Посланники - Михаил Ландбург

Подобно царю Соломону, я прошептал: "Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя…"**

Я сделал триста девяностодевятый шаг и прошептал: "Шма, Исраэль…"

Закончив молитву, я сказал себе: "Ещё мгновенье и не станет ни тебя, ни твоих мучений. Ещё мгновенье…И ты, наконец, заживёшь…"

А затем –

отворилась земля, втянув в себя моё тело,

накренился и рухнул мир,

остановилось время,

облепленный глиной, я прислушался к отталкивающему запаху гнилья и понял, что прикоснулся к вечности...

…Ощутив жизнь непохожую на себя и, несмотря на то, что здесь властвовала мгла, я научился ощущать тела моих друзей, узнавать каждого из них по сухому скрипу суставов, а время от времени, чтобы убедиться в их присутствии, я проводил перекличку.

- Георг Колман, ты меня видишь?

- Вижу, - отзывался Георг.

Он видел!

- Цибульски, ты меня слышишь?

- К сожалению, - смеялся Цибильски.

Старый шутник слышал!

Расспрашивать Курта Хуперта было бесполезно – после полученного удара прикладом винтовки в ухо, он ещё при жизни оглох.

- Копеловски, тебе не холодно?

- Слава Богу, - облегчённо вздыхал Копеловски, - я не настолько жив, чтобы испытывать холод, голод и боли.

И я понимал: душа и разум, разлучённые с туловищем, живут сами по себе.

В моей голове кружилась карусель вопросов-ответов.

Вопрос: "Как понимать Судьбу? Как понимать не судьбу?"

Ответ: "Судьба – это вроде поставленного на тебе клейма. Не судьба – это когда кирпич на голову не валится".

Вопрос: "Что оно – счастье? Что оно – несчастье?"

Ответ: "Счастье – это то, что человеку недостаёт. Несчастье – это то, что у человека в избытке".

На ум приходила подсказка д-ра Франкла: "Смысл имеет лишь то, что невозможно разбить, растоптать, растерзать, отравить, сжечь, отобрать".

Я радовался возможности продолжать –

помнить,

мыслить,

слышать,

*(нем) Худшее – позади.

** Книга Песни Песней Соломона, гл.3:5

видеть.

Тешился словами рабби Шимона Бар Йохая: "Всё видимое возродится в невидимом".*

И вдруг мой гость замолчал.

- Ещё чая? - спросила я.

Ганс Корн вздрогнул, посмотрел на меня взглядом внезапно разбуженного.

"Тогда, - сказал он, - мы, вполне умные, образованные, не допускали к мысли, что обязательное может стать необязательным, а люди – нелюдьми. Вялое мышленье погружало нас в туман беспечности; многие из нас не сразу разглядели надвигающуюся на мир мерзость, хотя Освальд Шпенглер предупреждал…Ещё после 1914 года…"

Ганс Корн вновь замолчал.

Я терпеливо ждала. По тому, как он пристально вглядывался во тьму, я догадалась, что он собирался с мыслями.

Наконец, он продолжил: "Вот и теперь живые имеют возможность читать книги Примо Леви, Имре Кертеса, Залмана Градовски, Аарона Апельфельда, Ицхокаса Мераса… А что с того? Разве от иллюзий и самообмана избавляют книги? В каждом человеке заложены гены смерти, но смерти друг другу не равны, и не бывает так, что живые лишь только совершенно живы, или так, что мёртвые лишь только мёртвы. Нас убили, и ничего иного нам не оставалось, кроме как каяться в том, что позволяли себя отравлять бесконечным бредом о Новом Мире и Новом Человеке. Не зря кто-то перед смертью завещал, чтобы на его надгробном памятнике записали: "В моей смерти прошу винить мою жизнь". Не ошибся и премьер-министр Франции Леон Блюм, сказав, что "это не немцы сделали, а люди". Нехорошо, скверно мы, убитые, себя вели, десятилетиями помалкивая. В конечном счёте, живые – это наши дети, внуки, правнуки. Мы – эхо друг друга…Иногда мёртвым надо бы подниматься со своих мест и, войдя в контакт с живыми, подсказывать им, отчего одни умирают, а другие – погибают. Живые ошибаются, если думают, что с нами полностью покончили. Мы всё видим. Мы в курсе…

Утром 24-ого ноября 2012 года колыхнулась земля, и к нам проник запах гари.

Элиас Копеловски сказал:

- В мире землетрясение.

Георг Колман сказал:

- Извержение проснувшегося вулкана.

Курт Хуперт сказал:

- Это больше похоже на передвижение танков.

Мы замерли, словно живые.

"В мире. Вроде бы, снова…" - подумали мы.

Вечером того же дня приоткрылась земля, и к нам сошла "новенькая".

- Сердце? - спросили мы у старушки.

- Не знаю, - устраиваясь среди наших скелетов, проговорила она.

- Печень?

- Не думаю.

- Неразделённая любовь?

Выплюнув мелкие песчинки из провалившегося рта, "новенькая" рассказала о том, что ракета, выпущенная из Газы в Ашкелон, задела угол четвёртого этажа.

* Книга "Зоар".

Квартиру разнесло. Земля заколыхалась. Если бы вы это видели?

- Мы видели, - сказал я.

- Вы?

- Да. Все мы…

- Шутите?

- Редко, - заметил Копеловски.

- А накануне у меня в гостях был мой внук, и он сказал, что его призвали…

Теперь мой внук под Газой. И он, и другие мальчишки.

- Давно надо было… - сказали мы. - Когда в мире зло, необходимо с ним биться…

- Вам-то теперь хорошо, - всхлипнула "новенькая", - а что будет с нашими мальчиками? Души в вас нет…

Скрипнув челюстью, Элиас Копеловски, возразил:

- Ошибаетесь, дамочка, свои души мы не растеряли …

Пальцы "новенькой" пытались освободить слипшиеся веки от комьев земли, а губы спросили:

- А вы, собственно, кто такие?

Цибильски сообщил:

- Мы те, кто, начав подгнивать на нарах Биркенау, догниваем здесь. То, как мы выглядим, нас не беспокоит. С сорок четвёртого года не беспокоит. Здесь мы в основном заняты тем, что обдумываем свою прежнюю жизнь, пытаемся разобраться в том, что с нами случилось, то есть, стараемся понять, в чём причины вселенских ужасов.

- Вы? - "новенькая" пришла в замешательство. - Разве в вашем состоянии возможно понять?

- Предпринимаем меры.

- Любопытно, - выдохнула женщина, - чем это вы можете предпринять?

- Тем, что от нас осталось, - дружно отозвались мы и, покачивая черепами, представились:

Генрих Хуперт.

Курт Хуперт.

Янка Колман.

Георг Колман.

Франц Колман.

Элиас Копеловски.

Ганс Корн.

Ганс Цибильски.

"Новенькая" ненадолго задумалась, а потом сказала, что наши имена ей, вроде бы, знакомы.

- Наши имена? - не поверил Георг Колман.

- Точно, ваши!

Курт Хуперт оживился:

- Мадам, в вас начинает прорастать юмор смертника. Поздравляю!

- Смертника? - дрогнувшим голосом спросила "новенькая". - Где я?

Георг Колман небрежно проговорил:

- А где, по-вашему, можно оказаться после того, как выпущенный из Газы снаряд снёс вашу квартиру вместе с вами?

Женщина губки сложила, затем, словно спохватившись, губки раскрыла и озадаченно полюбопытствовала:

- Я мертва?

- Какая вам разница? - заботливо проговорил Цибильски, - Ни один мёртвый не догадывается, что он мёртвый.

Женщина недоумённо покачала головой.

- Так здесь Рай или Ад?

- В своё время мы свой срок в Аду отбыли, и теперь за хорошее поведение пребываем здесь…- пояснил Цибильски, а ещё добавил: "Тут не бывает войн, государственных переворотов, казней, финансовых крахов, заговоров, слежек. Здесь мы в нирване и в сансаре, нет воров, нет налоговой полиции; нас окружает неизменно дружественный антураж, вечно мёртвая тишина и никаких проблем с квартплатой, с сексом, с зубными врачами, починкой автомобиля, абортами, расходами на похороны".

- Но здесь сыро, слизко и такое ощущение, будто находишься под омерзительным стоком, - пожаловалась "новенькая".

Цибильски мягко пояснил:

- Так ведь над нами территория живых…А то, что тут и в правду сыровато и, поскользнувшись, рискуешь пораниться, то что уж станется с мёртвым?

- Мрачно тут, - не сдавалась "новенькая", - всё закупорено и ничего не видно.

Вмешался Элиас Копеловски.

- Освещение тут, безусловно, неважное, довольно тесновато, зато не бывает семейных склок, революций, погромов. Здесь свято соблюдают покой, здесь нет нужды быть героем или ублюдком, подчиняться кому-то или подчинять кого-то себе, свершать деяния, за которые неловко и перед самим собой, и перед другими; здесь тебе нет забот личного характера, здесь, в укромной прохладе, не испытываешь чувства незащищённости или страха перед смертью. Это лишь тех, которые наверху, поджидает смерть, ибо там царство греховных, неуправляемых процессов. Словом, нас не гнетёт бремя примирять на себя "личину живых". К сожалению, у нас не играют Моцарта и не торгуют сосисками, зато никто не испытывает чувства зависти, вражды и недоверия, никто не опасается безработицы, нехватки жилья, ощущения упадка сил; никто не испытываем на себе ни жару, ни холод, никто никуда не спешит, никто с ног не валится, нет надобности укладывать себя спать и, следовательно, просыпаться, нет нужды в стирке белья, даже без еды обходимся (нет аппетита). Здесь, в просветлённом мраке, нам привольно, легко и малотревожно; здесь для нас кончились загадки мироздания…Теперь, мадам, когда вы в новом для себя, так сказать, переходном состоянии, приучайте себя к мысли, что это и ваш дом. Обживайте его, наш земляк и коллега, и ничего не опасайтесь – здесь вам никто докучать не посмеет.