Во все тяжкие… - Анатолий Тоболяк

Милена забилась в его садистском горловом зажиме. Она замычала, замахала рукой с опасной вилкой. Я, не будь дураком, отбросил свою вилку и горячо зааплодировал.

— Да пусти… Да пустите же! О господи! Вы с ума сошли, Константин Павлович, — освободилась и сбивчиво заговорила учительница.

Отчаюга Автономов прерывисто дышал. Голубые глаза его победно блестели.

— Ничего, Милочка, ничего… не удержался, прости. Ты такая красивая. А он все знает.

— Но, господи… за столом…

— Правда, Анатоль, ты все знаешь? Правда, Милена красивая?

— Я все знаю, Милена, — послушно подтвердил я. — Вы красивая, Милена, — сказал я.

Говори дальше! — нетерпеливо подстегнул меня Автономов.

— Я, Милена, очень рад, что все у вас так получилось. У вас получилось все очень хорошо. Вы, Милена, красивая, а Константин Павлович очень хороший человек. Я рад, что все у вас так получилось, — сложно высказался я.

Она покраснела до корней волос.

— Да, вот так получилось, — пролепетала она.

— Хорошо получилось, Милсна.

— Ты одобряешь, значит? — потребовал еще большей точности победный Автономов.

— Да, я, можно сказать, одобряю, что все у вас так получилось. За это можно даже, по-моему, выпить.

— За что «за это»? Ты конкретно говори! Не виляй! — обнаглел Автономов.

— Костя… — прошелестела она.

— Ну, за вашу любовь… за ваш предстоящий союз, я правильно понимаю? («Мать-перемать!»)

— ПР-РАВИЛЬНО!

— Костя…

— Что, Милочка?

— Ты что-то очень…

— Что, Милочка?

— …торопишь события, — договорила она, вся пылая.

— Надо. Так надо, — рассиялся Автономов и взялся за бутылку.

— Он такой нетерпеливый, — нервно пояснила мне Милена. — Он все решил за себя и за меня.

— Так надо, — твердил Автономов, наливая. — Анатоль, скажи, что так надо.

«А хрена не хочешь? Попка-дурак я, что ли, какой? Не скажу, Автономов». И сказал:

— Надо ковать железо, пока горячо. Народная мудрость.

— Вот слышишь, Милочка. Народная мудрость.

— Любовью опять же дорожить умейте, а с годами дорожить вдвойне, — сладко продолжал я. ОН МЕНЯ ДОСТАЛ!

— Сильно выразился Щипачев, правда, Милочка? Ну-с! Подними, Анатоль, свою рюмку. Провозгласи тост за нас, — совсем распоясался мой дружок и по-хозяйски обнял одной рукой учительницу за плечи. Она поежилась, но промолчала.

— Совет вам да любовь! — продолжал я сеять народную мудрость. ДОСТАЛ, ДОСТАЛ ОН МЕНЯ!

Между тем Раиса Юрьевна неумолимо приближалась. Она отменила свои деловые визиты, прервала командировку, выложила миллион триста тысяч отечественных рублей за билет до Тойохаро и стремительно перемещалась в черном небе, которое постепенно набирало дневной свет, над бесконечными равнинами, лесами, болотными марями и реками все еще необъятной, как эпопея, страны — навстречу солнцу и Великому океану. Раиса Юрьевна тяжело дышала. Сердце ее то падало, то возносилось. Кровь стучала в ее висках. Ярость ее нарастала с каждым часовым поясом и не давала уснуть. ПОДЛЕЦ, МЕРЗАВЕЦ, НЕГОДЯЙ — это ты, Автономов. Ты слышишь, Автономов, приближающийся гул самолетных турбин?

Нет, не слышит.

Ты понимаешь, Автономов, на что обрекаешь себя в союзе с этой молодкой?

На счастье и блаженство, писака.

Сколько лет деятельной жизни у тебя в запасе, Автономов?

Вечность, писака.

Нет, это невыносимо! Сочинитель встал, чтобы раскланяться и уйти. Откровенность и открытость Автономова автоматически сделали меня членом их нового семейства. Это невыносимо. Я встал, чтобы раскланяться и уйти. Он оглашал размашистые планы совместной жизни. Двухкомнатная квартира — их будущее семейное гнездышко. Эта жилплощадь остается Раисе, дача переходит к нему. У него есть перспективные акции банка «Инвест». Торгово-закупочная фирма «Олимп» приглашает его на почетную должность с бешеным окладом. Генеральный директор — его приятель. Возможно, туда же удастся устроить Милену. Жизнь прекрасна и удивительна. Дочку Милены он усыновит, это безоговорочно, так, Милена?

Невыносимо, и я встал, чтобы раскланяться и уйти. Милена сгорала — ОТ ЛЮБВИ И СТЫДА? Но поразительнейшим образом похорошела.

— Константин Павлович… Костя… — умоляюще просила она, смеясь и хватая его за руку. Он не давал ей слова, сам невыносимо словоохотливый. Я встал, чтобы раскланяться наконец и уйти. Невыносимо же.

— Куды-ы? — закричал развеселый Автономов. — Мы пойдем вместе. Знаешь, куда мы пойдем, Милена?

— Куда? — потерянно спросила она, бросая на меня жалкий взгляд.

— Смотреть квартиру. Погодите, сейчас позвоню, договорюсь еще раз.

Он взялся за телефон. Милена судорожно вздохнула. Неуверенно улыбнулась мне, показав крупные белые зубы.

— Вы извините нас, пожалуйста, — проговорила она. «Нас!»

— За что? — улыбнулся и я, хотя невыносимо хотелось мне сказать, что невыносимо все же нормальному пожилому человеку, каким я, безусловно, являюсь, существовать даже краткое время в невыносимых условиях их счастливой близости… СЧАСТЛИВОЙ? ДОЛГОВЕЧНОЙ? НАДЕЖНОЙ?

— Я приберу со стола, — засуетилась Милена, — извините.

РАИСА ЛЕТИТ! РАИСА ЛЕТИТ, МИЛЕНА! РАИСА МЧИТСЯ! ТЫ НЕ ЗНАКОМА С РАИСОЙ, БЕДНАЯ БЫВШАЯ УЧИТЕЛКА, СТРАННАЯ ОСОБА, ДВАДЦАТИСЕМИЛЕТНЕЕ ЛОНО, УЖАСЫ ЖИЗНИ ЕЩЕ НЕ ВЕДОМЫ ТЕБЕ!

Автономов бросил трубку и объявил:

— Порядок, ребята. Нас ждут.

— Без меня, — твердо сказал я.

Анатоль, не будь ренегатом! — не в склад, не в лад брякнул он. — Что тебе дома делать? Ну что? Ты же подшофе, а ты, я знаю, подшофе за писания не садишься. Что ты будешь делать, ну, скажи? В телик пялиться? Слушай. — Он проводил Милену горящим взглядом. — Программа такая. Мы смотрим квартиру. Затем Милена едет к родителям, сегодня она ночует там, а мы идем в Бизнесцентр. Анатоль, я играю сегодня по-крупному! Есть один деятель… — Он широко улыбнулся Милене, которая вошла и опять вышла с новой горкой грязной посуды. — Деятель, говорю, один есть. Швыряется, как купчик, лимонами, а играет на среднем уровне. Мы с ним договорились сразиться. Аполлошка будет арбитром. И ты будешь арбитром, идет?

— Сейчас посоветуюсь с Миленой, как мне быть.

— Ты что, ошалел? — перепугался Автономов. — Посмей только!..

— Ну, тогда я возьму бельевую веревку и привяжу тебя к батарее.

— Ха-ха-ха! Не удастся. Я сильней тебя, слабачок.

— Ну, тогда я пошел по своим государственным делам.

— Какие дела! Какие дела!

— Все-то тебе надо знать, жизнелюбу. В гости я иду.

— ВРЕШЬ. У ТЕБЯ НЕТ ДРУЗЕЙ, КРОМЕ МЕНЯ.

— Ошибаешься. Налей остаток на посошок.

НЕВЫНОСИМО

НЕВЫНОСИМО

Иной раз возвращаться в глухомань своей квартиры, где наличествует переизбыток запустения, а по дороге вспоминать оставленных жен и утерянных детей. Пора уже привыкнуть к одиночеству, которое испытал впервые в девятимесячной темноте материнской утробы, которое сопровождало долгие годы в шумном братании жизни и надежно обеспечено после погребения. Зачем же, спрашивается, иду по этому запретному адресу?

— Здравствуй, Сергей. Мама дома? — спросил я высокого, тонколицего паренька, который открыл мне дверь.

— Дома. Здравствуйте. Мама! К тебе гость! Входите.

Он исчез в глубине квартиры, зато появилась она, Наталья Георгиевна. Маленькая женщина в домашнем халате, круглолицая, пышноволосая. Она ахнула и прислонилась спиной к дверному косяку.

— Не ожидала, Наташа? Извини, что без спросу.

— Но я же сказала тебе по телефону, чтобы ты не появлялся.

— Ну да, ну да! — нетерпеливо согласился я. — А что делать, если до безумия соскучился и захотел тебя увидеть?

СОСКУЧИЛСЯ, НАТАША. ЭТО НАДО ПОНИМАТЬ. ЭТО НАДО ЦЕНИТЬ.

— Нет, дорогой, я не могу тебя впустить. Да я просто-напросто не хочу тебя впускать.

— И все-таки впустишь, — засмеялся я. — Вижу ведь, как ты рада.

— Я просто поражена.

— Это еще лучше.

— Зачем ты пришел?

— Поговорить.

— О чем нам разговаривать, скажи на милость?

— За два года накопилось, наверно, немало новостей. Мы умудрились ни разу не встретиться на улице за два года.

— Я видела тебя несколько раз, но не стала окликать. Уходи, пожалуйста.

Я поманил ее пальцем:

— Иди-ка, что-то шепну на ухо.

— Уходи, Христа ради! — взмолилась она. — Не просить же мне сына, чтобы он тебя прогнал.

ВОТ ОНО КАК. А НЕКТО АВТОНОМОВ ПРЕСПОКОЙНО ВЕДЕТ ПОД РУКУ МОЛОДУЮ ЖЕНЩИНУ В СВОЕ БУДУЩЕЕ СЕМЕЙНОЕ ГНЕЗДЫШКО. ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО.

— Наташа, я виноват перед тобой и хочу покаяться.

— Поздно, дорогой, поздно.

— Ничего никогда не бывает поздно, мне ли тебе объяснять! — воспрял я.

— Ты смеешь повышать голос?

— У меня очень серьезные намерения, Наташа.

— Например?