Ворон: Полное собрание сочинений - Эдгар Аллан По

себя в западню. Уже одно то, что на палубе был дозорный, достаточно свидетельствовало о том, что он был настороже — лишь на кораблях, где дисциплина соблюдается строжайшим образом, имеют обыкновение ставить дозорного на палубе, когда судно лежит в дрейфе во время бурного ветра. Так как я обращаюсь главным образом, если не всецело, к людям, которые никогда на море не бывали, будет вполне уместным указать на точные обстоятельства, в каковых находилось тогда наше судно, лежавшее в дрейфе. Ложиться или, говоря по-морскому, «уложить» в дрейф есть мера, применяемая для различных целей и осуществляемая различными способами. В тихую погоду она часто применяется с целью простого приведения судна в неподвижность, дабы подождать другого судна или для какой-нибудь подобной цели. Если корабль, который ложится в дрейф, находится под полными парусами, маневр обыкновенно достигается тем, что сбрасывают кругом некоторую часть парусов, так что позволяют ветру откинуть их назад, когда корабль сделается неподвижным. Но мы сейчас говорим о корабле, ложащемся в дрейф при бурном ветре. Это делается, когда ветер перед носом корабля и когда он слишком силен, чтобы допустить возможность пользоваться парусами без опасности опрокинуться; и иногда даже когда ветер попутный, но море слишком бурное, чтобы можно было пустить судно по ветру. Если позволить судну убегать перед ветром по очень бурному, как бы ухабистому, морю, много ущерба обычно причиняется кораблю в силу того, что он захлебывает воду на корме, а иногда благодаря судорожным ныркам, которые он делает передней частью. К этому приему тогда прибегают редко, лишь в случае необходимости. Когда на судне течь, его часто пускают по ветру, даже при самых тяжелых валах; ибо, когда оно лежит в дрейфе, достоверно, что сшивки его сильно раскрываются благодаря большому напряжению, чего нет в такой степени, если корабль убегает. Часто также делается необходимым предоставить судну убегать или в том случае, когда вихрь столь необычайно яростен, что рвет в куски парус, употребляемый с целью дать ему возможность держаться против ветра, или когда благодаря ошибочному строению сруба, либо в силу других каких причин, главная задача не может быть выполнена.

Суда при бурном ветре кладут в дрейф различными способами, сообразно с их строением. Некоторые ложатся наилучше под фокселем, и этот парус, я полагаю, наиболее употребителен. Большие корабли с реями, поставленными поперек судна, имеют паруса для этой особой цели, называемые буревыми штаг-парусами. Но иногда кливер принимается сам по себе — временами кливер и фоксель или двойным образом зарифленный фоксель, нередко прибегают также к задним парусам.

Передние стеньги очень часто оказываются лучше отвечающими данной цели, нежели другие разряды парусов. «Грампус» обыкновенно ложился в дрейф под фокселем, плотно зарифленным.

Когда судно положено в дрейф, переднюю его часть подводят под ветер как раз настолько, чтобы наполнить парус, под которым оно лежит, между тем как он положен на стеньгу, то есть проходит по диагонали поперек судна. После того как это сделано, нос корабля наведен на несколько градусов от направления, из какового исходит ветер, и нос судна, будучи наветренным, конечно, получает удар волн. Находясь в таком положении, доброе судно может преодолеть очень тяжелый вихревой ветер, не зачерпнув ни капли воды и не требуя никакого дальнейшего внимания со стороны экипажа. Кормило обыкновенно привязывают внизу, но это совершенно бесполезно (если не считаться с шумом, который оно производит, будучи свободным), ибо руль не имеет никакого влияния на судно, когда оно лежит в дрейфе. В действительности кормило было бы гораздо лучше оставлять вольным, нежели крепко привязывать его, ибо руль имеет наклонность быть отрываемым тяжелыми валами, если у кормила нет достаточно места для свободного движения. Пока парус выдерживает, хорошо построенный корабль будет сохранять свое положение и преодолеет всякий вал, как если бы он был одарен жизнью и разумом. Но если ярость ветра разорвет парус в куски (для такого деяния, при обычных обстоятельствах, требуется настоящий ураган), возникает неминуемая опасность. Судно выпадает из правильного действия ветра и, повертываясь боком к валам, находится всецело в их власти: единственно, к чему можно прибегнуть в данном случае, это спокойно подставить его под ветер, дав ему возможность убегать, пока не будет натянут какой-нибудь другой парус. Некоторые суда ложатся в дрейф без каких-либо парусов, но на них нельзя полагаться в бурном море.

Но возвратимся от этого отступления. Штурман никогда не имел обыкновения ставить дозорного на палубе, когда при бурном ветре корабль лежал в дрейфе, и тот факт, что теперь дежурил дозорный, в соединении с тем обстоятельством, что топоры и ганшпуги исчезли, вполне убедил нас, что экипаж был слишком настороже, чтобы быть захваченным врасплох по способу, присоветованному Петерсом. Что-нибудь, однако, должно было быть сделано, и с возможно малой отсрочкой, ибо не могло быть сомнения, что раз Петерс был заподозрен, он будет погублен при первом же поводе, а таковой, конечно, или будет найден, или будет создан, как только буря приутихнет.

Август теперь указал, что, если бы Петерсу удалось под каким-либо предлогом содвинуть запасную якорную цепь, которая лежала над трапом в главной каюте, возможно, мы были бы способны напасть на них неожиданно из трюма; но по малом размышлении мы убедились, что судно испытывало слишком большую качку, чтобы позволить какую-либо попытку такого рода.

Доброй волею судьбы я наконец натолкнулся на мысль подействовать на суеверные страхи и преступную совесть штурмана. Как можно припомнить, один из экипажа, Гартман Роджерс, умер утром, будучи схвачен два дня тому назад судорогами, после того как он выпил немного спиртного с водой. Петерс высказал нам свое мнение, что этот человек был отравлен штурманом, и, для того чтобы так думать, у него были основания, говорил он, которые были неоспоримы, но изъяснить которые мы никак не могли его заставить — своенравный отказ этот вполне согласовался с другими особенностями его причудливого нрава. Но были ли у него какие-нибудь настоящие причины подозревать штурмана или их не было, мы легко вовлеклись в это его подозрение и решили действовать соответственно.

Роджерс умер около одиннадцати часов утра в сильнейших судорогах; и тело его через несколько минут после смерти являло одно из самых ужасающих и отвратительных зрелищ, какие когда-либо были на моей памяти. Живот его чудовищно раздулся, как живот человека, который утонул и несколько недель пролежал под водой. Руки находились в таком же состоянии, а лицо сморщилось, съежилось и было бело как мел, кроме двух-трех ярко-красных пятен, подобных тем, что причиняются рожей; одно из этих пятен простиралось вкось через лицо,