Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус

Должно быть, вся удача, что полагалась ей в жизни, ушла на то, чтобы выжить во время мора. Хорошая погода закончилась. Настоящего дождя не было, но в воздухе висела мелкая водяная пыль. Бенедикт решил, что на мокром шесте будет опасно, и потому ни шатко ни валко работали партер. Покидали шарики, Арлетта поломалась немного, походила на руках, проплясала под бубен, снова побросала шарики, стоя на плечах Бенедикта, спрыгнула, как всегда сделав обратное сальто, и под левой рукой вместо песка оказалось что-то холодное и круглое. Кто-то швырнул в вычищенный Бенедиктом круг скользкий недоеденный огурец. Рука подвернулась, согнулась, Арлетта вскрикнула и позорно завалилась набок. Разбила коленку и локоть. Села, глотая слёзы, чувствуя, как стремительно распухает повреждённое запястье. Зрители радостно галдели. Ну, ясное дело, наконец-то дождались какого-никакого падения. Подскочил Бенедикт и, ругаясь, потащил её в повозку. Арлетта всхлипывала.

В повозке Бенедикт сейчас же сунул её руку в ведро с водой. От холода опухоль стала спадать.

– Не реви, это просто вывих.

– Знаю, – с трудом выговорила Арлетта.

– Не первый раз! Держись!

Арлетта стиснула зубы, но всё равно взвизгнула. Вывих Бенедикт вправил мастерски, но болеть меньше не стало.

Послышался скрип и возня. В повозку втащил себя ночной брат.

– Что с рукой?

– Холера ясная, – объяснил Бенедикт.

– Я не виновата, – пискнула Арлетта.

– Угу. Ты никогда не виноват. Но денег от этого не прибавьится. И так сегодня сущие гроши заработали. Придьётся уехать. Поедьем дальше, в Верховец. К Купальской ярмарке в городе надо быть. В дороге пройдёт.

– Пройдёт, – вздохнула Арлетта. Придётся снова трястись в повозке, умирая от боли при каждом толчке. Но что делать. Впустую, без работы на одном месте торчать нельзя.

Бенедикт принялся туго бинтовать больную руку подходящей тряпицей.

– Всё, – буркнул он, – есть по твоей милости нечего. Мы в трактир. С нами пойдёшь или сьюда принести?

Арлетта не ответила. Её трясло и мутило. Боль грызла руку и отдавалась в голове. Надо бы убраться к себе, за занавеску. Подумаешь, вывих. Не в первый раз. Но сил что-то совсем не было. Она свернулась клубочком на Бенедиктовом тюфяке, как смогла, закуталась в плащ. Хлопало от сырого ночного ветра полотно крыши. Наверное, дождь будет. Озноб бил всё сильнее. Надо укрыться с головой и дышать под плащом. Хороший способ согреться, не раз проверенный. Арлетта дышала, уткнувшись лбом в стенку, баюкала больную руку. Под плащом пахло Бенедиктом, горьким потом, сладковатым гримом, пылью и сыростью всех дорог от тёплого моря до здешних холодных лесов. Рядом плюхнулся Фиделио, завозился, пытаясь забраться под плащ, привалился горячим лохматым боком.

Стало теплее. Арлетта задремала, сама не зная, кто поскуливает так жалобно, она или жалеющий её пёс. А потом стало совсем хорошо. Давящая повязка на запястье исчезла, будто растворилась в тёплой воде.

От руки тепло потихоньку расходилось по всему телу. Золотистый свет скользил снаружи по крыше повозки, окутывал её со всех сторон. Фердинанд шёл по солнечной дороге. Арлетта видела, как медленные волны света колышутся вокруг, сияют, уводят куда-то, куда не дойти, не добраться. Арлетта видела… Ой!

Глаза открылись в привычной темноте. Темнота была промозглой, вязкой от сырости. Кругом шуршало и постукивало. Канатная плясунья протянула здоровую руку, коснулась парусиновой стенки. На пальцах осталась холодная влага. Значит, по крыше шуршит дождь. Колёса скрипели и чавкали, повозка качалась, как лодка в бурю. Быстренько ощупала всё вокруг и сообразила, что лежит в своей постели, поверх одеяла укрытая ещё и плащом. Должно быть, Бенедикт позаботился. Одеяло пахло странно, то ли мёдом, то ли диким чесноком. Оказалось, пахнет от повязки. Повязка была новая, нетугая, мягкая, пропитанная какой-то мазью. Арлетта пошевелила пальцами и удивилась. Рука почти не болела. Пахучие пятна мази нашлись и в других местах, одно на щеке, другое на локте. Неужто Бенедикт разорился на аптечное лекарство? Не может быть. Лекарям он не верил. На шпильманах всё должно заживать само.

С передка повозки доносились два голоса. Бенедикт правил лошадью и отрывисто беседовал с ночным братом. Обсуждали погоду и дорогу.

– Темнота. Пора на ночльег.

Это что ж выходит, вечер уже? Получается, она почти сутки проспала?

– Дождь. Костра не зажечь, без костра холодно.

– Неженка ты есть. Льеденчик сахарный. Сразу видно, из благородных.

– Это не просто дождь. Нельзя нынче в лесу ночевать.

– О-у! Уговорил. Ищем лесного фея в хрустальный дворец.

– Лесную фею, – задумчиво поправил ночной брат, – в наших лесах феи не водятся. Только лешаки. И дворцов у них нет. Зато, насколько я помню, тут скоро развилка должна быть. А у развилки постоялый двор. Худой ли, хороший – не знаю. Не бывал.

– О да. Как можно. Благородные в замках ночуют. Но мы не есть гордый, нам и постоялый двор как хрустальный дворец. Дождь перестать – дальше двиньемся.

Арлетта спихнула Фиделио, дремавшего у неё на ногах, и тоже пробралась вперёд.

– О, мон инфант! Как рука?

– Не болит, – удивлённо пробормотала Арлетта.

– Хороший маз, – одобрительно крякнул Бенедикт, – там осталось ещё?

– Осталось, – сказал ночной брат и охнул, потому что повозка качнулась и девочка-неудача с размаху села на него. Пересадил девчонку на сундук и, ворча что-то неразборчивое, принялся растирать сломанную ногу.

– Где взял? – не отставал Бенедикт, любивший простые, дешёвые и верные средства.

– Да купил на торгу у одной бабки. Я это средство с детства знаю. Воняет так, что не скоро забудешь. Нянька всегда для меня такое варила. Она с севера была, там в травах понимают.

– О, я слыхать. В столице на торгу люди сказать. Пригорские колдуны. Мёртвого оживлять. Хромые ходят, немые говорят…

– А слепые? – шёпотом спросила Арлетта.

Ночной брат пошевелился, вздохнул.

– Всякое бывает.

– А далеко это?

– Что?

– Пригорье.

– Далеко.

– Понятно.

Мало ли что на торгу болтают. Может, никакого Пригорья и на свете нет.

За разговором незаметно добрались до развилки. Трактир там был, с конюшней, с чердаком для ночёвки проезжающих и даже с навесом, под который загнали мокрую повозку. На чердак их, конечно, не пустили. Прочие проезжающие, хоть и не шибко благородные, ночевать со скоморохами не пожелали. Зато пустили на сеновал прямо над конюшней. Так оно и лучше, к Фердинанду ближе, да и Фиделио взять с собой никто не мешает. Сбоку, может, и дует, зато сверху не каплет. Спи – не хочу.

Арлетта, может, и хотела, да не вышло. Ночью мирно шуршащий дождик превратился в бурю из тех, что сносит крыши и ломает вековые деревья. Ветер со свистом врывался в самые мелкие щели, но, если бы только ветер. Внезапно грохнуло так, что она вскрикнула. К счастью, этого никто не услышал. Долгие раскаты грома накатывали друг на друга, так что снаружи стоял непрерывный гул, время от времени прерываемый треском новой слетевшей молнии. Бенедикт, храпевший рядом, даже не вздрогнул, только зарылся поглубже в сено. Но Арлетта