Театр тающих теней. Под знаком волка - Елена Ивановна Афанасьева

один камень с души упал. Ничего ирреального во вчерашней слежке не было. Джой хотел ее повеселить. Любая мистика всегда имеет вполне логичное объяснение. Вместо реальной слежки нанятых Принцем-Кеном соглядатев и померещившегося Черного человека — обычный блюхантинг.

Посмотрим теперь, как объяснится странное исчезновение этого парня с балкона последнего этажа?

Так куда ты с балкона делся? Перешел в иную реальность?

Сообщение повисает. Ответа нет.

В какой он реальности, человек-радость? И про дочек и жену или не-жену Женю спросить не успела.

Спать уже не хочется. Даля одевается, выходит на кухню.

Женя, прижав плечом к уху телефон, разбирается с какой-то подсветкой в каком-то «втором зале», одновременно держит на одной руке светленькую девочку, которая называет себя Маня, другой рукой наливает кофе и ставит перед Далей чашку, попутно жестами спрашивая, нужно ли молоко и сахар?

Даля машет, что возьмет сама. Не успевает присесть к столу, как другая девочка, темненькая, забирается к ней на колени. Теперь и светленькой Мане срочно нужно с маминых рук перебраться на Далины колени.

Дальше вопросы сыплются с двух сторон одновременно:

— Тя как зовут? Я Аня.

— Она Аня, я Маня. А Даля имя такое?

— А почему вода мокрая?

— А кто родил первого человека?

— А откуда взялась самая первая курица?

— А у меня зуб выпал — смотли! У Ани не выпал, а у меня выпал. Я сказку сочинила. Слушай: «Жил был Язык, он гулял по всем дорожкам во рту. Вдруг однажды идет по знакомой дорожке, а там прохода нет, забор — а это уже новый Зуб вырос!»

— А в Маню Никита на лисовальном клужке влюбился. А в меня не влюбился. Я за Елисея замуз выходить буду.

— А я за Никиту замуз не пойду. Зачем муз нузен, только еду ему готовить!

— А у тебя муз есть?

И что на это ответить? Есть ли у нее муж, Даля и сама не знает.

Знает, что нужно допить кофе, вежливо поблагодарить за гостеприимство, попрощаться и уйти, не злоупотребляя терпением хозяйки, но ни сил, ни желания уходить нет. И идти некуда. Хочется под непрерывный детский шум и визг полжизни так и сидеть в этой чужой квартире, куда ее так случайно привел странный парень по имени Джой, и чувствовать себя как дома.

Как бы исхитриться задержаться здесь еще хоть чуть?

— Ты не очень спешишь? — словно услышав ее мысли, прикрыв телефон рукой, спрашивает Женя. — Последишь немного за этими красавицами? Они уже скоро заснут, спозаранку сегодня встали, но бросать одних нельзя, могут проснуться и набедокурить. Мне бы хоть полчаса поспать. Няню отпустила, вот и расплачиваюсь…

— Посижу-посижу, — машет головой Даля, пока Женя не передумала. — Вы спите.

— И брось выкать. И так себя старой чувствую, а когда мне выкают, совсем хреново становится.

Женя спит, девочки спят, Даля сидит в чужой квартире, в чужой жизни, сидит и смотрит в окно… просто смотрит.

И чувствует, что в последний раз так уютно было еще в детстве, еще при папе, когда у них была семья. Мама рано утром прилетела из очередной командировки, маленькая Даля устроила такой скандал, что ее не повели в садик. Сказали, что она плохая девочка, что не понимает, что мама устала, а она просто соскучилась. Просто так соскучилась по маме, что не могла идти в какой-то там садик. А хотела просто сидеть и смотреть на маму. Просто сидеть и смотреть. Даже наказанная. Мама, наговорившись по телефону, заснула на диване. А она сидела на полу с куклами и смотрела на маму, такую родную и такую чужую маму, свою-свою, родненькую-родненькую.

Больше она маму так не чувствовала. А теперь, когда на чужом диване спит чужая мама, вдруг поймала это забытое детское чувство защищенности.

Ты можешь быть маленькой, пока тебя защищает от мира мама. Она, Даля, маленькой перестала быть в восемь лет. Вдруг поняла, что у мамы в жизни кроме нее есть еще кто-то. Новый муж, потом и новые дети. Как такое можно простить?! Ей нужна была вся мама, целиком. Делить ее Даля не хотела, не могла. И сбежала… Жила ли с маминой новой семьей или с бабушкой, папиной мамой, не важно — она сбежала. И больше никогда не чувствовала себя так просто и спокойно, как тогда на полу перед спящей на диване мамой. А теперь здесь, в чужой квартире, рядом со спящей чужой женщиной, почувствовала себя третьей сестренкой двух девочек.

Почему ей не досталось мамы?

И еще всё время все твердят одно и то же — как ты на нее похожа!

Кто бы ни увидел Далю из давних маминых знакомых, кто бы из ее знакомых ни увидел старые фото молодой мамы, и сразу — как вы похожи! Бесит!

Как можно говорить, что они похожи? Ничего общего! Вообще ничего!

Мать — да, всё больше становится похожа на бабушку, свою маму. Даля помнит ее в возрасте чуть старше, чем мама сейчас. Муж… то есть, ну в общем… сказал, что Даля в ее возрасте будет выглядеть, как она. Комплимент, типа, сделал.

Нет, спасибо! Она в отца! Она вся в отца! И в его маму, Бусю! Если стареть, то только как Буся. Старушенцией с вечно поджатыми от обиды на жизнь губами, как мамина мама, она быть не собирается.

Только как Буся!

Буся всегда была с ней, когда мамы вечно не было рядом.

Буся всегда помнила — не могла не помнить — Далиного папу, своего сына.

Буся не смирилась и до самой смерти верила, что будет день, и он позвонит или войдет в дверь. И уже в больнице прошептала: «Ничего не значит, что я не дожила, ты дождешься отца!»

Буся ждала.

А мать… Как можно ждать и выйти снова замуж? Выйти замуж, значит, саму надежду похоронить.

Ее никогда не было рядом. Никогда.

Подруги с мамами первый лифчик ходили покупать — инициация из девочки в девушку, ей же мать мешок вещей от дочки своей подруги отдала, типа, там же и лифчики есть, неношеные, с этикетками, очень дорогие, кстати.

Жесть!

И месячные когда начались, Буся по дому металась, матери звонила, узнать, где у той прокладки, так она только через час ответила, типа, занята была, когда Буся уже в аптеку сходила — но принесла какую-то безразмерную перину, в Бусины времена прокладок, как она рассказывала, и в помине не было — только вата. Жесть.

Ни первую косметику обсудить, какая больше подходит. Ни потрепаться про ухажеров. Ни рассказать, кто нравится: как расскажешь,