Нахимов. Гений морских баталий - Юрий Лубченков

Теперь основные силы русской армии в Дунайских княжествах пришлось сосредоточить против нависшей с северо-запада австрийской армии. Против Омер-паши остались лишь заслоны. 23–25 июня 1854 г. почти 50-тысячный турецкий корпус атаковал 6-тысячный отряд генерала Ф.И. Соймонова у города Журжа на левом берегу Дуная. После упорного сражения Соймонов был вынужден отступить к Бухаресту. Вскоре из Варны союзники двинули против русских три французские дивизии, но эпидемия холеры, разразившаяся среди солдат, заставила их повернуть назад.

В конце концов Николай I был вынужден подчиниться Австрии и отдал приказ о выводе русской армии из Молдавии и Валахии. К сентябрю 1854 г. русские войска отошли за Прут. Австрийцы почти сразу же ввели свои войска в Дунайские княжества. Теперь, казалось, повода для военного противостояния больше нет. Но так казалось только России. Англия и Франция преследовали совсем иные цели, и для них все еще только начиналось.

В это время они ведут сложные дипломатические игры, целью которых было привлечение к коалиции против России Австрии, Пруссии, Швеции, Сардинии. Откликнулась позднее только последняя, пославшая в Крым подкрепление войскам союзников 15-тысячный корпус. Остальные впрямую войну России не объявляли, лишь нависая над ее рубежами и отвлекая этим значительные силы русской армии.

ФЛОТ СОЮЗНИКОВ НА ЧЕРНОМ МОРЕ

Англия и Франция располагали значительными силами, и они начали свою войну, собираясь разом военным путем решить систему взаимоотношений с Россией, то, что ранее проводилось в жизнь путем дипломатии, торговли, финансов.

Свое непосредственное вступление в войну против России Англия и Франция начала 10 (22) апреля 1854 г. с массированной бомбардировки чисто торгового порта Одессы и попытки высадить там десант. Высадка сорвалась благодаря героическим действиям батареи прапорщика Щеголева.

Корнилов назвал бомбардировку «чисто коммерческого города» «безуспешной, бесполезной и бесчеловечной». Общественность многих стран Европы разделяла эту точку зрения — и несколько английских и французских подданных, в это время находившихся в Одессе, в знак протеста даже отказались от своего гражданства. Но в их действиях преобладали эмоции, вполне уместные у простых граждан, но недопустимые в большой политике. В оценке же Корнилова — чисто военный подход, с позиции которого нападение на Одессу действительно было явно бесполезным.

Однако руководители стран союзников, планировавшие данную акцию, исходили из более перспективной логики — ибо войны и политика этой эпохи все более явственно (и чем дальше — тем больше) подчинялись экономике, становящейся поистине краеугольным камнем общества Экономическая же целесообразность требовала именно нейтрализации Одессы, крупнейшего торгового порта России, через который шло более половины хлебного экспорта России (а хлеб в то время был главной статьей вывоза и основным источником поступления валюты для государства Николая I).

Приведем несколько цифр. С 1826 г. до 1851 г., т.е. незадолго до начала спора «о святых местах», через все российские балтийские и беломорские порты было вывезено около 30,5 млн. четвертей (четверть = 128 кг) хлеба, а из черноморских за это же время — около 56,5 млн. четвертей (и напомним: более половины из этих 56 млн. — из Одессы).

И еще, из 30 млн., вывезенных через запад и север, лишь 4 млн. составляют ценные сорта хлеба, а из 56 млн. черноморских — 52 млн. четвертей. Англия признавала, что из черноморских портов в 1852 г. получила 59% всей завезенной в страну пшеницы. (Вообще, Англия, как и сотни лет назад — с допетровских времен, — весьма нуждалась в русском сырье, без которого уже практически обходиться ей было весьма сложно. Так, даже с началом войны она не прекратила закупок российских товаров через нейтральные страны: через Пруссию она получит в 1853 г. 54 центнера сала, а в 1854 г. — уже 253 955 центнеров; конопли: в 1853 г. — 3447 центнеров, в 1854 г. — уже 366 220 центнеров, льна: в 1853 г. — 242 383, в 1854 г. — 667 879 центнеров.)

Одесса играла еще особую роль в перспективных планах союзников и потому, что освободившиеся по Адрианопольскому мирному договору 1829 г. Молдавия и Валахия, также развернувшие обширную хлебную торговлю (ранее Турцией запрещалось вывозить зерно куда-либо, кроме Стамбула), находились под доминирующим влиянием России. Их крупнейшие хлебозакупочные организации в Браилове и Галене находились под заботливым присмотром России, контролировавшей устье Дуная и часть зерна направлявшей в Одессу, диктовавшей окончательные цены англичанам и французам (необходимо также заметить, что молдавско-валахская пшеница, хоть и уступала русской, все равно была значительно лучше той, что получала Англия из Канады, США и Пруссии, — так что выбора у англичан, по сути дела, и не оставалось).

Экономика властно диктовала наступившую войну еще задолго до ее начала — и это несмотря на то, что верховная власть, аристократия, придворные круги в Англии, Австрии, Пруссии, Швеции, Дании, не колеблясь, были на стороне Николая I, как самодержца-личности, так и его политики охранения, сбережения и упрочивания существующего положения дел (правда, попытка сохранить достигнутое, не продвигаясь вперед, была чревата непредсказуемыми последствиями).

Впрочем, как и попытка идти в ногу с прогрессом. П.Х. Граббе в своем дневнике писал: «Странно и поучительно, что в общих мерах покойного государя, обращенных наиболее на военную часть, были упущены две такие важности, каковы введение принятых уже во всех западных армиях усовершенствований в артиллерии и в ружье; в особенности огромный недостаток пороха, что я узнал из уст самого государя и что, впрочем, везде и оказалось. Этому пособить было трудно». В последний момент — конечно. Всё, а уж тем более готовиться к войне, лучше заранее.

Однако подготовиться не смогли — не потому, что не хватало понимания. И за три года до войны московский генерал-губернатор АА. Закревский подает Николаю I доклад: «Имея в виду неусыпно всеми мерами охранять тишину и благоденствие, коими в наше время под державою вашего величества наслаждается одна Россия, в пример другим державам, я счел необходимым отстранить всякое скопление в столице бездомных и большей частью безнравственных людей, которые легко пристают к каждому движению, нарушающему общественное и частное спокойствие. Руководствуемый этой мыслью, сообразной с настоящим временем, я осмелился повергнуть на высочайшее воззрение вашего величества всеподданнейшее мое ходатайство о недозволении открывать в Москве новые заводы и фабрики, число коих в последнее время значительно усилилось, занимая более 36 000 фабричных, которые состоят в знакомстве, приязни и даже часто в родстве с 37 000 временно-цеховых, вольноотпущенников и дворовых людей, не отличающихся особенно своей нравственностью… Чтобы этим воспрещением не остановить развитие русской нашей индустрии, я предположил дозволить открытие фабрик и заводов в 40 или 60 верстах от столицы, но не ближе».

Однако в тех местах, равно как и во всех других, мыслили подобным же образом. Мысль сама по себе правильная, но вот последствия ее воплощения были более разнообразны, чем изначально задумывалось. Впрочем, это свойство любой теории, надеющейся охватить все многообразие реальной жизни и подчинить ее течение некой универсальной схеме. Со временем выясняется, что теория не в состоянии объять необъятное, но это знание, как правило, уже достается потомкам теоретиков. Пока же следствием было то, что перед войной на каждый полк приходилось по 72 нарезных ружья (о которых столь горячо ратовал лесковский Левша), остальные — гладкоствольные, доставшиеся с предыдущих войн и эпох, дававшие даже в руках лучших частей — гвардейцев — лишь 10% попаданий в большую мишень.

Именно подобная точность позволяла цепям ходить в штыковую под залпами противника и доходить с допустимыми потерями до его укреплений. Почти такая же картина — устарелость, изношенность — наблюдалась в артиллерии. Так, ружья и пистолеты делали всего на трех заводах — Тульском, Ижевском и в уральском Сестрорецке — где-то 50–70 тысяч штук в год. Война показала, что нужда в них — до 200 тысяч ежегодно. И — нарезных… Орудия производились также тремя арсеналами — Петербургским, Киевским, Брянским — не более 120 в год, а война сказала: нужно втрое больше. Порох выделывали тоже в трех местах — на Охтенском, Шостенском и Казанском заводах в количестве 60–80 тысяч пудов в год. Но лишь при обороне Севастополя будет израсходовано 250 тысяч пудов. А наступление С.А. Хрулева на Евпаторию 5 февраля 1855 г., неудача которого окончательно сломила Николая I (14 февраля император получит известие о разгроме хрулевского отряда, а 18-го его, сломленного всем ходом дел, уже не стало), захлебнется во многом именно из-за нехватки пороха: русские пушки стояли с жерлами, обращенными вдоль широкой улицы, отделяющей город от моря, когда по ней шло к неприятелю подкрепление и… не стреляли. Один из участников сражения позднее напишет, что лишь через три дня «я узнал… что пороху оставалось по одному заряду в пушках, который нельзя было выпускать, чтобы не лишить прислугу того убеждения, что пороху еще довольно».