Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску - Георгий Адамович

Дорогой Юрий Павлович, я Вас всегда помню, с самыми нежными и хорошими чувствами, и если не сразу отвечаю, не сердитесь! Все так в жизни: должен не то, что надо, и не то, что хочешь.

Ваш Г.Адамович

86

9/VII-1960 <Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Вчера приехал в Ниццу после Италии — и нашел Ваше письмо. Спасибо. Поверьте, что я был искренне рад ему, — просто потому, что оно от Вас. В Венеции было шумно, многолюдно и очень утомительно. Я не ожидал, что это будет нечто <вроде> «Объединен<ных> Наций», с переводчиками на все языки, трибунами и т. д.

Были и советские делегаты, один из которых — проф<ессор> Гудзий[446] меня очаровал своей скромностью, умом и тактом. Он все звал меня в Россию, уверяя, что «теперь — т. е. после Сталина — можно». С Вашим другом Poggioli[447] я оказался во многом единомышленником (т. е. в прениях), но он был самым болтливым из всех участников: чуть что, Poggioli «просит слова». Струве к прениям допущен не был, а присутствовал в публике, не знаю, почему[448].

Ну вот, это все — Венеция. А во Флоренции я налетел ночью на Берберову, в числе прочих достопримечательностей!

Как Ваши дела с магнетофонами и болтовней экс-акмеистов? Чек я здесь вчера разменял без малейших трудностей. Пожалуйста, приезжайте сюда, т. е. в Cannes. Буду Вас ждать. Там сейчас Злобин, вчера уже ко мне явившийся.

До свидания!

Передайте, пожалуйста, сердечный привет Mrs. Ivask[449].

Ваш Г.Адамович

87

12/VIII-<19>60 <Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Получил Вашу карточку из Стокгольма и по Вашему приказу отвечаю в Мюнхен. Вместо Вас в Ниццу завтра приезжает Вишняк, несказанно меня обрадовавший сообщением, что «может провести с Вами (т. е. со мной) весь день»! Еще приезжает Кантор, но это ничего.

Надеюсь, Вы все-таки тоже здесь появитесь, но не вполне в этом уверен, зная Вашу склонность к обманам. Приезжайте!

Шлю всякие чувства и сердечный привет Mrs. Ivask.

Ваш Г.Адамович

88

17/X-<19>60 <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Получил сегодня Ваше первое письмо… из Вашингтона. Писали ли Вы мне до этого? Спрашиваю потому, что я не знал, что Вы будете в Вашингтоне и, значит, бросили Канзас[450]. Кроме того, Ваше письмо как будто что-то продолжает, а что — неизвестно. Я в Манчестере уже 4 дня. Письмо мне переслали из Парижа. Пожалуйста, разъясните, отчего Вы в Вашингтоне — и навсегда ли.

Спасибо за хлопоты о моих американских гастролях. Очень тронут, правда. Но о публичной лекции по-английски отвечу словами Д<он>-Аминадо: «о прыгать не может быть речи». Я не хочу позориться, тем более, что слышал когда-то лекцию Шестова по-французски: моя была бы в том же роде! Если это условие sine qua non, то все отпадает. По-французски, по-русски — сколько угодно, что угодно и когда угодно, но от английских потуг отказываюсь категорически[451].

Не знаю, значит, стоит ли присылать curriculum. Пожалуйста, ответьте. И надо ли (если стоит) забить в него всего побольше или самое существенное? Все это во всяком случае — не скоро, не раньше осени, т<ак> что подумать можно обо всем. Но еще раз спасибо. Я со своей стороны начну говорить во Франции, что «м<ожет> б<ыть>, Иваск согласится». А если хотите, поговорю и здесь.

Кстати, я твердо решил бросить Манчестер и вообще лекторство весной. Неожиданно нашелся желающий (но колеблющийся) меня заменить — Бахрах[452]. Это, конечно, строго между нами. Я его видел недавно в Париже, ему, по-видимому, Мюнхен надоел. Если бы Вы склонялись к тому же, то, конечно, имели бы приоритет — и мне было бы легче Вас здесь заранее прорекламировать. Но едва ли это Вас прельстит, т. к. денежно Америка, наверно, несравненно щедрее (я получаю 1150 фунтов, но около 250 уходит в налог)[453]. К тому же Вы у себя профессор, а здесь были бы только lecturer[454].

Получил письмо от Гринберга, вошедшего в издательский азарт и выпускающего вторые «Воздушные пути». Он в переписке с Ахматовой и, кажется, этим-то и упоен. А из других новостей могу сообщить, что встретил на днях на Колизее того же немца, которого Вы после меня тщетно искали весной, и провел приятный вечер[455]. Что же касается серба из Ниццы, то он не раз меня о Вас спрашивал и сожалел о Вашем исчезновении[456]. Но все это, суета сует, и лучше думать о русской литературе и вечности. Кстати, только что получил «Мосты», но не успел еще Вас прочесть (каюсь: для себя время нашел!)[457]. Еще, второе кстати: Варшавский сообщает, что в Европу поехал Юрасов[458] и собирается мне предложить 200–250 долл<аров> за «редакторство “Мостов”». Я думаю, речь не о редакторстве, а об участии в ред<акционной> коллегии, Варш<авский>, верно, не понял. Но на «коллегию» я не согласен никак, да и на единоличное — тоже, или почти никак. Что Вы об этом думаете? Пожалуйста, ответьте, и простите, что много к Вам вопросов.

Как Ваше здоровье? Еще вопрос. Шлю лучшие чувства, пожелания все прочее, и самый искренний привет Mrs. Ivask. Буду ждать письма, и, пожалуйста, не забывайте меня в моем манчестерском отшельничестве.

Ваш Г.Адамович

P.S. О моей книге статей. Я хотел бы туда включить то, что мне самому ближе, больше по душе — из «Опытов», кое-что из «Совр<еменных> Записок» и другое. Очень много нового. Но это едва ли может заинтересовать университеты. Это скорей проект для какого-нибудь мецената, Гринберга или Рейзини. Не возитесь с этим: ничего не выйдет, а хлопот много[459].

89

30/Х-1960 <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Получил письмо Ваше (от 24/Х). Спасибо. А дальше следуют пункты — как у Гоголя:

1) Curriculum vitae прилагаю. Но он едва ли импозантен для людей академических. Повторяю вот что: конечно, приехать на 1–2 месяца в Америку было бы весьма приятно, но не утруждайте себя этим очень! Можно жить и без Америки. И я не хочу, чтобы Вы из— за меня имели хлопоты, а м<ожет> б<ыть>, и надоедали «сильным мира сего».

2) Вы — как visiting professor. Это труднее, чем навсегда. Я кое— что узнавал. Нет кредитов на такие гастроли, разве только они состоялись бы в обще-британском масштабе. А что Вы отказываетесь от Манчестера постоянно, я вполне понимаю. Но о visiting я помню и еще поговорю с кем надо. Выберу случай и настроение. Бывает ведь, что важные вещи устраиваются или проваливаются из-за пустяков.

3) Юрасов не объявлялся, м<ожет> б<ыть>, и не появится. Конечно, если бы участие в ред<акционной> кол<легии> «Мостов» не требовало переезда в Мюнхен, это при $ 250 было бы соблазнительно. Но в Мюнхен я не поеду и за 500 дол<аров>.

4) Моя книга со статьями «для души». То же, что в конце пункта № 1.

Адрес англичанина для перевода

5) Michael Beresford

138, Ashton Lane. — Sale (Cheshire) или на Университет, с указанием Russian Department. Я с ним говорил, он согласен. Писать ему можно и по-русски, и по-английски.

6) Стихи о Венеции[460].

Они мне нравятся, независимо от Венеции. Есть в них какой-то отголосок Шекспира (не примите за глупую лесть: не в обычном смысле, а в смешении тем и жанров). У Шекспира своя Италия, а у Вас ивасковская. Кое-что выдают «веснушки». Но ради Бога, приведите в порядок две последние рифмы: «ах» и «ов». Это не ассонанс, а небрежность, особенно в заключении (как у Ахматовой где-то: любезным и железных[461]). Но, м<ожет> б<ыть>, это я «отстал от века» (Ваши слова о себе), а не я <так!>. Есть что-то прелестно-венецианское в строках о «разбитых зеркалах» и раньше, до нее <так!>. Кстати, Тургенев писал, что Венеция — для молодежи, полной надежд[462]. До чего это неверно! Венеция — прелесть смерти, окаменения, и у Вас верно (для Венеции) повторено «венецианское» слово гроб. Гондолы ведь именно гроба <так!> и призраки.

Ну, вот — кажется, все. Вы спрашиваете о моем «Толстом»[463]. Я написал его в поте лица, и притом два текста: для русских — и для перевода. Но переводчик испугался Толстого — и, кажется, отказывается (как член церковного совета в Париже). 3 дек<абря> должно быть собрание со Степуном, и из-за этого тоже истории и полускандалы. Насчет сербов и немцев: н-н-не зна-а-а-ю! Я немцев одобряю, и вообще нахожу, что прав был Фед<ор> Павлович Карамазов, хотя только теоретически. Практически я ото всего этого в ужасе, и не знаю, что делать и как быть.

Ну, теперь окончательно все. Кланяйтесь, пожалуйста, Тамаре Георгиевне и поблагодарите за милую приписку. Я тоже, и очень искренне, вспоминаю с большим удовольствием наши ривьерские встречи.

До свидания. Пишите. Ваше письмо для меня всегда радость.