Царская доля - Герман Иванович Романов

даже если она ему не понравится.

Алексей обалдел от такой новости, потребовалась целая минута, чтобы ее осмыслить. Он отрывисто произнес:

— Где послание?!

— Вот оно, государь.

Шереметев протянул свиток, перевитый шнурком с печатью. Алексей быстро размотал его, развернул — в глаза бросились знакомые буквы подписи, которую ему пришлось видеть раньше. И короткий текст, несколько строчек, написанных твердой рукою человека, что должен быть через четыре года первым в истории России императором.

«Сын мой, ставший государем по праву крови, но не по праву дела. Но самодержец должен приносить себя в жертву интересам отечества, что Богом ему вручено. И я сделаю это, токмо нам надо встретиться и обговорить все. Ты будешь царствовать, но я твой отец.

Петр».

Он протянул послание Шереметеву, и фельдмаршал принялся его читать. И впервые Алексей не знал, как ему поступить…

Глава 2

— Переговоры с «подменышем» не вести, то лишь обман голимый, да Меншикова проделки, наподобие «машкерада» недавнего, — фельдмаршал говорил глуховатым голосом, но внятно. — Нельзя с ним ни о чем договариваться — не станет он блюсти никакое соглашение! И от царского венца не откажется по доброй воле!

— Борис Петрович полностью прав, государь, — произнес князь Богдан Гагарин. — Видел ясно, что казнить меня хочет люто, едва сдерживается от гнева, даже щека у него как всегда ходуном ходила. Говорил ласково, а в очах у него стужа лютая, зло одно да ненависть!

— Он Москву с младых ногтей презирает, боярство тиранит, а над церковью свои гнусные проделки вершит — вспомните, что на своем бесовском «всешутейшем и всепьянейшем соборе», вечно смрадном и похабном, вершит и какие речи зловонные там ведет! Как такому именем божьим клясться?! Нет ему веры, и быть не может! Антихрист!

Князь Долгоруков аж позеленел лицом, было видно, что он едва сдерживается от ругательств. В последние дни Василий Владимирович совершенно изменился, постоянно проклинал Петра, и вел себя как один древний римлянин, что любую свою речь заканчивал одними и теми же словами — «и хочу добавить — Карфаген должен быть разрушен!»

— В милосердие его уже после стрелецких казней и той лютости верить нельзя. А после Твери тем паче — наглядно показано, как «правосудие» свое вершить будет! А тут ласковости плетет, будто уроков горьких от него не видели. Лжа все и обман!

Сбежавший из Петербурга глава Адмиралтейства Кикин побледнел, но глаза его прищурились от сдерживаемого гнева. Именно Александр Васильевич подбил настоящего царевича к бегству в Вену под покровительство цезаря, а до того предлагал демонстративно постричься в монахи, сказав, что ведь «клобук не гвоздем прибит».

— Вы знаете, что тридцать лет я был его верным конфидентом, всеми делами занимался с рвением надлежащим. Но понял однажды — не смотрит он на сподвижников своих как на людей, душа православная его не интересует, а лишь покорное выполнение его повелений. Он государство как некий механизм рассматривает, как ему в иноземных странах в уши напели, а люди лишь детали машинерии этой бездушной! Сломалась какая — и выкинуть ее, заменить на новую!

— Верно говорит Александр Васильевич — правление его ожидали как надежд исполнения, а ныне времена царевны Софьи и князя Василия Васильевича благолепием кажутся. Реформы нужны державе нашей, но не такие, которые им в голове выдуманы, и насильно всем навязываются. А коли какая не по нраву — то тут же новую свою выдумку заставляет принимать. Даже дед твой, государь, царь Алексей, коему имя «Тишайший» дадено, Земские Соборы в Грановитой палате созывал. И даже «черный люд» выслушивали, и любое «уложение» с согласия общего принимали.

Алексей сидел молча, с каменным лицом, выслушивая своих советников. Мысли в голове крутились мрачные, он полностью осознал, что все что он делал за последние полгода были не более, чем непроизвольная реакция на внешние раздражители, выражаясь учено, как было принято в том покинутом им мире, что для этого далекое будущее.

«Какой на фиг с меня царь — я как та щепка, которую увлек бурный поток, и швыряет ее от берега к берегу. Я лишь некий символ, возле которого сплотились все недовольные правлением „папеньки“, знамя — попросту говоря. И потребовалось уйма времени, чтобы понять прописную истину — короля играет свита. Я делал все, что от меня требовали, являясь выразителем неких общих интересов. И не стал марионеткой только лишь потому, что бояре боятся Петра до икоты, до колик поносных, и для них главная задача — отстранение царя от власти любыми способами, даже убить. А тут нужны общие усилия, и главное — избежать склок.

А может даже я и не щепка — дерьмо в проруби тоже болтается!

Обидное сравнение?!

Да, но так оно и есть — делаю вперед несколько шагов и тут же отступаю, и все согласно поговорке — ни рыба, ни мясо. Такой вот бесхребетный, недаром люди на колени бухаются и „благословенным“ именуют, даже порой „блаженным“, а от последнего термина до „юродивого“ один шаг.

Почему так происходит?

Видимо оттого, что я так и не стал частицей этого мира, а большей частью до сих пор нахожусь в будущих временах. А ведь их уже может и не быть — они ведь не предопределены, а могут стать совершенно иными, если в эти дни изменится очень многое.

Что же меня держит и мешает быть самим собой?!

Сам Петр?!

Пожалуй, и так! На кого я мятеж поднял?!

Царь — реформатор, что вырвал Россию из средневекового болота и повел ее к сияющим вершинам научно-технического и социального прогресса. Осуществил первую „перестройку“, все „углубил“ и „обострил“. Обойдясь при этом без „гласности“ с „демократизацией“, он то и слов таких, пожалуй, не знает, да и дыба с палкой является для него лучшим стимулом для убеждения всех несогласных.

Почему его правление даже в будущих временах оценивалось исключительно положительно, а на жестокостях, непродуманном реформаторстве, пьянках и казнях, никогда не концентрировалось внимание?

Наоборот, любые власти, от монархистов, до коммунистов с „демократами“ и либералами, всегда именовали его величайшим правителем России, и все что он сделал в своей короткой жизни, считалось благом априори. Причем внимательно рассматривать сии „блага“ запрещалось, если они подавались в отрицательном контексте, а требовалось демонстрировать исключительно положительные стороны его начинаний.

Культовая фигура, которую никто не смеет тронуть! Обожествленная в учебниках и речах политиков, даже сакральная для всех!

Но почему так вышло?!»

Немой вопрос, заданный самому себе, остался пока без ответа. Какой-то частью мозга Алексей думал о наболевшем, но это