Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр - Карен Стрит

– Вам не помешал бы свежий воздух. Могу я предложить прогулку по Гайд-парку, пока мы обсуждаем письма? Я запомнил существенные детали.

Я робко засучил рукава, закрывающие мои ободранные руки.

– Признаюсь, я предпочел бы остаться дома. Я плохо себя чувствую.

Мой взгляд скользнул к потустороннему письму, и это не укрылось от Дюпена.

– Я понимаю вашу тревогу. Возвращение этого письма выглядит таинственно, но уверяю вас: это просто чья-то попытка сбить вас с толку. Тайные враги – самые худшие. Чем быстрее мы отыщем вашего противника, тем быстрее раскроем тайну. В этом я уверен.

Я был далеко не так уверен в этом, как Дюпен, но неохотно кивнул, выражая согласие.

* * *

Среди деревьев и трав воздух Лондона казался гораздо чище и приятнее, и все же, идя на запад, через Грин-парк, к юго-восточному углу Гайд-парка, я не мог избавиться от дурных предчувствий. В каждом прохожем мне чудился преследователь, от каждого неожиданного звука мое сердце пускалось вскачь. Если кто-то проходил слишком близко, я немедленно начинал подозревать в нем дурные намерения и сбивался с шага.

– Удивительно, что из описанных в письмах нападений ни одного не случилось здесь, – заметил Дюпен, выбрав для этой мысли момент как нельзя неудобнее.

– Лондонцы приходили сюда, чтобы показать себя, особенно леди в поисках мужей, – продолжал он, указывая на дорожки, полные гуляющей публики. – Генри Арнольду это место, определенно, пришлось бы по вкусу, невзирая на ревность жены.

– Обоснованную ревность.

– Согласен. Переодеться мужчиной и использовать свои актерские таланты, чтобы анонимно наказать любовницу мужа – это весьма остроумно. В письмах Элизабет Арнольд описывается конфуз ее соперниц, а также упоминаются частые отлучки мужа из дому – еще один колкий упрек. Причудливость этой истории в том, что нападения вызвали не совсем тот эффект, которого хотела добиться миссис Арнольд: они не излечили ее мужа от неверности. Вместо этого они побудили его присоединиться к ее игре. По мере того, как они с преувеличениями описывали друг другу подробности своих преступлений, эротическое напряжение росло, и их супружеские узы воскресли. Но Генри Арнольд, побуждаемый похотью, стал наслаждаться этой игрой гораздо более своей жены, и нападения утратили смысл.

– Смысл? Какой смысл?

Дюпен пожал плечами.

– Месть, конечно.

Он остановился, чтобы пропустить двух леди под зонтиками от солнца. Они улыбнулись его галантности, но их кокетство разбилось о равнодушный взгляд Дюпена. Не обращая более на них внимания, он продолжал свой анализ:

– Кроме того, у нас есть еще валентинка с акростихом, в котором зашифровано слово «Монстр», – сказал он, покачав головой. – Очень необычно.

– Как вы думаете, что это значит? Непохоже на выражение привязанности.

Прежде чем Дюпен успел ответить, вокруг нас раздался собачий лай. Казалось, все псы в окрестности залаяли одновременно, а путь нам преградила небольшая толпа, возбужденно обсуждающая что-то и указывающая на небо. Высоко над нами в небе появился великолепный голубой с золотом воздушный шар. Сверкая на солнце, он плыл в вышине, словно посланец небес с ангельской вестью для собравшихся зрителей, и это зрелище немедленно рассеяло мое чувство обреченности.

– Изумительно! – вскричал я. – В Филадельфии нечасто такое увидишь!

– В Париже тоже. Братья Монгольфье, может, и отцы воздухоплавания, но из-за парижской архитектуры полеты без привязи – безрассудное предприятие.

Воздушный шар понемногу спускался в нашу сторону, отчего толпа возликовала и зааплодировала.

– Англичане намереваются утвердить свое превосходство в полетах на большие расстояния, – заметил Дюпен.

– Грин, Монк Мейсон и Холленд?

Он кивнул.

– Они были небрежны в учете направления ветра, и им повезло, что их не унесло в Атлантику. Хотя на море мало препятствий, которые могли бы повредить ткань воздушного шара, запасов газа могло бы не хватить, чтоб пересечь безбрежный простор океана.

Наблюдая за удивительным воздушным судном, плывущим над нашими головами, я вздрогнул, представив себе, как оно погружается в холодные глубины Атлантики.

Возглас Дюпена прервал мои нездоровые видения.

– Невероятно! – вскричал он, указывая на одного из аэронавтов, который сидел, по-видимому, на самом краю корзины. – Я полагаю, он собирается прыгать.

Несколько леди вокруг нас ахнули в ужасе, услышав мрачное предсказание Дюпена. Другие зрители были настроены не так сочувственно.

– Думает, что он – птичка, – сострил какой-то молодой человек.

– Берегите головы! – закричал его товарищ.

Несколько женщин повалилось на землю в обмороке, в то время как другие завизжали, воздевая руки над головами. Воздухоплаватель сидел на краю корзины, сжавшись в комок, и проходящие секунды казались все длиннее, по мере того как мы, боясь вздохнуть, наблюдали за ним.

– Чего ждешь?! – крикнул какой-то негодяй. – Прыгай и покончи с этим!

И аэронавт прыгнул – или, по крайней мере, так мне показалось. Толпа взревела в предвкушении и страхе, а маленькая фигурка неслась вниз.

– Ну же, – прошептал Дюпен.

В этот момент вокруг бывшего воздухоплавателя развернулся шелковый купол. Шелк поймал воздух, превратившись в перевернутую чашу, и аэронавт поплыл к земле – плавно, будто осенний лист. Зрители изумленно ахнули.

– Парашют – без каркаса. Очень интересно. Его верхушка была привязана к воздушному шару шнуром, который, я полагаю, порвался, когда аэронавт перенес свой вес с корзины воздушного шара на парашют.

Я не вполне понял, что Дюпен имел в виду, но это, по-видимому, не имело значения, так как он уже спешил к месту приземления аэронавта. Я бросился за ним, как и многие другие зрители. Воздушный шар висел в вышине, второй аэронавт склонился над краем корзины, следя за спуском человека под куполом парашюта. Нам пришлось пробежать почти полмили, уворачиваясь от гуляющих, и стая собак бежала за нами по пятам, лая и рыча на летящего человека. Парашют с громким треском врезался в кусты, и человек приземлился – к счастью, на поляну, поросшую травой. Дюпен, добравшийся до парашютиста со сверхъестественной скоростью, склонился к нему.

– С вами все в порядке, сэр? Руки-ноги целы?

Мужчина с трудом дышал, держась рукой за вздымающуюся грудь. Очевидно, из него вышибло дух. Он осторожно подвигал руками и ногами, прежде чем принять сидячее положение.

– Да, я думаю, со мной все в порядке, – наконец сказал он с сильным французским акцентом.

– Vous êtes français? Bien sûr[29], – кивнул Дюпен. – Весьма необычный спуск.

– И весьма опасный, – прибавил я.

– Но полет, По! Неужели вы не сделали бы то же самое, чтобы испытать ощущение полета?

Лицо Дюпена выражало необычную энергию. Я редко видел его настолько взволнованным.

– Боюсь, что нет. Моя стихия – скорее, земля, чем вода, воздух или огонь.

– Великие мужи науки давно мечтали о полете. Вы должны знать, что парашют придумал да Винчи, но первым человеком, воплотившим его изобретение в жизнь, был Луи-Себастьян Ленорман, француз. Он надеялся, что с помощью парашюта люди смогут спасаться из верхних этажей горящих зданий, – сообщил Дюпен, указывая в небо. – Вероятно, природная стихия французского изобретателя – воздух. Qu’en pensez vous?[30]

– C’est possible[31], – сказал французский аэронавт, равнодушно пожав плечами.

– Comment vous appellez-vous, monsieur?[32] – спросил Дюпен своего соотечественника.

Не успел покрытый синяками француз ответить, как толпа, прискучившая приземлившимся парашютистом и вновь наблюдавшая за воздушным шаром, опять зашумела. Шар был уже значительно ниже и направлялся в нашу сторону, отчего некоторые зрители тревожно ахали.

– Дюпен! Похоже, шар снижается!

Несмотря на некоторое беспокойство от приближения шара, я был рад разглядеть его более подробно. Конструкция и впрямь была экстраординарной и прекрасной – овальное сооружение около четырнадцати футов в длину, а в высоту – приблизительно шесть с половиной. Под центром шара находилась деревянная рама, прикрепленная к шару сеткой, а к раме была подвешена плетеная корзина, где помещался бесстрашный аэронавт. Корзину украшали белые и красные флаги, ярко выделявшиеся на фоне шелкового шара. Верхняя часть самого шара была голубой, а снизу по окружности были изображены кобальтово-синие морские волны. По этим буйным волнам несся, извиваясь, золотой змей. Свирепая морда его была поднята, пасть разинута, клыки оскалены. Ярость этого создания была направлена на сияющее солнце с человеческим лицом, наполовину погрузившееся в море.

– Невероятно, – тихо сказал Дюпен.

Венчали грозную картину элегантные золотые буквы.

– «Ле Гран Серпен де ла Мар»[33], – прочел я вслух и добавил с неуместной веселостью: – Похоже, что стихия этого шара – вода.