Все эти приговорённые - Черепанов

Поначалу Уилма давила на своих друзей, заставляя покупать мои работы. Она-то знала, что работы хороши. А потом незнакомые люди стали их покупать. Поначалу я читал рецензии. В них говорилось: "Слабые, любительские, эксгибиционистские. Чудовищная шутка. Триумф заказной журналистики." Это вызывало у меня неуверенность.

Но тут она подсовывала мне другую вырезку. Там говорилось: "Гилман Хайес демонстрирует поистине поразительный рост в своих последних работах. Его динамичный подход к пространственным соотношениям, его стремление перевернуть традиционные представления о композиции, его смелые цветовые решения открыли новые горизонты в субъективистском искусстве. Мы предсказываем, что...

Положительные отзывы я хранил в альбоме для вырезок.

Я должен находиться при Уилме Уилма, и в этом она очень требовательна, но для меня это не так, как для остальных. Это вроде утешения. Это всё равно как получать защиту от вещей, находящихся снаружи, которые так и норовят поранить тебя острыми краями. Тепло вокруг тебя. Иногда мы вместе смеялись над Хессом. Он - такой нелепый человечек. Такой беспомощный. Такой пустой. Я думаю о том, какой он ничтожный, и какой сильный я, и мне хочется проломить ему кулаком череп. Я знаю, что смог бы это сделать. Это было бы всё равно что прорвать тонкую бумагу. Так, как будто бы его и не было. Как будто бы он и не жил по-настоящему. Так, как я живу я. Так, как живёт Уилма. Я достаточно силён, чтобы прошибить кулаком мир. Он тоже прорвётся как бумага. Такой же податливый, как эта Мэйвис, которая всё пыжится, пытаясь стать Уилмой. Чего у неё никогда не получится.

Вспомнив про то, что на озере собирается компания, я обрадовался. Мне там нравилось. Я вспомнил про Ампаро Лома. Возможно, в этот раз.

Мы с Уилмой уехали в пятницу, рано утром. Её езда нагоняет на меня страх. Я не показываю ей этого. По дороге туда она молчала, сосредоточившись на вождении. На одном прямом участке она разогнала маленький автомобиль до 110. Для него это ещё не предел. Она посмеивалась, когда мы ехали на самой большой скорости. Я не слышал её. Я видел её рот и знал, что она смеётся. Она-то уже пожила всласть. Она старше. Ей можно быстро ездить. А мне ещё многое нужно успеть. Я представил, как машина переворачивается, и моя кожа, мышцы и кости скользят и перемалываются о бетон. Это заставило меня побледнеть. Но я не мог допустить, чтобы она это увидела.

Это заставило меня побледнеть, как в тот раз в приюте. Там была такая бетонная пожарная лестница. С железными перилами. Я был маленький. Один из старших ребят затащил меня на верхнюю площадку. Он держал меня за перилами. Я даже крикнуть не мог. Я видел кирпичи внизу. И некому было мне помочь. Он втащил меня обратно через перила и бросил. Я больно ударился головой. Заплакал. Он влепил мне затрещину. Потом повернулся ко мне спиной. Облокотился на перила. Он не обращал на меня никакого внимания. Я перестал для него существовать.

Мы приехали на озеро в два часа. Там не было ничего не, кроме старого микроавтобуса, которым пользуется Хосе. Она зашла в дом, проверила всё и отдала распоряжения. Что подавать. Где кого разместить. Она отправила Хосе в деревню, чтобы пополнить запасы. Я плавал и отдыхал на причале, под солнцем. Успокаивал на солнце свои нервы. Я слышал, как она кричит на них в доме. По-испански. Она обращается с ними как с собаками. Им, по-моему, всё равно. Наверное, это из-за денег.

Приехали остальные. Рэнди и Ноэль Хесс. Джуди Джона. Стив Уинсан. Чета Докерти. Уоллас Дорн - самый последний. Все они слишком много пьют. Я никогда не получал удовольствия от выпивки. Она притупляет восприятие. Она всё портит. Я растягиваю порцию спиртного надолго. Я не обращал на них особого внимания. Я почти смеялся над собой. В своё время мне это казалось бы замечательнейшей вещью на свете. К отличным вещам быстро привыкаешь. Мне всегда нравились первоклассные вещи. Чистые запахи. Шёлк на ощупь. Долгое стояние под душем. Теперь у меня это есть, и всегда будет, и я знал, что так было задумано с самого начала.

Я сидел с ними и слушал их глупые разговоры. Я играл в игру. Это моё имение. Я - барон. Уилма - моя стареющая супруга. Вскоре я смогу от неё избавиться. И избавиться от её пустых друзей. И смогу жить здесь один, с коричневой Ампаро. И бить её нещадно, если она чем-то мне не угодит. Когда я устрою приём, на нем будут не эти люди. На нём будут люди, которые зависят от меня, которые нуждаются в моей силе. Я буду указывать им, что делать. И когда.

Обычно, когда мы были в компании, Уилма время от времени поглядывала на меня, и мы с ходу понимали друг друга. Но по дороге сюда она вела себя странно. Она вела себя странно с тех пор, как мы поговорили об Эвисе. Я не мог поймать её взгляд. Я спрашивал себя - не вызвал ли я её чем-то неудовольствия, а потом заставил себя выбросить эти мысли из головы. Всё обстоит наоборот. Это ей положено меня ублажать. Мы поменялись статусами. Что было неизбежно.

Они играли в игры. Меня никогда не привлекали игры. Я танцевал с Докерти. Она была слегка пьяна. Я хорошо танцую. Я знал, что её муж не упускает нас из виду, и знал, что танец её возбуждает. Мне доставляло удовольствие нервировать его. Я знал, когда мы танцевали на террасе, что мне достаточно взять её за запястье и увести в темноту, от света прожекторов. Это было так просто. Но я этого не сделал. Мне нравилось её дразнить. Она ничего не значила. Я знал, что остальные следят за нашим танцем. Все они наблюдали за нами, украдкой. Все они завидовали мне. Или Докерти. Это тоже было приятно - улавливать их эмоции, эмоции слабых, наблюдающих за сильными.

Уилма разместила меня в той же комнате, что и прежде, в той, которая соединяется дверью с её комнатой. Но когда я попробовал её открыть, оказалось, что дверь заперта. Я поднял было кулак, чтобы постучаться, потом опустил его. Это значило бы уронить своё достоинство. Это ничего не значило. Ровном счётом ничего. Я улегся спать. На моём теле проступила краснота от солнца. Это было приятно. Ещё была легкая усталость от того, что я много танцевал. И запах дорогих вещей вокруг меня.

Я заснул. Я никогда в жизни не видел снов. Когда люди разговаривают об этом, я не знаю, что они имеют в виду. Это то единственное, чему я завидую. Наверное, это чудесно. Маленькие истории, которые прокручиваются в вашей голове, когда вы спите. Иногда я сочиняю сны, и рассказываю их женщинам. По-моему, им всегда интересно. Они любят истолковывать мне значение этих выдуманных снов. Они, кажется, возбуждаются от того, что толкуют мне мои лжесны.

Я встал рано, как и всегда. Самым первым. Ампаро принесла мне завтрак. Она быстро отстранилась, когда я попытался к ней прикоснуться. Я уже догадывался, что это будет за день. Они напьются. Но будет солнце и будут хорошие физические упражнения. Этого достаточно. Я смогу весь день оставаться в плавках. Они смотрят на меня. Это хорошо, когда на тебя смотрят, если ты знаешь, что ты весь загорелый, сильный и хорошо сложен. Мне нравилось позировать на уроках жизни. В своё время я по глупости считал, что они хорошо меня рисуют. Сейчас-то я разобрался, что к чему.

Уже встали остальные. Стив управлял моторной лодкой, таща меня на водных лыжах. Этот дурак дал буксирному тросу провиснуть. Вместо того, чтобы отпустить перекладину, я попытался её удержать. Когда трос натянулся, у меня было такое ощущение, что он вот-вот выдернет мои руки из впадин. Я пролетел по воздуху и неуклюже плюхнулся в воду. Уверен - он сделал это нарочно. Меня так и подмывало взять его рукой за горло и треснуть башкой о бетонный мол. Но к тому времени, когда я подплыл к берегу, краснота прошла. Лодку вёл Хесс. Я показывал Мэйвис, как стоять на водных лыжах. Она хохотушка. Дурочка. Но координация движений у неё превосходная, так что она научилась и очень гордилась собой. И опять я знал, что её муж украдкой за нами наблюдает.

Возможно, по этой причине он и напился вдрызг, спотыкался, когда мы играли в крокет, и в конце концов незаметно исчез, чтобы отключиться. Во второй половине дня всех стало клонить в сон. Люди исчезали, снова появлялись. Я всё искал случая переговорить с Уилмой, но она избегала меня. Мэйвис лежала около меня на пирсе, под солнцем, болтая всякий вздор, довольно неприятно потея. Уже стемнело, когда мне, наконец, представилась возможность поговорить с Уилмой. Она подозвала меня. Мы поднялись и сели на крутом обрыве, рядом с площадкой для крокета. Я наблюдал, как они купаются там, внизу, при свете прожекторов. Слышал их смех.

А Уилма разговаривала со мной. Все разговаривала. И разговаривала.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ (НОЭЛЬ ХЕСС - ДО ТОГО)

РЭНДИ СТАРАЛСЯ НЕ СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ, когда говорил, что на уик-энд мы поедем в гости к Уилме, на Лейк-Вэйл. Мы теперь не слишком часто смотрели друг на друга.

Однажды мне сделали один подарок. Его принесла женщина, жившая по соседству. Я тогда заболела. Я сидела в своей постели. Там была моя мама. Я сняла бумагу. Под ней оказалась деревянная коробочка. А в ней деревянная коробочка чуть поменьше. А в той ещё одна. И ещё одна. У меня участилось дыхание. В последней коробочке должно было лежать что-то совсем крошечное и изящное. Иначе и быть не могло. Обязательно что-то совсем маленькое, хрупкое, прелестное, драгоценное - достойное всех этих коробочек, вложенных одна в другую. Последняя коробка оказалась пустой. Я долго смотрела в неё, и у меня появилось такое чувство, что кто-то уже залез туда до меня и украл то, что там находилось. Я расплакалась. Моей маме стало стыдно за меня. Женщина улыбалась и говорила, что ничего страшного, но глаза её не улыбались.