И горы смотрят сверху - Майя Гельфанд

В грязь…

Теперь, когда Хана сама родила детей, кормя младенца, третьего ребенка по счету и первую девочку, Двойру, она размышляла о том, что главная человеческая тайна – жизнь и смерть – находится в ее власти. Этот малыш появился из пустоты, возник в ней, и это странное обстоятельство, жизнь внутри жизни, не давало ей покоя. Жизнь внутри жизни, мир внутри мира, вселенная внутри вселенной, и так до бесконечности… Что же тогда человек? Крупинка внутри огромного целого? Или целое, хранящее в себе миллиарды крупинок… Молодая, растерянная, одинокая женщина, мечтающая понять мир, она задавалась одними и теми же вопросами – и не находила ответа.

Но времени на размышления становилось все меньше. Жизнь шла своим чередом, дети рождались один за другим, люди привыкали к новому миру. Однажды Хана заметила, что посуда на столе странно звенит и подрагивает. «Показалось», – подумала. Но тут завизжал соседский пес – как петух, протяжно и высоко. Ребенок, задремавший на груди, проснулся и нервно дернулся. Хана занервничала.

– Вставай, дура! – ворвалась в дом Крыстына. – Вставай! Детей в охапку и бежим!

Хана вскочила, младенец заплакал.

– А что делать?

– Бежать! Детей уводи. Детей! – Она схватила за руку своего Степку и побежала.

Хана в растерянности вцепилась в первое, что попалось под руку, – одеяло, кастрюлю, в которой было немного еды. Подхватила новорожденного младенца, толкнула к выходу старших. Не успели выбежать на улицу, как произошел первый толчок. Голова закружилась, земля под ногами зашевелилась, деревья и дома подпрыгнули, где-то раздался треск – обвалилась крыша. Хозяева завопили, забегали, как куры вокруг своего насеста, но было поздно.

На улице уже собралась толпа. Люди галдели, кричали что-то. Она глазами искала Ханоха, но его нигде не было. Дети плакали. Бабы громко переговаривались. Солнце ушло, воздух стал пыльным и горьким.

– Что это? Что это? – спрашивала Хана.

Ей что-то отвечали, она не понимала. Кругом гвалт, воздух висит, земля дрожит…

– Ну, будем устраиваться, – вздохнула Крыстына и уселась на тюки, которые она выволокла из дома. Привычная к таким природным явлениям, она, казалось, и не испугалась совсем. Семеро ее детей, все белокурые, вихрастые, чумазые, стояли в ряд. Тут же вертелся ее муж – вертлявый, хитроватый.

– Как это устраиваться? – удивилась Хана. – Я не понимаю.

– А чего тут понимать? Пока все тихо, будем ждать, – презрительно отвечала Крыстына.

– Чего?

– Как чего? – И лицо ее исказилось брезгливостью, будто червяка проглотила. – Новых толчков.

– Но почему здесь? – все не могла взять в толк Хана.

– Вот дура, – обратилась соседка к мужу с победным видом, – ну не в доме же! А ну стены повалятся? Тебе на голову.

– А-а, – согласилась Хана.

Саманные домишки с глинобитными крышами и земляными полами, стоящие в два ряда, чуть не налезая друг на друга, покосились от первых ударов, но выстояли. Эти маленькие круглые дома делали из смеси глины, песка, земли, соломы и воды. Укладывали их вручную, вылепливая дом нужной формы и размера. Толстые стены зимой хранили тепло, а летом охлаждали. На дороге, там, где обычно ездят брички, сидели люди – на тюках с вещами, на одеялах, подушках, сундуках.

Потом – второй сильный удар, земля подпрыгнула, и домишки попадали и посыпались. Дом крякнул, хрустнул, как скорлупа, и развалился на части.

Послышался визг, треск, грохот. Саманные домики разрушились, под их толстыми стенами были похоронены вещи, мебель, продукты, одежда, невезучие их хозяева, не успевшие выбежать.

Большой двухэтажный деревянный дом, стоявший как раз рядышком с домиком Ланцбергов, принадлежащий купцам Еремеевым, загорелся.

Гудят церковные колокола, носятся как исступленные люди, мечутся хозяева, плача и не зная, как спасти свой скарб. Дом трещит, балки и перекрытия внутри него рушатся, падают с сухим треском вниз, окна лопаются, из них вылетают языки пламени, а несчастные хозяева готовы броситься в самое адово пекло, лишь бы унять его пожирающую мощь; их силой останавливают соседи. Приезжает пожарный расчет. Вытягивают лестницу, тащат шланги, льют воду. Пожар, кажется, разгорается с новой силой. Тут уж и соседи, оторвавшись от своих развалин, бегут с ведрами воды тушить пламя.

«Плах-х-х, плах-х-х, плах-х-х», – обрушивается на огонь вода. Тот урчит, сопротивляется, чуть утихает, но вновь набирает силу, вновь лижет все вокруг своим кровавым языком.

«Плах-х-х, – шипит вода из шлангов, продолжая борьбу. – Плах-х-х».

Наконец огонь смиряется и утихает. Выпускает последний дымок и исчезает.

В этой суматохе Хана с трудом отыскала Ханоха, который прибежал на крики. Он схватил старших – Моисея и Ицхака, подхватил девочку-младенца, и все вместе побежали они в подвал синагоги – укрыться на случай, если снова начнутся толчки.

Так сидели они долго. С полдня, наверное. А потом вышли и с опаской отправились домой.

От их саманного домика не осталось почти ничего – только горстка искореженной глины да крыша, убого и нелепо покрывавшая это пепелище. И самое обидное было то, что земляная стихия уничтожила его, а горевший рядом купеческий домина, исторгший из своего ядра невероятные запасы разрушительной мощи, устоял.

Хана заплакала. Все ее усилия, все ее надежды пошли прахом! Они вновь оказались нищими, бездомными и беззащитными.

Рядом в разбросанных и забытых тюках копошились дети. Они не плакали, лишь испуганно смотрели по сторонам. Вдруг увидела она, как из сгоревшего купеческого дома вышла хозяйка – дородная баба лет сорока пяти. Волосы всклочены, лицо искривлено болью, платье задрано и разорвано. В руках она несла обугленное полено. Она поравнялась с Ханой и Ханохом и плюхнулась рядом, глядя вперед невидящим взглядом. Полено оказалось трупом маленького ребенка.