несколько необычный, но вполне достойный конец. Библейский Иуда, как известно, удавился — и это никого ничему не научило. Как станет ясно из дальнейшего повествования, скелет Котошихина тоже никого ничему не научил — предательства среди дипломатов не прекратились…

ФРАНЦУЗСКИЙ АГЕНТ РУССКОГО ЦАРЯ

Было бы большой ошибкой думать, что бациллой предательства были заражены только русские дипломаты. Как показывают факты, в просвещенной Европе эта хворь поразила не только страдающих от безденежья чиновников или промотавших состояния придворных, но даже самую обеспеченную и самую высокопоставленную верхушку общества — вплоть до министров. Самым известным, самым жадным и, конечно же, самым информированным иудой XIX века был министр иностранных дел наполеоновской Франции Талейран. Этот человек был и князем, и герцогом, и камергером, и командором ордена Почетного легиона, но неуемное корыстолюбие привело его к тому, что кроме своего подлинного имени Талейран-Перигор он оброс многочисленными псевдонимами, такими как Кузен Анри, Красавец Леандр, Анна Ивановна, Юрисконсульт, и многими другими.