В водовороте века. Мемуары. Том 2 - Ким Сен

Кон Ен был убит лжекоммунистами — наймитами японских империалистов, засланными для заманивания и похищения деятелей антияпонского движения в Маньчжурии. Он работал среди них для осуществления взаимодействия с ними.

Мы узнали о трагической гибели Кон Ена, Ли Чжэ У и Пак Чжин Ена сразу же после массового восстания крестьян в Танчхоне. Когда связной сообщил мне об этом, одно время мне было трудно держать себя в руках. Прежде всего мне казалось, что я совершил тягчайшее преступление перед отцом как сын, и я не мог поднять головы.

Эти товарищи были бойцами Армии независимости, которых больше всех любил мой отец. Они первыми совершили переход от националистического движения к коммунистическому.

Трагическая гибель Ли Чжэ У, Кон Ена и Пак Чжин Ена вызвала невыносимо острую боль у меня в сердце. Не только потому, что потеряна одна сильная оперативная группа, призванная реализовать решения Калуньского совещания внутри Кореи, но и потому, что не стало борцов, которые встали в авангарде борьбы за переход от националистического движения к коммунистическому, поддержав волю моего отца.

На похоронах моего отца Кон Ен и Пак Чжин Ен несли похоронные носилки в первом ряду. Они предлагали моей матери не надевать на меня траурную одежду, говоря, что они сами оденутся в траур вместо меня. Наверное, они думали, что я, четырнадцатилетний, буду выглядеть слишком печальным, когда облекусь в траур. С той поры оба они три года ходили в траурной одежде и носили траурный головной убор.

В то время учебные курсы Армии независимости находились в Ваньлихэ, расположенном недалеко от Фусуна. Кон Ен раз или два в неделю посещал наш дом с дровами на заплечных носилках чигэ и здоровался с моей матерью. Его жена тоже часто бывала в нашем доме, захватив для нас молодые побеги аралии, бедренец и другие съедобные травы. Порой Кон Ен приходил, взвалив на плечи мешок с зерном. Такая искренняя помощь его была немалым подспорьем в хозяйстве нашей семьи.

Мать относилась к нему и его жене так сердечно, как будто они ей родные младший брат и сестра. Иногда она, словно родная старшая сестра, строго вразумляла их, указывая на какие-то их недостатки, когда их замечала.

Когда Кон Ен ушел в Маньчжурию для участия в движении за независимость, его жена жила одна в Пектоне. И в каком-то году она пришла в Фусун к мужу. Кон Ен, увидев на ее лице шрам от ожога, который она получила на кухне, приготовляя суп с клецками, и, недовольный, заявил, что не будет жить дальше с ней.

Моя мать рассердилась и отчитала его за это.

— В своем ли ты уме? Это же такое непростительное безобразие, что ты не хочешь жить с женой. Ведь она пришла к тебе как к мужу, преодолев столь далекий путь. Ее за это надо приветствовать от всей души, а не отвергать.

Кон Ен всегда искренне относился к моей матери и слушался ее во всем. И в тот день он поклонился ей и попросил прощения за свой проступок…

О деятельности вооруженной группы дяди Хен Гвона, проникшей внутрь страны, я узнал впервые через газету. Не помню точно, это было в Харбине или в каком-то другом месте. Однажды товарищи, глубоко взволнованные, принесли мне газету. В ней была помещена заметка, в которой сообщалось, что в Пхунсане появилась вооруженная группа из четырех человек и, застрелив старшего полицейского, исчезла в сторону перевала Хучхи, захватив автомобиль, приехавший из Пукчхона. Товарищ, который показал мне газету, сказал: ему приятно, что внутри страны раздался возбудивший всех ружейный выстрел. Но я из-за этого выстрела не мог успокоиться. Почему стреляли в Пхунсане, сразу же после вступления в Корею?

Тут я и вспомнил про горячий характер дяди. И мне подумалось, что он с таким-то пылким характером выстрелил, не в состоянии сдержаться.

Он с детства отличался мужеством и неотступностью от дела, за которое взялся.

Когда думаю о нем, вспоминаю прежде всего эпизод с миской кашицы из грубого зерна. Это было, когда я жил в Мангендэ. Тогда ему было лет одиннадцать или двенадцать. В те годы в нашей семье питались по вечерам гаоляновой кашицей. Гаолян с кожурой перетирали жерновами и варили из него похлебку. Просто трудно было глотать эту пищу, так она жгла горло, эта кожура гаоляна. А о вкусе этой похлебки нечего было и говорить. Мне тоже было противно даже глядеть на такую кашицу из столь грубого зерна.

Однажды дядя Хен Гвон, сидя за обеденным столом, ударил лбом миску с горячей похлебкой, которую подала бабушка. И ударил он так сильно, что миска полетела и упала на земляной пол, а на лбу у него появилась рана и потекла кровь. Он, еще не разумевший ничего в жизни, так выместил свою обиду на крайнюю нужду, и на чем — на миске с похлебкой из грубого зерна.

— Ты, чай, так не станешь достойным человеком, коли привередничаешь за столом, — выговорила бабушка ему свой тяжкий упрек и, отвернувшись, вытирала слезы — слезы горя, а не обиды.

Образумившись с возрастом, дядя Хен Гвон стал нервничать по поводу шрама на лбу. Когда он жил в нашем доме в Китае, он ходил, закрывая этот шрам волосами, выкинутыми на лоб.

Дядя Хен Гвон приехал в Китай, когда мы жили в Линьцзяне. Отец вызвал его к себе, чтобы дать ему возможность продолжать образование. Поскольку отец был педагогом, дядя мог бы проходить курс средней школы заочно, живя в нашем доме. Отец намеревался вырастить из него революционера.

При жизни моего отца дядя Хен Гвон рос в сравнительно здоровом духе под его влиянием и контролем. Однако после смерти отца он не мог держать себя в руках и начал вести себя своевольно. По-видимому, к нему вернулся снова характер детства, когда он ударил лбом миску с похлебкой. Он ошеломил нас своим поведением. Ему теперь даже не сиделось дома, он часто ходил в Линьцзян, Шэньян, Далянь и во многие другие места.

Люди, знающие кое-что о нашей семье, поговаривали, что он так бродит по белу свету потому, что ему не нравится невеста, с которой его помолвили родители, когда он побывал в родном краю. Конечно, это тоже могло быть причиной. Но все же главная причина того, что он стал таким неспокойным, были отчаяние и печаль из-за смерти моего отца.

Когда я вернулся домой, бросив учебу в училище «Хвасоньисук», он по-прежнему не мог собраться с духом и продолжал жить беспокойной жизнью, словно пьяный. Тогда наша семья сводила концы с концами за счет скудных доходов матери от стирки белья и шитья по найму. Видя такое тяжелое положение, и Ли Гван Рин пришла, взяв с собой немного денег и зерна, и помогала матери в ее работе. Собственно, дядя должен был играть роль хозяина дома вместо моего покойного отца. Нельзя сказать, что дома не было дела, чем он мог бы заняться. Тогда у нас еще была аптека, оставленная отцом. Правда, там было не так много лекарств. Но если содержать аптеку как следует, она стала бы известным подспорьем в семейной жизни. Однако дядя не обращал на нее никакого внимания.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});