Во все тяжкие… - Анатолий Тоболяк

— Обижаешь, Анатоль! Сильно обижаешь. Или шутишь?

— Не шучу.

— Я вел себя, по-моему, очень достойно, — грозно пасмурнел Автономов.

— О да, очень достойно! Еще бы потаскал ее за волосы, лицо бы ей расцарапал…

— Она меня довела своим иезуитством!

— А зачем ты расписывал прелести Милены? Где твое милосердие, старая шпана?

— Она не заслуживает милосердия!

— Может быть. Но учти, ты ее спровоцировал на непредсказуемые шаги.

— А как надо было себя вести? Расшаркиваться перед ней?

— Спокойно надо было себя вести. Вот я со своими женами расходился только путем мирных переговоров. А ты закатил отвратительный скандал.

— Ничего, ничего, пусть знает!..

— Теперь жди событий. Кстати, она хочет видеть тебя вечером.

— Да ну? Это зачем же? Неужто в кроватку мечтает уложить? Баю-баюшки-баю? — противно засюсюкал Автономов.

— Я бы на твоем месте пошел и поставил все точки над i.

— И так поставлены!

— Ну, смотри. — Я решил умолчать о диком выкидоне Раисы Юрьевны.

Пешком мы направились по переулку в сторону центра. Солнце щедро поливало светом и теплом просохшую землю. В распадках зеленых сопок еще лежали пласты снега. За ними шевелилось, глубоко вздыхая после ледовой спячки, открытое море. Еще дальше — клочки Курильской гряды. Еще дальше — Великий океан, по которому не довелось плавать. Очередная весна нашей жизни — может быть, последняя или предпоследняя, кто знает! Происходит зримое удорожание времени, друг мой Автономов. Наше казначейство — золотой запас дней и ночей. Ау, детство! Ау, молодость! Не слышу ответа. А ты слышишь, Автономов?

— Зайдем в этот дом, Анатоль.

— Зачем?

— Тут живет покупатель моей «тойоты». Надо поговорить.

— А сколько лет твоей «тойоте»? Меньше, чем нам с тобой?

— Обижаешь! Пять годков всего. Молоденькая. Ребенок еще.

— Решил все-таки продавать?

— Всенепременно.

— Не спешишь?

— Нет. Наоборот, надо побыстрей.

— Сезон дачный начнется, а ты будешь без транспорта.

— Плевать! Дача недалеко. Автобус ходит.

— А что с Милениной квартирой, как решили? — приставал я.

— Продаст. Это не проблема. Соседи давно уже зарятся.

— Ну-ну. А на кого новую будешь покупать? — впервые поинтересовался я.

Он остановился перед подъездом и недоуменно взглянул на меня, вскинув бровь. После активной прогулки его лицо стало свежим и моложавым.

— Как на кого? В смысле на чью фамилию?

— Ну да.

— На ее и мою, надо думать, — отвечал Автономов.

— А нынешняя твоя приватизирована? — не отцеплялся я.

— Само собой!

— А на кого записана?

— На Раису и меня, само собой.

— А почему же ты, объясни мне, профану, не заберешь себе хотя бы одну комнатуху?

— Каким образом?

— Ну, размен, видимо.

— А она, думаешь, пойдет на это? Хрен с маслом! Только через суд.

— Ну судись, за чем дело стало?

Он воззрился на меня, как на нечто диковинное, недоступное его пониманию.

— Ты серьезно, что ли? — спросил он.

— А почему нет?

— Вот не ожидал от тебя, Анатоль, такой сквалыжности! Вот ты меня поразил! Да я повешусь скорей, чем буду с ней судиться! Надо же, что придумал, барыга! Какая бы она ни была баба, а я все-таки тридцать лет с ней прожил. А теперь судиться? Ну уж нет! Хреново обо мне думаешь, писака. Хватит с нее морального урона.

— Беру слова назад.

— Ишь чего придумал, сутяга! Вот ты какой!

— Ладно, не кипятись. О тебе беспокоюсь.

— А вообще-то забот полон рот, — вдруг здраво и осмысленно сказал Автономов. — Посчитай. Развод. Машина. Новая квартира. Переезд. Ну, и еще этот долг.

— Бракосочетание молодых забыл, — подсказал я.

— Никак издеваешься?

— Что ты, Костя! Радуюсь за тебя. Умиляюсь.

Он подтолкнул меня, и мы вошли в подъезд незнакомого дома.

В этот день К. П. Автономов был моим поводырем. Он, и только он, приобщил меня, Сочинителя как-никак, человека отвлеченного умственного труда, к деловой жизни Тойохаро. Странно, но меня не угнетала мысль, что жизнь утекает в хождениях по инстанциям, а белые листы бумаги на кухонном столе остаются девственно чистыми. Наоборот, испытал я сильное ощущение (мы как раз проходили мимо нашего следственного изолятора с крепостными стенами), что после длительного заключения в одиночной камере вдохнул свежий воздух и получил право идти куда угодно. Шагала рядом с нами и Наталья Георгиевна Маневич, незримая для Автономова, держащая меня под руку, как законная жена. Еще сопровождал нас на первых порах некий Василий Семенович, а для Автономова просто Семеныч, лысый, брюхатый мужичок с хитрющими глазками. Он покупал «тойоту» Автономова. Предварительный осмотр Семеныч уже сделал, и цена была предварительно назначена и оговорена — сделка, включая государственную пошлину, обходилась, как я понял, Семенычу в крупную долларовую сумму. Оставалось оформить надлежащие документы.

Они были давно знакомы, Автономов и Семеныч, еще по старым рыбоводным временам. Положив руку на плечо Автономова, а другой держа банку с пивом, Семеныч говорил:

— Да, Автономыч, работали мы на совесть, не как нынешние рвачи. — И еще говорил как бы между прочим, привалясь задом к желтой цистерне: — Ты бы, Автономыч, по нашей старой дружбе сбросил бы миллиончик-другой. На што тебе столько денег?

А продавец Автономов блаженно пил свое пиво из банки, смеялся и мотал коротко стриженной седой головой:

— Не-е, Семеныч, не пойдет! Я тебе и так отдаю по бросовой цене. Имей совесть, Семеныч.

А Сочинитель, тоже пия из банки, с ветровкой, перекинутой через плечо, с удовольствием и любопытством их слушал, изредка подталкивая локтем в бок свою спутницу: гляди, мол, Наташа, какие славные дружки-приятели, — пока Автономов вдруг не встрепенулся, не захлопал себя по внутренним и внешним карманам, пока не вскрикнул:

— Мать честная, я ведь документы забыл!

— Семеныч крякнул:

— Вот те на! Как же так, Автономыч?

А я сказал со смешком:

— Старческий склероз, Автономыч. — А он стал оправдываться, что вчера он был в пиджаке, елки-моталки (мягко сказано), а сегодня, как мы видим, в ковбойке и куртке, без пиджака, елки-моталки (мягко говоря).

— Фу-ты ну-ты! — вздохнул Ссменыч. — Что ж теперь делать? Надо назад идти.

— А ключ от квартиры при тебе? — спросил я.

— Ключ-то вот он.

— Ну, постарайся проникнуть бесшумно, чтобы Раису не разбудить. А то мы тебя не дождемся, — напутствовал я Автономова уже перед его подъездом. Он озабоченно кивнул и скрылся в дверях. Семеныч промокнул платком вспотевшую лысую голову — очень припекало.

— А что у него баба в такую пору спит? — поинтересовался он.

— Она с самолета. Из Москвы прилетела.

— А! Вон что. Баба у него деловая, ничего не скажешь. Я с ней знаком давненько, еще молодой ее помню. А он что, правду говорит, что хочет с ней развестись?

— Намеревается.

— Чудак человек! В его-то годы, — вздохнул мудрый Семеныч. — Я со своей тоже маюсь, но чтобы разводиться на старости лет — это уж глупость неумная. Правильно говорю?

— Разумно, — согласился я.

Больше беседовать нам, собственно, было не о чем. Мы отошли в тень и закурили.

Автономов не появлялся.

Мы докурили: Семеныч свою «беломорину», я свою «родопину». Автономов не появлялся.

Семеныч стал проявлять признаки нетерпения: шумно вздыхать, сопеть, переминаться с ноги на ногу.

— Да что ж это он запропал! — наконец не выдержал Семеныч. — Сходили бы вы за ним.

— Упаси Боже! — сказал я.

— А что так? С женой его, что ли, не в ладах?

— Вот-вот.

— Да-а, она женщина сурьезная. Еще в молодости, помню, грозной была. Бывало…

Он недоговорил. Автономов, он же Автономыч, появился из подъезда, и уже не прежним Автономовым, а преображенным, можно сказать, Автогеновым, ну вроде бы опаленным автогенной сваркой, если прибегнуть к художественному образу, сомнительному по качеству. (Ладно, оставлю.)

— Чего с тобой, Автономыч? — перепугался лысый Семеныч, а я ему вторил:

— Правда, что с тобой, Автогеныч?

Он неверными, дрожащими пальцами пытался извлечь из пачки сигарету. Кое-как извлек, всунул в рот и чиркнул зажигалкой.

— Не с того конца, — сказал я.

Автономов круто заматерился, перевернул сигарету — на этот раз правильно — и втянул дым всей силой своих легких. Алое пятно, вроде ожога, горело, постепенно бледнея, на его лице.

— Су-ука! — просвистел он сквозь зубы.

Семеныч укоризненно защелкал языком, закачал лысой головой:

— Что ты, что ты, Автономыч! Разве так можно про родную жену? Нехорошо.

— А Зинка не лучше ее, понимаешь, Анатоль! Она тоже там. Явилась — не запылилась! Обе напали, понимаешь, — сбивчиво заговорил Константин Павлович, куря короткими, жадными затяжками.