Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена - Владимир Владимирович Набоков

В такие дни, с такою ленью

не до науки. К сожаленью,

экзамен нудит, хошь не хошь.

Мы поработаем, пожалуй…

Но книга — словно хлеб лежалый,

суха, тверда — не разгрызешь.

Мы и не то одолевали…

И вот верчусь средь вакханалий

названий, в оргиях систем,

и вспоминаю вместе с тем,

какую лодочник знакомый

мне шлюпку обещал вчера,

и недочитанные томы —

хлоп, и на полочку. Пора!

38

К реке воскресной, многолюдной

местами сходит изумрудный

геометрический газон,

а то нависнет арка: тесен

под нею путь, — потемки, плесень.

В густую воду с двух сторон

вросли готические стены.

Как неземные гобелены,

цветут каштаны над мостом,

и плющ на камне вековом

тузами пиковыми жмется, —

и дальше, узкой полосой,

река вдоль стен и башен вьется

с венецианскою ленцой.

39

Плоты, пироги да байдарки;

там граммофон, тут зонтик яркий;

и осыпаются цветы

на зеленеющую воду.

Любовь, дремота, тьма народу,

и под старинные мосты,

сквозь их прохладные овалы,

как сон блестящий и усталый,

все это медленно течет,

переливается, — и вот

уводит тайная излука

в затон черемухи глухой,

где нет ни отсвета, ни звука,

где двое в лодке под ольхой.

40

Вино, холодные котлеты,

подушки, лепет Виолеты;

легко дышал ленивый стан,

охвачен шелковою вязкой;

лицо, не тронутое краской,

пылало. Розовый каштан

цвел над ольшаником высоко,

и ветерок играл осокой,

по лодке шарил, чуть трепал

юмористический журнал;

и в шею трепетную, в душку

я целовал ее, смеясь.

Смотрю: на яркую подушку

она в раздумьи оперлась.

41

 Перевернула лист журнала

 и взгляд как будто задержала,

 но взгляд был темен и тягуч:

 она не видела страницы…

 вдруг из-под дрогнувшей ресницы

 блестящий вылупился луч,

 и по щеке румяно-смуглой,

 играя, покатился круглый

 алмаз… «О чем же вы, о чем,

 скажите мне?» Она плечом

 пожала и небрежно стерла

 блистанье той слезы немой,

 и тихим смехом вздулось горло:

«Сама не знаю, милый мой…»

42

Текли часы. Туман закатный

спустился. Вдалеке невнятно

пропел на пастбище рожок.

Налетом сумеречно-мглистым

покрылся мир, и я в слоистом,

цветном фонарике зажег

свечу, и тихо мы поплыли

в туман, — где плакала не ты ли,

Офелия, иль то была

лишь граммофонная игла?

В тумане звук неизъяснимый

все ближе, и, плеснув слегка,

тень лодки проходила мимо,

алела капля огонька.

43

 И может быть, не Виолета, —

 другая, и в другое лето,

 в другую ночь плывет со мной…

Ты здесь, и не было разлуки,

 ты здесь, и протянула руки,

 и в смутной тишине ночной

 меня ты полюбила снова,

с тобой средь марева речного

 я счастья наконец достиг…

 Но, слава Богу, в этот миг

стремленье грезы невозможной

 звук речи áнглийской прервал:

«Вот пристань, милый. Осторожно».

 Я затабанил и пристал.

44

Там на скамье мы посидели…

«Ах, Виолета, неужели

 вам спать пора?» И заблистав

 преувеличенно глазами,

она в ответ: «Судите сами, —

одиннадцать часов», — и, встав,

 в последний раз мне позволяет

себя обнять. И поправляет

 прическу: «Я дойду одна.

 Прощайте». Снова — холодна,

 печальна, чем-то недовольна, —

 не разберешь… Но счастлив я:

 меня подхватывает вольно

 восторг ночного бытия.

45

Я шел домой, пьянея в тесных

объятьях улочек прелестных, —

и так душа была полна,

и слов была такая скудность!

Кругом — безмолвие, безлюдность

и, разумеется, луна.

И, блики на панели гладкой

давя резиновою пяткой,

я шел и пел «Аллаверды»,

не чуя близости беды…

Предупредительно и хмуро

из-под невидимых ворот

внезапно выросли фигуры

трех неприятнейших господ.

46

Глава их — ментор наш упорный:

осанка, мантия и черный

квадрат покрышки головной, —

весь вид его — укор мне строгий.

Два молодца — его бульдоги —

с боков стоят, следят за мной.

Они на сыщиков похожи,

но и на факельщиков тоже:

крепки, мордасты, в сюртуках,

в цилиндрах. Если же впотьмах

их жертва в бегство обратится,

спасет едва ли темнота, —

такая злая в них таится

выносливость и быстрота.

47

 И тихо помянул я чорта…

 Увы, я был одет для спорта,

 а ночью требуется тут

 (смотри такой-то пункт статута)

 ходить в плаще. Еще минута,

 ко мне все трое подойдут,

 и средний взгляд мой взглядом встретит,

 и спросит имя, и отметит, —

«спасибо» вежливо сказав;

 а завтра — выговор и штраф.

 Я замер. Свет белесый падал

 на их бесстрастные черты.

 Надвинулись… И тут я задал,

 как говорится, лататы.

48

Луна… Погоня… Сон безумный…

Бегу, шарахаюсь бесшумно:

то на меня из тупика

цилиндра призрак выбегает,

то тьма плащом меня пугает,

то словно тянется рука

в перчатке черной… Мимо, мимо…

И все луною одержимо,

все исковеркано кругом…

И вот стремительным прыжком

окончил я побег бесславный,

во двор коллегии пролез,

куда не вхож ни ангел плавный,

ни изворотливейший бес.

49

Я запыхался… Сердце бьется…

И ночь томит, лениво льется…

И в холодок моих простынь

вступаю только в час рассвета, —

и ты мне снишься, Виолета,

что просишь будто: