Ворон: Полное собрание сочинений - Эдгар Аллан По

сказал одному из шайки, чтобы «он пошел и велел этим распроклятым лежебокам прийти в главную каюту, где бы он мог иметь за ними присмотр, ибо он не нуждается в разных секретничаньях на борту брига». К счастью для нас, килевая качка судна была в этот миг так сильна, что помешала приведению этого приказания в немедленное исполнение. Повар встал со своего матраца, чтобы пойти за нами, как вдруг судно страшно накренилось, я думал, что мачты будут сорваны, повар был брошен стремглав против одной из дверей каюты с левой стороны, разломал ее, и это еще более увеличило беспорядок. К счастью, ни один из нас не был сброшен с того места, где стоял, и у нас было достаточно времени, чтобы поспешно отступить к баку и выработать торопливый план действий, прежде чем повар просунулся из люка, ибо он не вышел на палубу. Со своего места он не мог заметить отсутствие Аллена и сообразно с этим начал горланить, обращаясь к нему и повторяя приказание штурмана. Петерс выкрикнул измененным голосом: «Да-да!» — и повар немедленно пошел вниз, нисколько не подозревая, что не все в порядке.

Оба моих товарища смело направились теперь к задней части корабля и спустились в главную каюту, причем Петерс закрыл за собою дверь таким же способом, как он ее нашел. Штурман встретил их с притворной сердечностью и сказал Августу, что, так как он вел себя за последнее время хорошо, он может иметь свое местонахождение в главной каюте и быть впредь одним из их числа. После этого он налил ему до половины большой стакан рома и заставил выпить. Все это я видел и слышал, ибо я последовал за своими друзьями до главной каюты, как только дверь была закрыта, и занял свой прежний наблюдательный пункт. Я принес с собою две вымбовки, одну из которых припрятал около лестницы, чтобы иметь ее наготове, когда в том будет надобность.

Я встал теперь по возможности так стойко, как только это было возможно, чтобы видеть хорошенько все, что происходит там внутри, и постарался подбодриться, чтобы смело появиться среди бунтовщиков, когда Петерс, как мы уговорились, даст мне сигнал. Ему удалось в настоящую минуту навести разговор на кровавые деяния бунта, и мало-помалу он заставил всех говорить о тысяче суеверий, которые имеют такое широкое распространение среди моряков. Я не мог разобрать всего, что говорилось, но я мог ясно видеть действие беседы на лицах присутствующих. Штурман, видимо, был очень взволнован, и в то время, когда кто-то упомянул о том, какой страшный вид у трупа Роджерса, я подумал, что он близок к обмороку. Петерс спросил его, не думает ли он, что было бы лучше тотчас же бросить тело за борт, потому что слишком это ужасно — смотреть, как оно бултыхается там в желобах для стока воды. Тут негодяй окончательно задохнулся и медленно повернул голову кругом, осматривая своих сотоварищей и как бы умоляя, чтобы кто-нибудь пошел и сделал это. Никто, однако, не шевельнулся, и было совершенно явно, что вся компания взвинчена до высочайшей степени нервного возбуждения. В это время Петерс дал сигнал. Я тотчас же распахнул дверь на лестницу и, сойдя, встал, не говоря ни слова, посреди компании.

Напряженное действие, оказанное этим внезапным появлением привидения, отнюдь не покажется удивительным, если будут приняты во внимание различные обстоятельства. Обыкновенно при возникновении подобных случаев в уме зрителя остается некоторое мерцание сомнения в действительности видения, возникшего перед его глазами; некоторая степень надежды, хотя и слабой, что он был жертвой проделки и что привидение не есть в действительности гость из мира теней. Не слишком много сказать, что такое мерцание сомнения всегда сохранялось почти при каждом таком видении и что захватывающий ужас, даже в случаях наиболее выдающихся и где душевное терзание наиболее было испытано, должен быть скорее отнесен на счет некоторого рода предвосхищенного ужаса, что вдруг привидение, пожалуй, окажется действительным, нежели на счет неколебимой веры в его действительность. Но в данном случае сразу увидят, что в умах бунтовщиков не было даже и тени основания, дабы сомневаться, что привидение Роджерса не было в действительности оживлением его отвратительного трупа или, по крайней мере, его духовного образа. Отъединенное положение брига и полная его неприступность благодаря буре суживали видимые возможные средства обмана в таких узких определенных границах, что они должны были считать себя способными обозреть их все сразу. Они были на море уже двадцать четыре дня и в течение эго го времени не имели никакого соприкосновения с каким-либо судном, кроме возможности перекинуться словом через рупор. Весь экипаж, кроме того, — по крайней мере все, о ком они могли сколько-нибудь подозревать, что они существуют на борту корабля, — был налицо в каюте, кроме Аллена, дозорного; а гигантский рост этого последнего (шесть футов шесть дюймов) слишком примелькался, чтобы позволить хотя на миг возникнуть в их уме представлению, что это он был привидением, явившимся перед ними. Прибавьте к этим соображениям устрашительный характер бури и свойство разговора, вызванного Петерсом; глубокое впечатление, которое отвратительность настоящего трупа произвела утром на воображение моряков; превосходство подражания, достигнутого мною, и неверный колеблющийся свет, в котором они меня увидели, по мере того как сверкание находившегося в каюте фонаря, бешено качаемого из стороны в сторону, падало сомнительными вспышками на мою фигуру, — и не будет основания дивиться, что обман оказал даже более полный эффект, чем мы ожидали. Штурман вскочил с матраца и, не произнеся ни звука, рухнул мертвый на пол каюты, действием тяжелого качания брига его швырнуло как чурбан на подветренную сторону. Из остальных семи лишь трое сперва имели в какой-нибудь степени присутствие духа. Другие четверо сидели некоторое время, по видимости прикованные к полу, — самые жалкие жертвы страха и крайнего отчаяния, какие когда-либо представали перед моими глазами. Единственное сопротивление, с которым нам пришлось сколько-нибудь считаться, было со стороны повара, Джона Гёнта и Ричарда Паркера, но они защищались слабо и неуверенно. Два первых были застрелены Петерсом, а я свалил Паркера ударом вымбовки по голове. Тем временем Август схватил один из мушкетов, лежавших на полу, и прострелил грудь другому мятежнику (Вильсону). Теперь оставалось лишь трое; но к этому времени они проснулись от своего оцепенения и, быть может, начали видеть, что их обманули, ибо они сражались с великой решимостью и бешенством, и, если бы не огромная мускульная сила Петерса, они могли бы в конце концов одержать над нами верх. Три